Седьмая стрела

Kalenda Maya — Villemann og Magnhil — Там осталось дитя, — сказал Ниннуар, утирая измазанную в пахучей смеси из глины и крови щеку, — человеческое. Ей лет десять, может, больше. По краюшке горизонта расползалось жирное чернильное пятно. Занимались сумерки, пели соловьи; умиротворённо шелестели кроны тополей. Лес лениво потягивался, а в просветах изредка мелькали силуэты длинных, вытянутых лучников в коричневато-зелёной одежде. К подошве сапог липли комки мха, и именно в этот тягучий вечерний миг раздался тихий детский плач. — Va, Ninnuar, waelhr yn si, — Исенгрим, перевесив лук через плечо, кивнул сородичу. По мнению Исенгрима, начало оказалось успешнее, нежели ожидания. Тракт вдоль разлившегося Понтара привлекал множество торгашей и купцов D'hoine. Свои неуклюжие, кособокие кораблики, набитые лоскутами грязных тряпок и закупоренных бочок липкого пойла, они сплавляли по границе Темерии и Редании, поближе к Великому морю. В плюсах оставалось скопление народа, видимость, широкая огласка и тонкие вопросы экономики. В них Исенгрим разбирался мало, доказательством правильности выбранной площадки служили редкие свежие объявления. За них, Aen Seidhe, принимали простых лесных разбойников. Пошёл слушок, что это банда некоего ван Мацрва возобновила благотворительную деятельность по раздаче награбленного у помещиков добра кметам, несмотря на смерть самого ван Мацрва от вил не очень довольных суммами кметов. Лучшим, пожалуй, был блеск в глазах братьев и осмелившихся сестёр. Исенгрим видел, что они вдохновлялись, начинали верить и прекращали волочить жалкое существование бездействия. — Cad? — обратился он к Ниннуару, переступая через вращающееся колесо с торчащей спицей. В одной из выбоин, свернувшись калачиком, лежала девочка. Платьице у неё было простым, недорогим, но чистым и опрятным, отделанным цветастой тесьмой. Густые медовые локоны сплетались колтунами, некрасиво опухло лицо, а чёрные глаза на выкате туманно, испуганно озирались. Неподалёку от девчушки лежал бородатый мужчина, с такими же волосами. Отец, к ряду. На девочку почти навалилась вороная лошадь из запряжённой четвёрки, и кровь, успевшая запечься, облепляла кудри. Девочке явно было больше десяти, в таком возрасте шли в невесты. — Поднимите, — приказал Исенгрим, и к детёнышу заторопился Ирулла. Самый молодой среди отряда, он колебался. Это была вторая его вылазка и восьмая для всех них, до слаженности, отточенности и послушания без пререканий было ещё идти и идти. Услышав незнакомую, непонятную речь, девчушка зашмыгала носом, зажмурилась. Взглянув на Исенгрима, она вскрикнула и отвела взгляд. Не смогла. — Как звать тебя? — общий язык Фаоильтиарна коверкал нарочно, специально. — Седда, — прорыдала златовласка. В своём чистом, опрятном платьице, даже с комочками крови, она казалась невинной, светлой, беззащитной. Сущий ангел. — Седда, — Исенгрим попробовал имя на вкус, перекатил по языку и сплюнул, — Седда. Юная. Наверняка не обидела ни одного эльфа. А в глазах — в глазах уже стояла ненависть. — Подержи её, Ирулла. Исенгрим встал на колени перед человеческим детёнышем, взял за руку, провёл мозолистым пальцем и мерно, нерасторопно начал ломать пальчик за пальчиком. Ногтевые пластины были чистыми и белыми, а девчонка визжала, кусала губы до мяса и рыдала. Ниннуар позади вздрогнул. — Исенгрим, она же... — А теперь, Ниннуар, ты будешь всаживать в неё стрелы. Две в плечо и две в ногу. Одну в живот. Или не так ты хорош, как говорили мне? Ниннуар колебался, а Исенгрим возвышался над ним. Это был немой поединок, в котором отряд должен был укрепиться. — Я не могу, — ответил собрат и собратом быть перестал. Исенгрим, молча повернувшись, натянул тетиву. Девчонка визжала, а соловьи перестали петь. Небо темнело. Последняя, шестая, стрела вонзилась в сердце. Седду усадили на верхнюю возницу, привязав к торчащей балке, чтобы первым делом заметили медовые косы. Эльфы начали сборы, но, перед самым уходом, Исенгрим достал седьмую стрелу, последнюю в колчане. — Ниннуар, — сказал он, подзывая предателя, — подойди к Седде. Стрела смотрела под грудь, и ему пришлось подчиниться. Остальные застыли, начали перешёптываться, волновались. — Ты, — продолжил Исенгрим, — позволил человеческому облику невинности, грубой так называемой красоте, смазливому звериному личику затмить твой рассудок и преданность. Потому, тебе придётся заплатить. Ниннуар у них остался, только видел теперь на один правый глаз. Через два месяца в обозе вновь оказался ребёнок, на сей раз, почти подросток. Того мальчика Ниннуар повесил на копьё сам, а Исенгрим удостоил его одобрительного кивка. Ничто людское, так похожее на их, сеидхское, не должно было сбивать с верного пути.