Дорожное

— Быстрее! — Гилберт прокладывает путь через вокзальную суету, точно ледокол. Оз едва поспевает за ним, задыхаясь и хихикая: Гилберт такой забавно сосредоточенный, и возмущенно оглядывается каждый раз, услышав смешок за спиной. — Отправление через пять минут, между прочим! — Я знаю, знаю! Но мы успеваем, Гил. Вот она — седьмая платформа. — Но поезд может отправиться раньше! Оз возводит глаза к небу, и тут же спотыкается. Гилберт хватает его за локоть, поддерживая, хотя Оз и не думает падать. — Это было бы чудом. Обычно отправление задерживается, но никак не наоборот. — С нашим счастьем… — ворчит Гилберт, но все-таки замедляет шаг и пропускает Оза вперед: поезд стоит там, где и должен был быть, тускло поблескивая запыленными стеклами — древний международник, пущенный на внутренние линии… он выглядит очень антуражно. Оз хмыкает. — Старичку пора бы на покой, — бормочет он, перешагивая с платформы в узкий тамбур. Гилберт солидарно сопит позади. В вагоне пусто, — только в противоположном конце удобно устроилась пожилая пара. Не удивительно, думает Оз. Середина недели, пора еще далеко не отпускная, направление не самое популярное: мало кто едет в глубинку в это время года, — уж скорее, наоборот. Именно поэтому Оз и предложил Гилберту взять часть отпуска весной, а сам сдавал экзамены экстерном: в их родном городе уже тепло, но еще малолюдно, тротуары засыпаны яблоневыми лепестками, а в реке на окраине можно искупаться — если взять себя в руки и не выскочить из прохладной воды в первые же секунды. Оз косится на Гилберта и предвкушающе ухмыляется. Гилберт будет купаться в любом случае, хочет он того или нет. А тот, не подозревая, что ему предстоит, сбрасывает тяжелый рюкзак на пол, и устало проводит ладонью по взмокшему лбу. Оз ловит взгляд странно-светлых, больше золотистых, чем карих глаз, и укоризненно щурится: перед отъездом он честно старался разделить поклажу поровну, но, стоило отвернуться, и она все равно большей — или, по крайней мере, самой тяжелой — частью перекочевала в рюкзак спутника. Гилберт смущенно сдвигает брови и отводит глаза. Неисправим, думает Оз. В груди разливается тепло. Столько лет прошло, я давно уже успел вырасти, и — оберегает, защищает, все еще… Он присаживается на корточки и начинает расстегивать рюкзак. Поезд трогается. Оз прислоняется спиной к сиденью, чтобы не упасть. — Тебе совсем не обязательно надрываться в одиночку, — говорит он, будто бы небрежно, сноровисто перекладывая часть вещей к себе. Гилберт наблюдает за процессом молча, но откровенно не одобряя происходящее: он покусывает губу, и тянется к карману рефлекторным жестом заядлого курильщика. Оз походя хлопает его по руке. — Ты бросаешь, — напоминает он. Гилберт вздыхает. — Угу. — Длинные пальцы нервно постукивают по колену. Но он сам так решил. Оз просто помогает придерживаться курса. Наконец Оз затягивает ремни, и удовлетворенно похлопывает по боку свой изрядно поправившийся рюкзак. Так честно; и неважно, что Гилберт недовольно бормочет себе под нос всякую ерунду, — не тяжело ему, как же. Оз привычно пропускает мимо ушей эти излияния: вечный стоик, что с него возьмешь… — Всего четыре часа — и мы дома, — говорит он, опускаясь на сидение рядом с Гилбертом. Тот косится на него, потом воровато оглядывается. Оз прослеживает его взгляд. Старички в противоположном конце вагона мирно дремлют, покачиваясь в такт движению поезда. Гилберт закидывает руку назад, приобнимает Оза за плечи. — Я соскучился, — скованно признается он, вроде бы как продолжая начатый разговор. Но Оз понимает — Гилберт сейчас говорит о нем, и едва заметно улыбается. — Мы не виделись всего неделю, — напоминает он. — И ты сам сказал, что я не имею права отказаться от участия в конкурсе такого уровня. А через четыре часа мы будем дома, и… ну, да — с сексом все будет сложно. Но зато повидаемся с семьями! И друг с другом встречаться точно будем куда как часто! Гилберт вздыхает и убито молчит. Судя по всему, такая перспектива его совершенно не радует, даже при том, что он очень давно хотел встретиться с родней. — Хоть прямо в монастырь уходи, — бормочет он недовольно, и Оз не может удержаться. — В мужской? — невинно интересуется он. Гилберт задумывается совершенно всерьез, а потом отвечает недоуменно: — Ну да. В какой же еще? Оз смешливо прикусывает губу. — В женский выгоднее, — уверенно отзывается он. — Конкуренции не будет вообще. Гилберт округляет глаза, потом фыркает, но все равно выглядит огорченным. Оз сочувственно хмурится и улыбается одновременно. С одной стороны, перспектива временного воздержания не доставляет радости и ему. С другой, переживания Гилберта по этому поводу забавляют. Гилберт всегда так забавно реагирует на связанные с близостью моменты… Оз снова не может удержаться: он придвигается ближе, кладет руку на колено спутника, и говорит, интимно понижая голос: — Но знаешь, что я думаю, Гил? Мы вполне сможем справиться с этим. Гилберт сглатывает — Оз видит, как дергается его кадык — и интересуется: — Правда? И как же? — Очень просто, — пальцы поглаживают ногу Гилберта очень легко, и через плотную джинсу это не должно ощущаться остро — так кажется Озу. Но его чувствительный спутник вздрагивает, скулы заливает тонким румянцем — как всегда, когда Гилберт взволнован… или начинает возбуждаться. Оз смотрит на него в упор, и продолжает говорить, невинно улыбаясь: — Никто не ожидает, что мы будем постоянно сидеть по домам, так? Как минимум, мы будем ходить друг к другу в гости и на прогулки. А там… — Оз подпускает в голос еще больше интима, — там в нашем распоряжении будут кладовки, клозеты и ванные, в особо удачном случае — случайно опустевшая комната. Ну и… ты когда-нибудь хотел заняться сексом в лесу, или в реке? — В реке сейчас слишком холодно, — хрипло возражает Гилберт. Оз сдвигает руку на внутреннюю сторону бедра, и тот замолкает. — Но хотя бы попробовать мы сможем, — не сдается Оз. — Так что не расслабляйся. Впрочем, Гилберт и не кажется расслабленным, отнюдь. Он совершенно очевидно пытается успокоиться: глубоко и медленно дышит, покусывает губу, — но помогает это не очень. А Оз и не пытается помочь. Он ведет ладонью выше, вжимая при этом ногти в рубчатую ткань так, что слышится характерный звук. Гилберт резко выдыхает и невольно раздвигает ноги. Оз смотрит на горячие пятна на его скулах, и ему тоже становится горячо. В последние дни времени для себя у него было немного; и то, что сейчас происходит, мягко говоря, волнует. — Ты ласкал себя, пока меня не было рядом? — спрашивает Оз, и перемещает руку на ширинку. Гилберт издает какой-то невнятный звук, снова тревожно оглядывается. — Оз… Не нужно, — протест звучит неубедительно. Оз снова улыбается. — Я ничего такого не делаю. — Он, и правда, не делает ничего такого: просто поглаживает пах Гилберта через джинсы, даже не сжимая напрягшуюся плоть. Просто дразнит, немного. Совсем чуть-чуть. А то, что Гилберт реагирует так ярко — ну так это для него в порядке вещей, ничего не поделать. — Ну, конечно. — Гилберт нещадно грызет губу, ерзает — но не отстраняет и не отстраняется. Оз серьезно кивает. — Конечно. Поезд несется вперед, постукивая колесами. Вагон неожиданно дергается — наверное, входит в поворот, и Оз наваливается на спутника, надавливая на его член под ширинкой. Гилберт громко ахает, бросает очередной взгляд на дремлющих старичков — и вдруг подхватывается с места, грубо хватает Оза за руку, почти заламывая ее за спину, волочет к двери и выталкивает в тамбур. Оз удивленно распахивает глаза. Все происходит так быстро, что он не успевает среагировать — только выговорить: — Что ты… — а Гилберт уже подпирает спиной тамбурную дверь, и смотрит так, что в подвздошье сладко екает, а по телу прокатывается сладкая, тягучая волна то ли возбуждения, то ли предвкушения. — …делаешь, — договаривает Оз просто потому, что привык доводить начатое до конца. Он уже и так понимает, что будет дальше — даже если Гилберт еще не уверен в этом. Впрочем, тот рассеивает иллюзии быстро. — Хочу тебя. — Пальцы Гилберта подрагивают, поспешно расстегивая тугие болты джинс, а взгляд прикипел ко рту Оза, и тот сглатывает, проводит языком по губам. — Мне нравится твой настрой, — выговаривает Оз медленно и тихо, и подается вперед, вжимаясь в напряженное тело партнера. Находит его губы, дразняще проводит языком между ними — и тут же оказывается смят и повержен поцелуем таким страстным, что сбивается дыхание. — Прямо сейчас хочу, — выдыхает Гилберт, лихорадочно облапывая Оза, сжимая ягодицы. Тот цапает его за губу, смотрит в глаза, насмешливо и обещающе. — Как скажешь. — Оз опускается на корточки, но не опускает глаз. Плотная ткань тут же сжимает напрягшийся член и потяжелевшие яйца, и Оз морщится: это почти больно, но при этом приятно, и не понять, что больше. Он приспускает джинсы Гилберта — тянет их вниз прямо с бельем. Член выпрыгивает наружу, как чертик из коробочки, и Оз смеется, глядя снизу вверх. — Твою мать, Оз! — Гилберт закрывает пылающее лицо ладонью. Но при этом он запускает пальцы другой руки в растрепанные пряди и бесцеремонно нажимает на затылок Оза, направляя туда, где сейчас особенно нужно. Мокрая головка тычется в губы, соскальзывает, оставляя влажный след. Оз облизывается. — Какой ты вкусный, — шепчет он насмешливо, и, едва Гилберт открывает рот, намереваясь что-то сказать в ответ, обхватывает его член ладонью и губами. Вместо слов изо рта Гилберта вылетает стон, и Оз думает — их бы обязательно услышали, если б вагон был полон. Или если бы поезд стоял. И тогда кто-нибудь наверняка отправился бы посмотреть, в чем дело, и увидел бы их такими: Гилберта, покрасневшего от стыда и возбуждения, с лихорадочно блестящими глазами, и Оза — сосущего его член, заглатывающего до самого основания, так глубоко, как только возможно… От таких мыслей напряжение в паху становится невыносимым, и Оз начинает подниматься как раз тогда, когда Гилберт вздергивает его за локоть. — Оз… — Шепот Гилберта горячий, как и его дыхание. Он меняет их местами — вжимает Оза в тамбурную дверь, целует, расстегивая натянутую «молнию». Пока руки Гилберта сдирают с влажной кожи плотную джинсу, скатывая ее вниз по бедрам, Оз глухо стонет ему в рот от облегчения. — Как мы… — договорить снова не получается: Гилберт разворачивает его к себе спиной, буквально впечатывая в дверь, трется членом между ягодиц, растирая по ложбинке природную смазку, и лихорадочно роется в карманах своих приспущенных джинс. Оз пытается обернуться. — Что ты там копаешься? — голос подрагивает от возбуждения. Гилберт молча демонстрирует квадратик презерватива и миниатюрную упаковку любриканта. Оз давится воздухом от смеха. И это тот, кто с такой тоской говорил о воздержании, и почти серьезно собирался в монастырь! Какая предусмотрительность, черт побери!.. Очень хочется донести эту мысль до Гилберта, но тот как раз выдавливает любрикант, и входит в него — сначала пальцами, раздвигая, расслабляя сжатые мышцы. Оз жмурится, упираясь лбом в скрещенные перед собой руки. Это не особенно приятно, и расслабиться в грохочущем тамбуре старого международника получается с трудом, но он слишком хочет продолжения, и самого ощущения принадлежности — именно Гилберту, именно и только ему. Оз прогибает спину, расставляя ноги для большей устойчивости, и слышит, как Гилберт стонет сквозь зубы — а потом щелчок резинки презерватива, и замирает в предвкушении. Гилберт входит в него осторожным плавным движением — которому поезд, правда, придает напора, дернувшись в самый подходящий момент. Оз ахает и распахивает глаза, ощущая себя наполненным. Гилберт со свистом выдыхает сквозь зубы, наваливается на спину. — Оз! Боже мой, Оз… — его голос дрожит и прерывается, а Оз молчит, и только цепляется за дверь. Каждый толчок вышибает дух напрочь, он только и может, что удерживать себя вертикально, и сжимать зубы — потому что точно знает: стоит ему отпустить себя, и тогда старички точно проснутся, потому что он застонет в голос; потому что это так хорошо, так сказочно, невозможно хорошо, это почти невозможно оставить в себе, и только мысль, что иначе происходящее между ними станет достоянием публики, помогает держать себя в руках, хоть немного… но лишь до того момента, как влажные от смазки пальцы партнера обхватывают его напряженный член. Гилберт сжимает ствол, резко проводит по головке всей ладонью — раз, еще и еще, — и Оз взрывается. Так ему кажется, потому что внизу все напрягается до предела — а потом выплескивается толчками, совпадающими с теми, что ощущает он внутри себя, с безостановочными потираниями, с громким стоном Гилберта, с его дрожью, близостью, жаром тела… Оз кончает так сильно, что на мгновение закладывает уши, а перед глазами темнеет. — Г-гил, — губы едва слушаются. — О-ох, Гил… Гилберт что-то неразборчиво шепчет, тычется в шею, жмет к себе так крепко, что трудно дышать. Оз ловит его руку, переплетает их пальцы и замирает. Спустя недолгое время Оз начинает шевелиться: тело затекло, хочется выпрямиться. Поезд снова дергается, и он несильно прикладывается лбом к двери. Это помогает прийти в себя, и более-менее начать осознавать действительность. Колеса продолжают перестук. К спине прижимается Гилберт: он рвано, тяжело дышит, и то и дело прикасается губами к шее над воротом футболки. По телу разливается тепло и слабость, волной накатывает сонливость — этому не мешает даже осознание того, что Оз стоит сейчас в тамбуре со спущенными до колен джинсами, а в его заднице до сих пор находится член парня… Оз тихо фыркает, поймав себя на том, что эта мысль ему нравится. — Эй! Отлепись от меня, наконец, — он легонько пихает Гилберта локтем. Тот неохотно повинуется. Оз вздрагивает, когда они разъединяются: в первые секунды пустота ощущается очень остро и совершенно неправильно. Это быстро проходит, но Оз все равно не любит первые мгновения после близости. Он никогда не говорил об этом, однако Гилберт словно бы знает и без того: невзирая на ворчание Оза и все возрастающую опасность быть застуканными, он еще некоторое время вжимается сзади, нацеловывая шею и заушье, прихватывая губами мочку, умиротворенно дыша в ухо. Оз ежится — это щекотно, в конце концов, — и начинает улыбаться. — Ну, хватит уже, — шепчет он, окончательно выпрямляясь. — Пойдем. Гилберт согласно кивает: — Пойдем. Они приводят себя в порядок, потом вместе уничтожают следы «преступления». В процессе Оз фантазирует вслух на тему того, что было бы, оставь они все как есть. Гилберт, горя даже не скулами — ушами, молча растирает подошвой сперму Оза по двери. Его запасливость закончилась на презервативе и любриканте. — Надо будет носить с собой пачку влажных салфеток, — делится с ним полезным соображением Оз, когда они выходят из тамбура. — Или хотя бы просто платок. Гилберт смущенно косится на него — но прежде бросает быстрый взгляд на старичков-попутчиков. Те продолжают мирно спать, покачиваясь в такт движениям поезда. Оз довольно прижмуривается, стекая щекой на колено усевшемуся на место Гилберту. — Сколько нам еще ехать? — спрашивает он, поглядывая снизу вверх. Гилберт смотрит на наручные часы. — Чуть больше двух часов. Пальцы Гилберта осторожно зарываются в волосы, чутко разглаживают вихор на затылке. — Тогда я, пожалуй, посплю, — бормочет Оз, больше ощущая, чем видя, как Гилберт улыбается. И закрывает глаза.