Без лишних слов

Крылья Малефисенты прекрасны. Сколько он помнил, её движения всегда сопровождались тугим, болезненным напряжением мышц спины и плеч — им приходилось поддерживать неустойчивое равновесие её тела. И пока она не развернула свои крылья, пока свежий ветерок не взъерошил тяжёлые тёмные перья, пока её пальцы не потянулись неспешно пригладить их — он, пожалуй, и не сознавал, как она тосковала по этому. Теперь её поступь снова плавная, магия золотая — а уж как она улыбается... Сегодня, в день, когда он наконец собирается с духом, чтобы спросить — и не важно, что, — он находит её в ветвях её любимого дерева среди мохового болота. Он ничем не показывает своего недовольства, когда, приземлившись, быстро обращается в человека. Это неуклюжее тело плохо ладит с деревьями, пальцы вечно собирают на себя все занозы. Однажды, особенно рассердившись, она заставила его самого карабкаться весь путь наверх, и превратила его обратно, только когда он упал. Падение особенно ужасно для тех, кто летает, — возможно, даже ужаснее превращения в собаку. Но за семнадцать лет он успел приноровиться. По крайней мере, научился куда внимательнее высматривать самые крепкие ветви и тщательнее подбирать слова, не имея твёрдой земли под ногами. — Госпожа, могу я задать вам вопрос? Она краткий миг смотрит на него, приподнимает бровь и снова устремляет взгляд в небо. — Конечно, — как будто с ней всегда было так легко и просто. Диаваль прикусывает губу. Он уже несколько недель откладывал этот разговор; естественно, он подгадывал под самое её миролюбивое настроение. Не так давно миновали дни, когда она превращала его в человека только чтобы поговорить, — а теперь ему больше никогда не придётся этого испытать. Как же ужасно, что она так счастлива. (Вороны, несмотря на все свои таланты, отвратительные лжецы.) — Когда вы сделали меня таким, — наконец говорит он, поводя плечами и бессмысленно перебирая ногами в воздухе — старые привычки, — то сказали, что я стану вашими крыльями. — Да. — Вы вернули свои крылья. Кто я теперь? Она резко поворачивает голову к нему: изогнутые рога, жгучий взгляд, кроваво-алые губы, неподвижно замершие за спиной крылья. Долго смотрит, потом отводит глаза. — Не понимаю, — но её взгляд слишком отсутствующий, чтобы это было правдой. — Знаете, — осторожно говорит он и останавливается. Определенно, если выиграть себе немного времени, то грохочущее сердцебиение замедлится, а слова перестанут застревать в горле, — если я вам больше не нужен... — Ты хочешь стать свободным? — обрывает она. — В этом дело? Совсем не это он имел в виду, но это, пожалуй, интересная мысль. Диаваль наклоняет голову и пускается в размышления. «Свобода» — это обманчивое слово. В конце концов, он был свободен, давая свою клятву, как был свободен каждый раз, когда следовал её приказам, будучи вороном, конём или огнедышащим драконом, атакующим посмевших напасть на неё людей. В его службе не было принуждения, что бы ни думали окружающие. Малефисента изменяла его тело сообразно собственным желаниям, но двигался он самостоятельно. — Мне достаточно той свободы, что у меня есть, госпожа. Мне просто было... любопытно. Раздаётся тихое хмыкание, но головы она больше не поворачивает. Возникшее было напряжение потихоньку уходит; она не удалит его от себя. Малефисента опускает веки, прячась от косых лучей вечернего солнца, и Диаваль оставляет её наедине с её раздумьями. Молчание слуги она воспринимает как должное; в собственной неподвижности она как будто находит убежище для себя и своих мыслей — привычный тихий мирок раненой феи, когда-то лишённой крыльев и смеха. Диаваль ни за что не посмел бы потревожить её, сколько бы ему ни пришлось ждать. Однако прежде чем он начинает снова ёрзать на месте, она открывает глаза и произносит: — Больше не мои крылья. — За их спинами вытягиваются те самые крылья, ложатся на его плечи — тяжело и невесомо одновременно. Где-то внизу мхи приглушённо золотятся и розовеют в закатных лучах. Она крепко сжимает корявую ветку со своей стороны дерева и кивает словно бы самой себе: — Но всё равно мой. В этом теле радость чувствуется совсем не так, как в теле птицы: тяжеловесно и жарко, и дыхание перехватывает. Диаваль молчит и не двигается. Такие моменты стоит бережно лелеять и запоминать: удивление и восторг не продлятся вечно. Кроме того, ей нравится оставлять за собой последнее слово. — Полетели со мной, — приказывает она мгновением позже, щелчком пальцев заставляет его перекинуться — и он успевает уловить её ослепительную улыбку, прежде чем она легко и мощно, как может одна лишь Малефисента, поднимается в небо. Конечно, он следует за ней.