Люди и отражение смерти их близкого

Я в реанимационной палате. Лежу здесь, вокруг бегают врачи, суетятся, что-то куда-то тыкают. Мне страшно, но и одновременно с этим пугающе спокойно. Меня пугает неизвестность. Я ничего не понимаю и словно ничего не знаю. Словно вернулась в первые годы жизни, когда все знания, полученные с дальнейшими годами, ещё не засели в моей голове и мысли мои крутятся только вон о той яркой штуке. Это мамин кулон в форме рыбок – моего знака зодиака. Яркий и блестящий, она купила его сразу после моего рождения и носит уже третий год подряд, а он все также блестит, как в первый раз. Я помню, как она его впервые надела и когда она нагнулась, чтобы взять меня на руки, мне удалось ухватиться за эту отдающую блики вещицу. Тогда я не понимала, что это, но мне это нравилось. И нравится сейчас. Мама все ещё носит этот кулон. Она сейчас находится за дверьми палаты, сидит в коридоре или, возможно, в кабинете у какого-нибудь врача, который успокаивает её и говорит, что врачи в этой больнице – самые лучшие и что они сделают все, чтобы спасти её дочь. Мама рыдает навзрыд. Я не вижу этого, но чувствую. Перед глазами встаёт картина её плачущей, я вижу её у себя в голове, да и только. Не могу понять, где она находится и очень хочу прийти и успокоить её, но не могу, я только смотрю, как она плачет. Моя старшая сестра тоже там. Где-то рядом с мамой, гладит свой большой живот и пустыми глазами смотрит в стену. Она не думает ни о чем, голова словно опустела. И хорошо. Совсем скоро осознание придёт к ней и она будет рыдать, также, как и мама, но хорошо, что сейчас она ничего не делает. Они ещё долго будут пребывать в шоковом состоянии. Хотя, я не могу называть точное количество дней, но могу предположить, что это будет длиться от трёх до четырёх недель. Я не знаю, как каждый из моих знакомых или близких людей будет вести себя после того, как я уйду. Только могу догадываться, представлять у себя в голове эти ужасные картинки. Я хочу плакать, рыдать, заперевшись где-нибудь, где меня никто не увидит и никогда не услышит мои всхлипывания. Я всегда была сентиментальной, всегда могла заплакать из-за любой мелочи, будь то смерть кошки у дальней родственницы или расставание любимой пары в сериале. Но я всегда успевала убежать в другую комнату, а иногда, когда не было возможности спрятаться, старалась сдерживать слезы настолько долго, насколько могла, пока не отвлекусь на другую тему. Я не знаю, что из этого было правильно, а что - нет. Сейчас я не смогу ничего поменять, я даже, скорее всего, не смогу больше поговорить со своей мамой. Я не знаю. Не знаю, хотела бы я увидеть, что будет с жизнью моих близких после моей смерти. Не знаю, хотела бы я изменить что-то, если бы узнала, что такое произойдёт за некоторое время. И я не могу остановить тот поток картинок и сцен, которые забивают мою голову прямо сейчас, не позволяя увидеть, что там творят хирурги с моим телом. Пятнадцатого июля, через два дня после моего дня рождения и успешной сдачи последнего экзамена по математике, моему старшему брату, Уиллу, вздумалось пойти в кино на какой-то новый триллер. Мне эта идея сразу не понравилась, так как он собирался взять свою девушку, ту самую, с которой я была бы рада никогда не знакомиться. Я обожала смотреть фильмы, но только в тишине. В тишине, без надоедливых разговоров соседей, без шума рядом со мной и прочей ерунды. К сожалению, никто моего мнения не разделял и ничем, кроме "картинкой для отдыха" фильмы быть не могли. Мы сели в машину, включили на полную громкость музыку, так что у меня дрожала грудная клетка от этих жутких вздрагиваний машины. Через открытые окна в салон буквально пробивался ужасный ветер, мои волосы летели мне в лицо, отчего у меня дико болела кожа голова. Невозможно описать словами без матов, насколько я ненавидела в тот момент весь мир и своих родных, потому что чувствовала себя в крайней степени неуютно. Страх перед аварией просто поглощал все мои мысли, не оставляя места для мыслей радостных, не позволяя мне расслабиться и наслаждаться поездкой. После просмотра фильма, от которого я была в восторге, мы зашли в какой-то дворик за банкетным залом. Это был ресторан под открытым небом, со сценой и танцполом рядом с большим фонтаном и живой музыкой; тёплым приятным светом и забавным смехом детей, бегающих где-то подальше от нас. Никто, к сожалению, не разделил моих взглядов насчет фильма, так что обсуждать было нечего и не с кем и мне оставалось только сидеть, попивая холодный капучино. Есть совсем не хотелось. Откинуться на спинку стула было невозможно, так как они были жесткими и каждый раз впивались мне между лопатками деревянные переплетения, когда я забывала об этом. Люди танцевали, веселились, наслаждались приятным летним вечером, выдавшимся на удивление хорошим, без удушающей духоты и высокой влажности, заставляющей чувствовать себя мокрым и грязным, что я просто ненавидела. Наш столик был рядом с белым фонтаном, наполненным чистой водой, у краев которого веселились дети. Люди словно сплотились в этот вечер, стали как-то ближе что ли. Время от времени оявлялось ощущение, что мы все родные друг другу. Но причиной полного переворота моих мыслей, ощущений и мнении о людях послужил не самый хороший случай, произошедший сразу же после того, как мне довелось отлучиться от моих спутников. Мой старший брат, его девушка и пару их друзей разбежались кто куда – трое на танцпол, не удержавшись под влиянием медленной, красивой музыки, а один из друзей убежал куда-то в банкетный зал, где, по его словам, должен был встретиться с какими-то друзьями. Так что, я осталась сидеть одна за пустым столом, на котором лежало несколько тарелок с разными блюдами, чей запах вызывал у меня тошноту после всего съеденного. Я надеялась, что не наемся в этот вечер, потому что следующее за этим чувство тяжести не позволяло нормально повеселиться. Но в итоге, живот все же был набит до боли, я боялась, что вот-вот все выйдет наружу и надеялась, что завтра утром не буду лежать в постели с температурой из-за отравления. Вдруг, совсем неожиданно для меня, на место, где сидел ранее мой брат, кто-то с громким вздохом сел. Я обернулась, ожидая увидеть Уилла, но увидела незнакомого человека – мужчину лет тридцати, наверное, смуглого и с ужасными бровями. Я пребывала первые секунды в шоке, поэтому не нашла, что сказать. И пока я тупила, на другом стуле уже сидел второй мужчина – внешне он мне тогда не показался ужасным, даже приятным. Но сейчас, увидь я его, меня бы точно вывернуло наизнанку и это не удивительно. Они сидели так, что даже если бы я попыталась убежать, мне бы это не удалось никак. Пока я оббегала бы фонтан, один из них настиг бы меня у выхода, а другой - сзади. Я подумала, что достаточно мне будет заорать, что есть мощи, и уже собиралась это сделать и открыла было рот, как один из них быстро поднял руку и указал на танцпол. – Этой твой братишка там танцует? – он указывал пальцем в толпу и я бы вскочила и убежала, не медля, если бы он не продолжил через секунду, – в розовой рубашке и белых кедах. Я быстро оглядела толпу и в розовой рубашке там действительно был только мой брат. Около него ходил какой-то мужчина, и было отчётливо видно, что он смотрит в нашу сторону и кивает. Я быстро прикинула себе, что может произойти, если я поступлю так или иначе. Если вскочу и начну кричать, то человек, крутящийся около моего брата и его девушки, точно попытается как-нибудь навредить ему. Он точно сможет быстро скрыться в толпе, убежать куда-нибудь за сцену, а оттуда – на пляж через небольшой забор и все. Если буду молчать... Я даже боялась об этом думать. – Так, сейчас ты идёшь с нами, и с ним все будет хорошо, – противно-ласковым голосом говорил тот, у которого были ужасные брови. Меня не покидало ощущение, что вот-вот он начнёт гладить моё колено, но, к счастью, этого не произошло. – С ним в любом случае не будет ничего хорошо, – ответила я пустым голосом, стараясь скрыть страх и дрожь. Тот вечер и стал переломным в моей жизни. Изнасилование, когда меня где-то подальше от ресторана и людей, тащили по уже остывшему песку, полному различными острыми камушками и осколками – я потеряла свои шлепки, когда меня неожиданно начали трясти, стоило нам уйти за сцену. И чувствовала я все очень хорошо. Тот, что был рядом с моим братом на танцполе также присоединился позднее, он принёс «радостные» известия о том, как моя компания уже начинает нервничать и бегать в поисках меня. После этого мне стало особенно страшно и противно, так как уже было ясно, что я имею дело с больными на голову людьми. Я сто раз пожалела о том, что не убежала с визгами ещё там, во дворе ресторана. Возможно, все не закончилось бы настолько плачевно, хотя черт его знает. Могло произойти все что угодно и все из-за нескольких отбитых на голову придурков, которым хотелось развлечься. Или что они там хотели, я не знаю. Я не знаю, что с ними произошло после этого, да и знать не хочу. Меня больше тревожило то, что маме не дадут покоя мысли об этих уродах, но и с этим я ничего не могла поделать. Все было более менее нормально в течение месяца после этого случая. Сначала я отлёживалась дома, врач приезжал ко мне на дом и каждый раз говорил, что мне просто нужно находиться там, где я чувствую себя лучше всего. То есть дома, с самыми близкими людьми. Я была рада, что лежу дома и не должна ходить на свои курсы кулинарии, на музыку и прочее пока что, но мысль о том, что сейчас там активно идет обсуждение того, что со мной случилось, вызывала у меня истерику. Я не хотела находиться рядом с мамой, мне было противно, когда ко мне прикасались, потому что я чувствовала себя грязной. Я не смотрела на брата, я понятия не имела, что у него на лице, потому что опять же, мне было ужасно противно. Не от его лица, а от того, что написано на моем. Лучшая подруга не хотела меня оставлять, но видеть каждый день её слезы так же было не самое приятное занятие. Было много людей, которые хотели меня утешить и помочь мне пережить произошедшее. Были те, кому я могла бы довериться, кому мне не стыдно было бы показать своё лицо. Вернее, была только подруга, но единственная проблема была в том, что я не хотела, чтобы страдала она. Я была в тупике или в поезде, который ходил кругами, не останавливаясь на какой-либо остановке и была изрядно измотана этими событиями. Закрыть глаза и выпасть из реальности, не думать ни о чем и не знать ничего – это было единственным, чего я желала на протяжении нескольких недель. Я ужасно похудела, глаза впали и под ними появились тёмными круги. Лицо тонуло в прыщах из-за нарушенной работы кишечника, да и всех других органов, включая мозг. Совсем скоро я должна была бы вернуться в школу, на свои занятия по музыке и всему остальному. Мне хотелось бы уехать в другой город, но я не могла ничего сделать и была бы вынуждена каждое утро вставать через боль, через нежелание жить от позора и нежелания каждый день видеться с теми, чьё отношение ко мне изменится кардинально после такой новости. Была бы, если бы не еще одно удручающее событие, из-за которого у меня совсем поехала крыша. После длительных задержек и ужасного физического состояния мама заставила меня посетить врача, который выдал новость, из-за которой у неё резко вскочило давление и она чуть ли не упала в обморок. Меня от обморока сдерживала только одна единственная вещь. Это то, что дало окончательный толчок к моему психозу. Меня просто поглотили эти мысли и, находясь в кабинете врача, я не видела и не слышала ничего, так как в голове крутился только план по самоубийству. Я выискивала самые безболезненные способы у себя в голове. И хотя мне казалось, что я уже не буду чувствовать никакую физическую боль, что-то мне все же не позволяло думать об порезах вен, о смерти через повешение. Я не думала о своей матери, в тот момент я просто забыла обо всем. Я не хочу вспоминать название с упаковки таблеток, которые глотала, лежа в мягкой постели у себя в комнате. Я нашла баночку снотворного в домашней аптечке и, пока никто не видел, быстро пробежала в свою комнату и закрыла дверь на ключ. Меня мучили параноидальные мысли о том, что все прервётся и после этого меня будут называть не только забеременевшей от кого-то из трёх своих насильников, но и неудавшегося самоубийцу. Нет, мне не надо было этого. Поэтому надёжнее было закрыть дверь на ключ. Перед тем, как отключиться, я не смогла сдержать желание полностью сошедшего с ума психа причинить себе боль, вернее, узнать, почувствую я что-нибудь или нет. На тумбочке возле меня стоял небольшой светильник, лампа в котором уже наверняка нагрелась. Не выключая света, я быстро выкрутила обжигающую лампочку и разбила её об угол тумбы. Рядом лежали ручки или карандаши, не знаю, что именно это было, но при виде тонкого и острого у меня загорелись глаза. Больно не было, было что-то непонятное и необъяснимое, что оставило бы ужасный отпечаток на мне, если бы я осталась жива. Затем произошло немного событий, в основном была только суматоха, слезы мамы и других моих родных людей, шок и все остальное. Я была в отключке большую часть времени, да и сейчас я нахожусь в уже полной отключке, хотя врачи ещё что-то пытаются сделать. Я помню эти моменты, этот шум, беготню, когда меня обнаружили. Все настолько смешивается в голове и превращается в кашу, что я стараюсь зачеркнуть эти моменты и выбросить в мусорное ведро в голове. Мои мысли постепенно берут направление в совсем другое русло, – в будущее. В будущее моё, мои родителей, других родных и друзей. Все было бы стабильно, как раньше, если бы не этот вечер. Я бы вернулась в школу в сентябре, затем, возможно, поступила бы в музыкальный колледж. Или стала бы юристом, я даже не знаю. Я настолько часто могла менять решения, что невозможно было точно сказать, кто я такая и чем увлекаюсь. И сейчас я не знаю этого, но я могу представить приближённую к реальности картину будущего моих родных. Пока мой разум совсем не канул в небытие, если такое возможно, и пока я все ещё могу о чем-то думать и что-то видеть, правда, вне пространства и времени, я буду думать. Она сидит сейчас в кабинете главного врача какого-то там отдаления, я знаю это. Рядом сидит сестра, уже на восьмом месяце беременности, живот огромный. Мужчина в светло-голубой медицинской рубашке что-то говорит, пытаясь успокоить мою маму и внушить надежду на лучшее, но она все знает и подсознательно видит картинки убитых жизнью насильников: она верит, что жизнь не оставит их безнаказанными за то, что они сделали с её дочерью. Мужчина делает чёткий вывод из всего произошедшего, записывает что-то о моей смерти в каких-то бланках и хочет показать их ей, но она просто закрывает лицо руками и сжимает их так, чтобы слезы перестали катиться по щекам. Она начинает трясти головой, одновременно и отрицая случившееся и понимая, что и как. После приезда домой, где многие родственники ждут от нее пересказа всех событий, она не выходит к ним. Сестра говорит, что она должна, ведь кто-то же должен оповестить этих людей, их нельзя оставлять в неведении. Но мама только кричит на неё, кричит что-то бессвязное, но чётко даёт понять, что не хочет, чтобы её сейчас трогали. Я знаю, что она плачет и плакать будет ещё долго. Проходит несколько недель. Мои вещи все ещё лежат в шкафу, в полном беспорядке, в каком они всегда бывали, стоило бы хоть раз заглянуть туда. Мама убирала там каждый раз, но толку не было, мою природную тягу к беспорядку невозможно было сбить ничем. То ярко-оранжевое одеяло, которым я укрывалась несколько лет, было моим любимым из-за его мягкости и яркого красивого цвета. Она никак не решится убрать его, хочет выбросить или сжечь, чтобы не плакать каждый раз, глядя на него, но не может ничего с собой сделать. Если она избавиться от него – она избавиться от меня, она словно потеряет ещё один большой кусок своей души. Мой выпрямитель для волос, мой телефон, на котором был длинный пароль и который я забыла снять, все ещё лежат на тумбе возле кровати. Мало что изменится еще долгое время, и я даже не знаю, плохо это или хорошо. Мне хотелось бы, чтобы мама чувствовала себя лучше, но одновременно с этим мысли о том, что меня выкинут из жизни, что попросту могут забыть, заставляла меня чувствовать себя какой-то ненужной вещью. Я старалась отбросить их в ведро с отходами в голове, но они пробивались вперёд, отдаваясь резкой болью в голове. У меня был любимый коричневый карандаш, которым я каждый день подводила глаза. И тушь. Мама просто ненавидела эту косметику, она все заверяла меня, что такой, как я, нет, не было и не будет больше на свете. Сейчас же они лежат в первой полке в её тумбочке и каждый вечер, перед тем, как отправиться спать, она обязательно достаёт их и смотрит в течение нескольких минут. Ей кажется, будто она не сможет уснуть, если не притронется к ним, потому что её будут мучать мысли о том, что она меня бросила. Господи, как же я ненавижу себя за то, что доставляю ей столько боли. Картинки все лезут и лезут в мою голову, я закрываю глаза и сильно зажмуриваюсь, словно это поможет мне избавиться от них. Но это, конечно же, не помогает. Проходит время; я вижу, как она сидит на диване в гостиной, укрываясь тёплым пледом, – моё оранжевое одеяло она спрятала далеко в шкафу по наставлению сестры, – и смотрит какой-то фильм на ноутбуке. Я не знаю, что это за фильм, да и неважно. Потому что я вижу её глаза: они смотрят на экран, но не видят того, что на нем происходит. Она не слышит ничего, тонет в своих мыслях и вдруг на замену этой картинке приходит другая, от которой мои внутренности словно сжимаются в комок и я не могу пошевелиться. Я вижу кадр из прошлого, когда почти каждый день, возвращаясь с учебы, я заставала её на этом диване, укрытую одеялом и смотрящую её любимый сериал. Она тогда увлечённо смотрела, иногда могла отвлечься на какую-нибудь интересную статью или книгу, найденную в телефоне, но чаще всего отвлекала её я. Я врывалась в гостиную с громкими воплями радости о том, как я рада наконец вернуться домой. Затем падала на другой диван или прямо на пол и засыпала. Она же никогда не забывала меня сфотографировать, спящую в какой-нибудь идиотской позе, так что на её телефоне должна была сохраниться целая картотека с такими фотографиями. И, как только это воспоминание растаяло, словно рассеявшийся туман, и я вновь увидела маму с безжизненными глазами, смотрящую куда-то через экран ноутбука, я могла поклясться, что до того, как все исчезло, я заметила, как она достаёт телефон и открывает фотогалерею. Через три года после моей смерти, несмотря на внешнее спокойствие и умиротворение, которые мама старалась показать всем окружающим, она все ещё продолжала доставать из первой полки своей тумбочки мои давно испортившиеся тушь и карандаш. Я думала, она сейчас улыбнётся, вспоминая, как мы часто ругались из-за этой мелочи и так же быстро потом мирились, но она не улыбнулась. Она положила их обратно, достала из небольшой красной коробочки свой кулон с рыбками, тот самый, который купила около восемнадцати лет назад в честь моего дня рождения. Дорогой, золотой, он все также блестел, как тогда, когда я видела его впервые. Я увидела блики от солнца, когда она поднесла его ближе к свету. Она надела этот кулон и я заметила на её лице лёгкую улыбку. А потом она заплакала. И я не знаю, от радостных воспоминаний ли, или от горя. Но, скорее всего, всего было вперемешку. Я снова вернулась в день своей смерти, снова перед глазами предстали врачи и плачущая мама, закрывающая лицо руками, а на её плече лежала рука моей сестры. Я взглянула на её глаза, мокрые и покрасневшие от слез и мне ужасно захотелось увидеть, какой будет её жизнь. Моя сестра должна родить уже вот-вот, и я очень надеюсь, что у неё не будет никаких осложнений после такого случая, а будущему племяннику никогда не расскажут о его тёте, съехавшей с катушек и убившей себя как раз перед его рождением. Я мало общалась с сестрой, но все же видела какие-никакие картины перед глазами. Она уже живёт со своим мужем в отдельном доме. В первый месяц после моей смерти она все время находится рядом с мамой, затем она вынуждена уехать из-за своего состояния, потом ложится в больницу и в их доме уже совсем скоро забывают про то, что произошло около месяца назад. Это и к лучшему. Их дом не наполняется тоской и горем, как сердце моей матери, новая жизнь приходится утешением, кажется, будто сестра нашла свой смысл жизни и о старых бедах забывает. Не исключено, что иногда, когда ей приходится мучаться от бессонницы посреди ночи, она вспоминает обо мне. Она плачет, долго плачет, внушая себе, что она только должна потерпеть, пока не настанет утро. Ночью все чувства обостряются, но уже утром она увидит своего малыша и все становится немного лучше. Мой брат, с которым каждое утро мы вместе выходили из дому на учебу, теперь ходит один. Раньше мы всегда забегали друг к другу в комнату, если вдруг кто-то другой забывал поставить будильник и мог проспать. В первые месяцы он буквально проклинает себя, может ударить себя по лицу или сильно бьет кулаками об стену, когда, просыпаясь, сразу же заходит в мою комнату, как раньше. Он видит, что она пуста, словно из неё высосали все живое и он чувствует себя мертвым, когда заходит сюда. Падает на пол и горько рыдает, не переживая о том, что в школе все могут увидеть его покрасневшие и опухшие от слез глаза. Рыдает также от того, что никак не может перестать заглядывать в мою комнату. Теперь он никогда не забывает поставить будильник, но каждый день в первые несколько недель он, встав раньше звонка будильника, но ещё не проснувшись окончательно, сидит на кровати в ожидании. Затем приходит осознание и слезы ручьём текут по его лицу, он плачет тихо, потому что боится разбудить маму. Осенью ещё тепло на улице, и, выходя на улицу, он чувствует себя голым. Он боится, что, если он не наденет сверху какую-нибудь кофту, то его душа может быть обнажена перед другими. Он добирается до дороги, садится в автобус и едет один. Возвращаясь, по-прежнему покупает пончик в кафе рядом со школой, но теперь только один. Ибо ему кажется, что второй будет совсем лишний и так и испортится на столе, потому что его никто не захочет съесть. Лучшая подруга все ещё ходит в школу одна, своей дорогой, но привыкшая всегда возвращаться со мной и расходиться около входа в парк, через который она идёт к своему дому, она сдерживается из последних сил, чтобы не плакать в конце занятий. Я вижу, как она рыдает, уткнувшись в плечо своего брата, потому что больше некому её утешить или понять. Бывшие одноклассники ещё недолгое время, где-то несколько недель, сидят в напряжённой и тоскливой обстановке в классе, но совсем скоро все приходит в норму, а вспоминая обо мне, на душе они испытывают только лёгкую грусть и улыбаются, вспоминая мои забавные выходки на уроках. И только лучшей подруге не смешно, она выходит каждый раз, когда кто-то заводит обо мне тему. Хороший друг, с которым мне довелось пока что только общаться в интернете: мы познакомились ещё года три назад до моей смерти, но так и не увиделись в жизни, к сожалению или к счастью, первое время находится в неведении. Он сильно тревожится, когда я долго не захожу на свою страницу в социальной сети, когда мой телефон всегда оказывается выключен и начинает писать всем моим друзьям. От них он узнает обо всем и, с широко раскрытыми от шока глазами, просто падает на кровать. Он сидит долго, перед его глазами пролетают все события, связанные со мной и все, что будет, если он каждый день будет видеть моё имя у себя в друзьях. Он не удалит переписку, нет, ни за что. Там очень много фотографий, веселья, грусти, издевательства друг над другом в шутливой форме – абсолютно все, что бывает в нашей жизни, но что никогда не сотрется из памяти, потому что можно их увидеть в любой момент. С воспоминаниями же так не прокатит. Он часто смотрит на мою страницу в первое время, и каждый раз видит дату, когда я была в последний раз онлайн. 26 августа 2015 года, за день до того, как меня увезли в реанимацию. Он ничего не может сделать с собой, когда каждый раз, когда видит интересную запись в интернете, сразу же кидает её мне. И когда до него доходит, что и как, он ударяет себя кулаком об колено, затем бьет стену и в конечном итоге просто падает на кровать и плачет. Мысль о том, что эти сообщения никогда не будут прочитаны, его просто убивают. Остальные мне не важны, мне не важны мои дальние родственники, приехавшие на похороны, побывшие у нас несколько дней, вынося мозги моей матери и надоедая своими тупыми соболезнования, а затем уехавшие и забывшие обо всем почти сразу, словно они побывали на чьём-то дне рождения. Не важны все, кто потосковал пару недель, а затем забыл. Огромную дыру в моем сознании и душе оставляют все те, кого я заставила страдать, решившись на такой ужасный поступок. Будь у меня возможность, я бы изменила все. Я бы не поехала в тот день в кино и не пустила бы никого туда. Или встала бы и кричала, как только те мужчины подсели за мой столик. Я бы сделала аборт, чтобы не портить себе и будущему ребёнку жизнь, я бы могла просто потерпеть недолгое время, уехать в другое место и жить. Но я сделала другой выбор и это заставляет меня себя ненавидеть. Я не знаю, что со мной будет вскоре, – обрету я покой и буду тонуть в белых и мягких облачках рая, или же проведу вечность, наблюдая за страданиями своих родных и коря себя за свою тупость и слабость. Я вижу, как мама будет нянчиться со своим внуком и улыбаться, но свою младшую дочь, которую настигли такие ужасные вещи, она не сможет забыть никогда. Она будет теребить кулон с рыбками, зажмуривать глаза и стараться не заплакать, будет представлять себе, какой красивой и успешной могла бы я стать, если бы не тот случай. Моя лучшая подруга вырастет, найдёт себя и свою жизнь, но ту, с которой она возвращалась каждый день домой после школы, смеялась, несмотря на усталость моральную и физическую, она не забудет никогда. Она будет вспоминать меня с тоской, иногда будет тепло улыбаться, думая о наших посиделках, но выкинуть из жизни не сможет. Мой брат найдёт своё счастье, а обо мне будет вспоминать с приятным чувством на душе, правда ровно до тех пор, пока не дойдёт до воспоминаний о моих последних месяцах перед смертью. Неизвестность того, что произошло с моими насильниками, будет мучать его ещё долго, но он будет стараться забыть, считая, что я бы этого хотела. Сестре будет легче, потому что воспитание нового человека будет отнимать у неё все силы, а моему племяннику обо мне рассказывать будут только лучшее, упуская разговоры о том, как я умерла. Они не захотят омрачать его знания обо мне, но знают, что когда-нибудь он подрастёт и обо всем узнает. И это, конечно же, оставит неприятный осадок на его душе, но он все поймет. Лучший друг будет каждый день заходить в социальные сети, в страхе увидеть, что моя страница исчезла или опустела. Он будет молиться о том, чтобы её не удалили из-за того, что её долго не посещали, но предвидя такой исход событий, он заранее сохранит все наши переписки, все мои фотографии, музыку и прочее. Ему будут говорить, что это не нужно, так как он не должен портить себе всю жизнь такими воспоминаниями. Но он будет уверять своих родителей и друзей, что эти бумажки с распечатанными переписками и фотографиями – это все, что у него есть обо мне, и он пообещает вспоминать обо мне только со светлыми ощущениями на душе. Я не хочу больше видеть ничего. Все эти мысли, воспоминания и картинки из возможного будущего, которые я вижу, словно короткие фильмы у себя в голове, затуманивают мой обзор на все, что на данный момент происходит вокруг меня. Они уже накрыли моё тело белой чистой простыней, назвали точное время смерти и сообщили обо всем сестре, потому что мама была не в состоянии ничего слушать. И я все ещё не знаю, что со мной будет дальше.