Прятки

Она никогда и никому этого не говорила, но самое первое её воспоминание не о родителях, а о брате. Это, скорее, цепочка ощущений и ярких разрозненных картинок, как в калейдоскопе: брат смеётся, а на языке внезапно взрывается кислая сладость; странно и пугающе, но совсем не плохо. Наверное, он дал ей попробовать «Dip Dab»* или что-то похожее, а она в силу своего маленького возраста ещё не представляла себе такого вкуса. *** Её брат — это загадка, обёрнутая в тайну, помещённую в законченного придурка, одетого в сшитый на заказ костюм. За прошедшие годы кем он только себя не объявлял: пилотом «Конкорда», фондовым брокером, профессиональным гольфистом, учёным-ракетчиком («Надеюсь, ты знаешь, что на самом деле их называют специалистами по космонавтике. — Так вот, значит, чему тебя учат в этой твоей продвинутой школе за 30000 чёртовых фунтов в год — насмешкам и неуважению к старшим?»), астронавтом («Безнадёжно предсказуемо».), наследником сети гостиниц («Ты ведь вообще перестал пытаться».), грумом Королевских конюшен, статусным мужем, экзотическим танцором («Как мне теперь раздумать эту мысль?») и литературным негром, работающим на парикмахера герцогини Кембриджской. Она перестала спрашивать об этом всерьёз, когда подросла достаточно, чтобы понять — наверное, лучше ей правды не знать. *** Время от времени её брат попадает в беду. То его грабят, то он неудачно встревает в драку в баре (хотя она подсознательно чувствует, что для него ни одна драка в мире не может закончиться неудачей; она не понимает, откуда у неё это предчувствие, — оно просто есть, и всё). Только после таких несчастных случаев он задерживается дольше чем на пару часов, так что, ну правда, он сам виноват, что в итоге у неё развивается самый что ни на есть дурацкий условный рефлекс на вид брата с заплывшими глазами, в синяках и повязках. Нет, конечно же, она беспокоится — но как ей не чувствовать радость, когда он рядом? — Вдобавок ты до смерти напугал меня, — говорит она ему однажды ночью, когда он навёрстывает все серии «Холлиокс»**, пропущенные из-за последней загадочной автоаварии. — Извини? — пробует подмазаться он, но в его голосе как-то маловато сожаления. Он сонно моргает, сворачивается на кровати на правом боку, потому что — насколько она поняла — это единственная поза, в которой он может дышать без стонов. — Просто вышли мне счета за психотерапию. «Мне не нужна психотерапия, мне нужно, чтобы ты дожил до своего сорокалетия, бесстыжий ты ублюдок», — она этого не говорит, потому что это было бы слишком многословно, жестоко и по-детски. — А малыш-то от Кайла, — сообщает она вместо этого. Его яростный вой звучит для неё настоящей музыкой. *** Её брат мастерски умеет пускать пыль в глаза: акцент, плавно меняющийся от кокни до аристократического, а потом чуть ли не до американского, непредсказуемое расписание, неистощимый банковский счёт, тысяча вопросов — и все без ответов. Он — единственный отец, которого она знала. Он не плачет на её выпускном, не фотографирует, не делает ничего — просто с безмятежной улыбкой стоит в своём дорогом костюме, и она не расстраивается, нет — она в ярости. Она хочет взять его за широкие плечи, смяв в гармошку этот чёртов пиджак, и заорать: «Я гимнастка, наездница и выпускница Оксфорда, я свободно говорю на четырёх языках и понимаю ещё примерно дюжину, я плаваю, фехтую и знаю как минимум шестнадцать способов голыми руками убить мужика вдвое больше меня — так когда же ты признаешь мои способности?» Когда он с подарком подходит к ней, она дуется в свой бокал шампанского, и… — Телефон. Чтоб тебя, ты даришь мне телефон, — ради всего святого, он даже не завернут в упаковку. — Расслабься, меркантильная ты особа. Обещаю, тебе он понравится. Она с сомнением берет телефон, и брат наконец-то расплывается в одобрительной ухмылке во весь рот, которую она ждала целый день. — Смотри, солнце, вот номер телефона, а вот номер банковского счета. Сейчас я выйду в эту дверь, и у тебя будет ровно сорок восемь часов, чтобы найти меня. Совсем как твои детские игры в прятки, помнишь? Думай помасштабней и соображай побыстрей. Он наклоняется и нежно целует её в лоб, а она замирает на месте, как вкопанная. Он уже на полпути к двери, когда она спохватывается: — Что будет, если я найду тебя? — Когда найдёшь, — ласково поправляет он. Она теперь и сама не понимает, как поверила — пусть даже всего на несколько часов, — что он совсем её не ценит, — мы сядем и поговорим.