Прятки

«Только не подсматривай!» Линали зажмуривается, для верности прижимает ладони к лицу — темно, хоть глаз выколи, а на дворе солнечный день! — и начинает громко считать вслух. Пятеро. …солнце — апельсиново-рыжее, яркое, закатное, дорожная пыль в вечерних тенях кажется кофейной гущей, молотой корицей. В туфлю набились мелкие камешки, и Линали подпрыгивает на одной ноге, пытаясь их вытряхнуть и одновременно — не уронить обувку с кончиков пальцев, не наступить в пыль: новых чулок ей не видать, денег нет совсем (а всё потому, что ещё до отправления за Чистой Силой на вокзале этого захолустного городка, где даже одноколейная железная дорога заканчивалась тупиком, у обычно непогрешимого Линка стянули кошелёк). Чтобы удержать равновесие, она крепко хватается за локоть Канды: невозможно представить, чтобы она так же навалилась на Аллена — стыдно даже подумать о таком, — но с Кандой это выходит легко, просто и естественно, как дышать. Канда смотрит вбок и стоически терпит её суету, пока Аллен не оборачивается. Он вздыхает, светло улыбается, быстро приседает и помогает Линали избавиться от камешков — она заливается румянцем, лепечет: «Спасибо тебе, Аллен» — и поспешно отбирает у него туфлю, чтобы надеть самой. Канда, освободившись от её руки, стремительно шагает в сторону, расправляет плечи нервным жестом. Ей фамильярным движением взъерошивают волосы на макушке — оглянувшись, она видит ухмыляющегося Лави. Он радостно раскрывает объятия и обхватывает её со спины, сжимает якобы со страшной силой, до хруста костей, да ещё норовит поцеловать в щёку. Линали шутливо отбивается, Аллен беззаботно смеётся, а Канда, задрав подбородок, старательно делает вид, что не знает никого из этой шумной компании, хотя дорога совершенно пуста: получив Чистую Силу, экзорцисты и искатели разошлись в разные стороны. За их вознёй внимательно наблюдает Линк, придерживая под мышкой контейнер с Чистой Силой, щёлкает крышкой часов, смотрит на циферблат и чётко сообщает: окончательно стемнеет через сорок две минуты, а до городка идти целый час, к тому же «по причине финансового… хм… финансовых затруднений» им нелегко будет найти ночлег. Аллен отмахивается: «Не волнуйтесь, Линк», Лави всё с той же ухмылкой вытаскивает из-за пазухи и перекидывает ему колоду карт, которую Аллен прячет в карман формы. «Аллен Уолкер! — слегка повышает голос Линк. — Я запрещаю вам!» «Хорошо, Линк», — покладисто соглашается Аллен, но бережно прижимает карман с картами ладонью. Линали запоминает эту картину именно такой: она примиряюще протягивает одну руку Канде, другую — Аллену, мотает головой, уклоняясь от легкомысленных нежностей Лави, и улыбается Линку. Из-за Рувелье и Воронов она немного побаивается его, но Линк защищает Аллена, когда её нет рядом. Линк — тоже часть её мира. Над головой младшего инспектора кружит Тимканпи, пощёлкивая челюстями в опасной близости от его косы. Четверо. …закат кроваво-ал, раскалённое красное солнце стремительно ныряет за горизонт, и вокруг разливается непроглядная чернота, пробуждающая дурную дрожь где-то глубоко внутри. Аллена приводят в Главное Управление в цепях, в печатях, в окружении Воронов — их плотно сомкнутый строй пугает сильнее, чем цепи и печати. За Воронами неотступно следует Линк — его страшно сосредоточенное лицо серое от пыли и усталости. Ей нужно к Линку, только Линк может всё объяснить, но, когда ужас случившегося немного отпускает, Линали потерянно мечется среди возвращающихся экзорцистов, искателей, научников: «Канда! Где Канда? Кто-нибудь видел Канду?» Обожжённые, израненные, наскоро перевязанные люди смотрят сквозь неё мутными взглядами и обходят стороной, не отвечая. Всхлипывающий Джонни и вовсе не замечает Линали — бредёт, уставившись в пол и вытирая лицо рукавом. Наконец из Врат вываливается Ривер, и Линали хватается за его рукав: «Мистер Ривер, где Канда?» Уинхэм осторожно высвобождает ткань из её пальцев, приобнимает за плечи: «Нет его». «Как нет?» — ошеломлённо переспрашивает она. «Совсем, — просто отвечает Ривер. — Ты держись, Линали». На одной долгой миссии в Индии в поисках Чистой Силы их с Кандой заносит в богом забытую долину, заросшую лотосами. Чистой Силы здесь нет, зато есть акума. Линали не привыкать работать в паре с Кандой, и она уверена, что надёжно прикрывала его со спины и сверху… но после боя он какое-то время стоит прямо, а потом вдруг молча и страшно падает лицом вниз. Линали бросается к нему, оскальзываясь в топкой грязи, громко зовёт, ищет раны. Ей удаётся перевернуть Канду на спину — и только то, что его голова лежит у неё на коленях, мешает ей отшатнуться. Взгляд у него совершенно пустой и мёртвый; в расширившихся зрачках проплывают тени облаков. Канда поднимает руку и проводит по её волосам — легко, почти бережно, таким жестом, будто снимает с её прически бабочку или вынимает из-за уха цветок. И — выгибается в судороге, захрипев: в углу рта собирается тёмная кровь, чертит по бледной коже багровую полоску, оставляет на её пальцах ржавый след. Уцелевшие лотосы тихо колышутся в потревоженной воде. «Ты меня напугал, — признаётся она вечером, кутаясь в одеяло возле еле тлеющего очага. — Что там произошло?» Канда долго смотрит в очаг, ворошит угли подобранной веточкой и нехотя произносит: «Я видел… — он спотыкается и повторяет: — Видел…» Красноватые отблески играют на его лице, похожем на белую фарфоровую маску вроде кукольных лиц — за трещиной откроется пыльная чернота, и склеить уже ничего не получится. Линали больше не хочется знать, что он увидел среди лотосов, ровно посередине между землёй и небом. Она всегда чувствовала: по-настоящему Канда не принадлежит Ордену. В отличие от неё. Трое. …ночь длится и длится, но в какой-то момент всё-таки заканчивается, и становится ужасающе ясно, что больше никто не вернётся. Чаоджи мечется в лихорадке на больничной койке. Кроули, сгорбившись, сидит рядом с ним, со свистом втягивает воздух, зажимает клыками нижнюю губу и машинально трёт левую щёку, на которую брызнула кровь того Третьего (как его звали?), — трёт и трёт, пытаясь стереть уже не существующее пятно. Похоже, он едва удерживается, чтобы не вцепиться ногтями, раздирая себе лицо. Миранда суетится вокруг него, плачет, причитает, что-то говорит, пытается утешить, но, судя по остекленевшему взгляду, Алистер вряд ли её слышит. Линали ловит себя на желании активировать Чёрные Сапоги и проверить, нет ли на них крови Гоши. А если есть — что ей делать? Она содрогается. Третьи не возвращаются — ни один из них. Старого Книжника среди вернувшихся в Главное Управление нет. Лави нет тоже. «Представь, что все мы — герои одной длинной-длинной книги», — подмигивает он Линали, которая принесла в библиотеку поднос с кофе и сэндвичами, вспомнив, что Книжник отволок туда ученика и заперся с ним ранним утром, а время близко к полуночи. Лави побледнел и осунулся, провал вокруг глаза, не скрытого повязкой, переливается оттенками зелёного и синего. Он жадно жуёт сэндвичи, прихлёбывает кофе, и Линали, набравшись отчаянной ночной смелости, спрашивает полушутя: «А разве есть книги, где главные герои постоянно умирают?» Лави, отставив пустую кружку, с тихим стоном припадает щекой к столу, и ей становится стыдно. «Панде ни слова…» — бормочет он, устраивая голову поудобнее на толстом томе с арабской вязью по корешку. Линали замечает за стопкой похожих томов неподвижный хвост седых волос и улыбается краешками губ: «Ни слова». Она собирается уходить, когда за её спиной Лави ясным и совсем не сонным голосом произносит: «Книга, в которой главные герои умирают, — это История, которую я пишу. А значит, я тоже». «Что?» — вздрагивает Линали и оборачивается, но он уже похрапывает, изредка шевеля губами. Она отчётливо прочитывает: «Стра-айк!» — но почему-то впервые ей ни капельки не смешно. Двое. …сумерки непроглядно-темны, небо — светлее, на его фоне ветки деревьев кажутся выписанными обмакнутой в тушь тонкой кистью; наверное, при снижении они хлестали по лицу, потому что щёки горят, когда впереди мелькает белое покаянное одеяние. Аллен старательно прячет левую руку — то, во что она превратилась — за спину и улыбается знакомой Алленовой улыбкой, которую Линали так ненавидит. Эта его улыбка — прозрачная стена между ним и теми, кому он дорог. Кажется, сделай всего один шаг — и встанешь рядом, но это чувство — иллюзия. Протянутая рука наткнётся на гладкое стекло: не за что зацепиться, пальцы просто-напросто соскользнут. Будь стена из кирпича или камня, Линали сбила бы руки в кровь, но разобрала её, а стекло только упруго прогибается, когда стучишь по нему кулаками, глушит крики, равнодушно и беспощадно не мутнеет. И остаётся лишь смотреть, как он уходит. Один. Снова и снова оставляя их позади. Защищая. Не доверяя. Уходит каждый раз как последний. Аллен одной рукой обнимает Линали крепко-крепко, прижимает её локти к бокам — наверное, ещё и потому, что догадывается: если она освободится, то возьмёт его лицо в ладони — и точно ударит лбом в переносицу. Поэтому он не выпускает её из объятий и всё шепчет, что остаётся экзорцистом, всегда будет экзорцистом, любит Орден, любит всех в Ордене, любит и её… Ленты Чистой Силы колышутся вокруг, касаются её ласково и бережно, обвивают талию, словно Коронованный Клоун тоже хочет проститься. Она понимает это слишком поздно. «Аллен!» — кричит она, хватая пальцами пустоту и стискивая её до боли в суставах, а потом прячет лицо в ладонях. На землю, на её плечи, на опущенную голову осыпаются язычками эфемерного белого пламени осколки Врат и гаснут. Одна. …весенняя ночь густа, и синя, как чернила, и атласно-нежна, когда бросаешься навстречу тяжёлому влажному воздуху и он касается лица порывом ветра. Младший инспектор Говард Линк скончался, так и не придя в себя, ровно один час и пятьдесят семь минут назад. Когда Линали удаётся попасть в госпиталь, новость буквально сбивает её с ног — осев на пол, забыв дышать, она широко раскрытыми глазами смотрит, как перестилают койку, на которой инспектор провёл свои предсмертные часы, и взгляд рассеянно цепляется то за кусочек окровавленного бинта, то за кривую иглу с обрывком нити, то за осколки раздавленной ампулы. Голоса доносятся словно бы издалека. Кто-то (Линали с удивлением понимает — она сама) спрашивает, где… тело Линка (голос совсем чужой, и чуждое слово «тело» срывается с губ легко). Ей отвечают: «Готовят к кремации». «К кремации…» — повторяет Линали и устало покачивает головой, когда миловидная медсестра в сбившейся на одну сторону косынке нерешительно протягивает ей руку, чтобы помочь встать. Она и забыла, что всех их в конце концов ждёт огонь: разные гробы у искателей и экзорцистов, но пламени нет разницы, некрашеная сосна или лакированный дуб, накрытый орденским знаменем — ровно расправленным, ни единой складочки. Всё сгорит, останется только пепел… В Чёрном Ордене не любят долгих церемоний, долгих прощаний: утихнут стоны, рыдания и проклятия товарищей погибших, священник отчитает положенные молитвы, взметнётся пламя — и Господь наконец приберёт беспокойные души. А она даже не успела проститься с Линком, спросить, что же на самом деле произошло в подземельях Управления, почему говорят, что это Аллен его ранил. Ранил смертельно. Со звоном рвётся последняя ниточка-струна, и обрывки больно хлещут по сердцу, которое раскрывается кровоточащими ранами, как цветок — лепестками. Линали поднимается и, пошатнувшись, идёт к выходу, чтобы, ничего не видя, уткнуться лицом в грудь Матроны. — Ничего, — успокаивает та. — Ничего, Линали, это пройдёт. Это пройдёт… Она прощается с Линком под мягкий говорок орденского священника. На несколько секунд прижимается лбом к простому тёмному гробу — ни лакировки, ни знамени, Вороны не экзорцисты, — беззвучно повторяя всё те же вопросы и ловя себя на ощущении, что стоит только встать и обернуться — Линк наклонит голову и скажет: «Мисс Ли, по режиму Главного Управления сейчас вы должны спать в своей комнате, а не плакать над моим гробом. Утром напишете объяснительную на имя Смотрителя». Она неожиданно хихикает, представив это, — и зажимает себе рот руками, чтобы не зарыдать в голос. — Не делай ничего такого, Линали, — говорит ей брат, не отрывая взгляда от бумаг. За последние дни он, кажется, постарел на несколько лет; пальцы, держащие край листа, подрагивают. — Ничего такого, что… что позволит инспектору Рувелье обвинить… или сделает тебя Падшей… Браслеты Чистой Силы на лодыжках почти ничего не весят, но сейчас чудится, что они пригвождают её к полу кандалами, какие болтались на щиколотках Аллена во время прощания; никуда ты не уйдёшь, напоминает Чистая Сила. Никуда, соглашается Линали, но не потому, что боится боли — больнее уже не станет, просто тогда не получится дождаться их всех. Тогда некому будет их ждать. Некому — ждать его. Ноги не повинуются — она заставляет себя сделать шаг, второй, третий, подойти к брату, наклониться, обнять. — Не бойся, брат, — тихо отвечает она и невесомо касается губами его виска, рядом с седой прядкой, которую он, должно быть, пропустил или пока не увидел, потому что эта прядка появилась совсем недавно. — Обещаю тебе: ничего такого. От его волос тонко-тонко, едва уловимо пахнет краской: Комуи изо всех сил старается, чтобы она не замечала. Но она знает — уже несколько лет, с тех пор, как однажды почуяла странный запах: «Чем это пахнет, братик?» — а Комуи рассеянно отозвался: «Ривер какие-то химикаты разлил». Это Ривер-то, который только и делал, что напоминал всему Научному Отделу о порядке и технике безопасности? Ривер, который только и делал, что писал инструкции по обращению с реактивами и грозился приклеивать листы с ними на лоб нарушителям? Глупый брат, даже солгать правдоподобно не смог… Одна. Война продолжается, но для Линали больше нет сражений. Есть только ожидание. Только поиски. Каждая битва — шаг друг другу навстречу. С каждой битвой они всё ближе. Линали идёт искать.