Mezza Morta

У резных кладбищенских ворот Хигучи сталкивается с Гин, все такой же изящной, как и полгода назад, когда они виделись в последний раз перед долгой разлукой. Хотя, быть может, то было гораздо позже — год или два — Хигучи слишком сложно вспомнить. Время выцвело в ее памяти, сохранившись отдельными, как никогда четкими картинками, черно-белыми, словно старая фотопленка. Пусть даже лицо на всех тех кадрах осталось одно и то же. Так сильно, так мучительно сильно похожее на лицо Гин. Хигучи улыбается ей, легко и мягко, как никогда уязвимо. Вина до сих пор яростно гложет ее изнутри, особенно в присутствии Гин, единственной, перед кем Хигучи чувствует себя виноватой. И, в том числе, за то, что им пришлось столкнуться в таком месте и в такой день. — Не уходи, — вместо приветствия говорит Гин и тянет к Хигучи тонкие, обернутые в черные перчатки руки. — Он был бы очень рад тому, что его навестила ты. Хигучи поджимает губы, но с покорностью принимает объятия. Ей радостно оттого, что Гин тактично умалчивает правду. Она ведь знает, не может не знать, как часто Хигучи приходит сюда. Как часто замирает вот у этих самых ворот, вглядываясь в аккуратные ровные ряды каменных табличек и не решаясь ступить дальше. И как потом, пересиливая себя, проходит дальше, чтобы остановиться у одной-единственной. Надписи именно на этой могиле впечатались в память Хигучи до самой последней буквы. — Я очень… рада этому. — С учтивостью невнятно отвечает она, прежде чем отстраниться и взглянуть на Гин. Акутагаву Гин. Последнюю, кто теперь имеет право носить эту фамилию. — Его нет уже два года, — ласково упрекает Гин. — Пора бы уже начать думать о себе, Ичие. Пока мы с тобой еще здесь. Все правильно, все верно она говорит. Совсем скоро, уже в мае, Хигучи исполнится двадцать четыре, и это ровно на два года больше, чем той, кого навсегда хотелось бы позабыть: счастливой, юной и глупой, такой глупой, что каждый раз пробирает злостью. А еще — горечью, потому что признаться тому, кто был тогда жив и ходил по земле совсем рядом, Хигучи так и не успела. — Зайди ко мне как-нибудь, — предлагает ей Гин. — Я буду только рада, ты же знаешь, сестрица. Ветер треплет осыпавшие лицо темные пряди, касается ими тонкой линии рта, упрямого подбородка, остро очерченных скул, и на секунду, на какую-то неуловимую долю мгновения, Хигучи кажется… Ее сердце набатом бьется в груди, но даже это — всего лишь обман. Кому, как не Хигучи, прекрасно знать, что сердце ее надорвалось и остановилось в тот самый день, когда оббитый деревом ящик спустили вниз, в темноту. А она стояла совсем рядом, отяжелевшая, безучастная, неспособная ни плакать более, ни кинуться следом. Да и разве кто бы дал? Столько времени минуло, столько проскользнуло мимо нее, но до сих пор чудится, что нечто, принадлежащее одной лишь Хигучи, навсегда осталось там. Или же — она сама. Ловкие пальцы Гин легко стирают с щек первые дождевые капли — теплые, будто слезы. Хигучи закрывает глаза. В мае, уже совсем скоро, ей исполнится двадцать четыре. И это — ровно два года со смерти Акутагавы Рюноске.