Лекарство от меланхолии

От тоски и одиночества легко можно сойти с ума. Не то, чтобы Йен называл себя одиноким: за долгие годы жизни он обрёл много замечательных друзей, любил всей душой, играл так, что у самого захватывало дух, и заслужил уважение и любовь миллионов. Однако после смерти Брайана в его сердце незаметно прокралась усталая печаль. Из жизни вдруг исчезла слишком важная её часть — прикосновения, взгляды, поцелуи и объятия, наполненные любовью. Йен заметил это не сразу. Сначала пытался забыться в любимом деле, живя сценой и не позволяя угаснуть пламени своей жизненной энергии, потом привык к мысли, что возвращаться домой ему больше не к кому, и стал больше общаться с друзьями. Когда тебе за семьдесят, дружба часто может многое заменить: любой из тех, кому Йен был дорог, мог с радостью встретить его в своём доме, оставить погостить, подарить время, наполненное жизнью, будто бокал с искрящимся в праздничных огнях шампанским. Однако со временем, прислушиваясь к ноющему чувству в груди, Йен наконец осознал, чего ему не хватает: поцелуев. Хотя нет, даже не собственно поцелуев — тех моментов невероятной близости, духовной и физической, что они обычно рождали. В своей жизни Йен много целовался и, осознав, что его так беспокоило, даже удивился, почему не заметил этого раньше. Но теперь эта мысль засела в мозгу и не отпускала, надсадно зудя в подкорке: ты больше никому не нужен, ты слишком стар, тебя больше никто не полюбит так, как любил Брайан... Йен мрачнел с каждым днём, хотя на публике по привычке пытался казаться добрым и весёлым. Улыбки и радость фанатов всё ещё грели душу, но сердце отказывалось по-прежнему радоваться каждой фотовспышке, каждому старому знакомому на красной дорожке. Наверное, если бы не случай, Йен угнетал бы себя до самой смерти. Вернее, если бы не Стюарт. — Здравствуй, дружище! Жизнерадостности сэра Патрика Стюарта, для Йена, разумеется, остававшегося просто Патриком, хватило бы на десятерых, чтобы те раздали её ещё десятерым, каждый из которых поделился бы ею дальше, и так по эстафете счастливой бы стала вся планета. С каждым его приходом само существо Йена будто заряжалось на этих бесконечных батарейках, и тоска отступала, хотя потом и возвращалась. Вот и сейчас, едва завидев на пороге своего лучшего друга, Йен воспрял духом. Патрик Стюарт в доме — пиво в холодильнике, чайник на плите и разговоры дни и ночи напролёт. Сверстник и коллега, друг — Патрик был самым незаменимым человеком в его жизни в данный момент и, наверное, останется им до самой смерти Йена. Верить в то, что Патрик умрёт раньше него, Йен наотрез отказывался. Впрочем, долго думать об этом Патрик ему не давал: они обсуждали всё на свете, от комиксов про Профессора Икс и Магнито, к которым они потихоньку приобщались ради материала для развития своих персонажей, до банальных тем людей их возраста: политики и экономики. Сегодня же, перед уютно потрескивающим камином в доме Йена, разговор снова как-то незаметно вернулся к отношениям их экранных альтер-эго. — Знаешь, Патрик, мне жаль, что у Профессора и Магнито не было любовной линии, — мечтательно произнёс Йен, глядя в огонь, — только представь: камера зависает над кроватью Магнито, а там он и Профессор занимаются любовью... И тут его руку накрыла ладонь Патрика. Йен вздрогнул и, пытаясь не выглядеть виновато, поднял взгляд на друга, сам не зная, что хочет увидеть в его глазах. Патрик смотрел на него мягко и ласково, с щемящей нежностью, от которой сердце вдруг ускорило ритм. Так в представлении Йена смотрел на Эрика Леншерра Чарльз Ксавьер: всепрощающий любящий взор, проникающий сквозь мысли в самую суть человека, против которого Чарльз так и не смог выступить открыто и твёрдо, потому что слишком был предан ему. — Патрик? — осторожно позвал Йен почти шёпотом, боясь спугнуть это немного пугающее, но до мурашек приятное наваждение — он уже и забыл о существовании таких вот взглядов за годы одиночества. — Если тебе нужно тепло — просто попроси о нём, друг мой, — ответил Патрик тихим обволакивающим голосом, используя это, на взгляд Йена, слишком интимное, фирменное обращение Чарльза к Эрику, и аккуратно взяв его руку в свои ладони, медленно поднёс её к губам. Йен смотрел на это не дыша, будто наблюдал со стороны: он боялся осознавать происходящее, боялся, что сердце не выдержит ожидания того, что дальше сделает Патрик. Но сердце выдержало, хоть и зашлось в бешеном стуке, когда губы Патрика нежно прикоснулись к его доверчиво раскрытой ладони в целомудренном поцелуе, и Йен не смог сдержать потрясённого вздоха. — Патрик, я... Не то, чтобы я... — Мысли путались, Патрик не отводил взгляда и смотрел так же проникновенно, как и Чарльз. Порой Йену казалось, что Патрик действительно умеет читать мысли, хоть он и понимал, что это невозможно. Вот и сейчас Патрик знал, какой именно задать вопрос, чтобы окончательно сломить сопротивление Йена: — Чего именно тебе не хватает? Только скажи, — вкрадчиво прошептал Патрик, и Йен не успел сдержать давно готовый ответ: — Поцелуев. В любой другой момент, с кем угодно другим, Йен пожалел бы, что открылся. Но Патрик, наверное, действительно был из другой вселенной, потому что он плавно поднялся с кресла, подошёл к Йену и встал подле него на колени, ни на секунду не прерывая зрительного контакта, будто факир, пленяющий змею размеренными покачиваниями своего тела. Йен чувствовал себя той самой змеёй — он был зачарован этим моментом, слишком волшебным, чтобы быть реальным. Патрик обнял Йена за талию, приблизился. Йен закрыл глаза, не в силах смотреть, потянулся навстречу тёплому дыханию Патрика, ожидая ощутить прикосновение губ к своим губам, и сладко вздрогнул, когда Патрик щекотно фыркнул ему в щёку. — Поцелуй — это когда две души встречаются между собой кончиками губ, Йен, — прошептал он, поглаживая Йена по спине, и тот положил руки Патрику на плечи, — это сказал Гёте, друг мой. Не спеши, дай нашим душам познакомиться чуть ближе... Губы Патрика замерли в миллиметре от губ Йена — Йен чувствовал исходящее от них живое тепло. Дыхание Патрика сливалось с его собственным, и это казалось лучшим из того, что Йен пережил за семь с лишним десятилетий: то ли потому, что было одновременно и интимным, и целомудренным, то ли из-за невольного воздержания, то ли... Потому что это был Патрик? Но Йен не успел додумать последнюю мысль — Патрик нежно поцеловал его в кончик носа, затем в уголок губ... Когда Патрик аккуратно прихватил его верхнюю губу зубами и мягко втянул её в рот, посасывая, Йен тонко застонал и чуть сильнее сжал ладонями плечи Патрика, потянувшись за большей лаской. Патрик чуть улыбнулся и наклонил голову, углубляя поцелуй. От осторожного прикосновения его языка к своему Йен взволнованно задрожал и немного нервно скользнул кончиком языка по краю верхних зубов Патрика. Тот вновь успокаивающе погладил Йена по спине и сплёл их языки в бесконечно плавном движении на десяток секунд, а потом прервался, чтобы вдохнуть. Йен потянулся за его губами, отчаянно не желая завершения поцелуя, и Патрик не обманул его ожиданий, вернувшись к неспешным ласкам. Йен потерял счёт времени — он млел от прикосновений Патрика, жадно впитывал ощущения долгожданных поцелуев и гнал от себя мысли обо всём, кроме того, что происходило здесь и сейчас. Патрик целовал его именно так, как нужно было: то сминал его губы своими, то исследовал языком его рот, то невесомо касался его лица практически одним лишь дыханием. Только когда губы начало саднить у них обоих, Патрик отстранился и сел на пятки, вглядываясь в выражение лица Йена, пытающегося прийти в себя. — Ты в порядке? — спросил он слегка обеспокоенно, видя, что Йен и не думает открывать глаза, на что тот тихо рассмеялся и запел: — На небесах, я на небесах, и сердце бьётся так, что я едва ли могу говорить... На этих словах Йен всё-таки посмотрел на Патрика. Тот светло улыбался и одними губами подпевал бессмертной песне Фрэнка Синатры: — Кажется, я нашёл то счастье, что так искал, когда мы танцуем с тобой щека к щеке. В этот момент Йен ощущал Патрика как себя самого, будто их души слились воедино в бесконечном поцелуе. И счастье витало в воздухе, словно снег на Рождество, укрывая тоску Йена под надёжным покрывалом любви Патрика.