Звуковая волна инди-рока заряжает по каждому миллиметру газосиликатных блоков стен. Кажется, играют «The Smiths» с их пробойным «How Soon Is Now?»*. Бессмертный хит пробует на вкус даже крепкий шотландский джин в потертом бокале, ударяет по нему своим единственным гитарным аккордом, а женские длинные пальцы дрожат от каждого прикосновения к стеклу. Затем они же лениво поглаживают секущиеся концы коротких розовых волос, спускаются ниже к чулкам и поправляют пристегнутую на бикини-белье лямку. И все это — одна девушка.
— Готова, Сакура?
Так ее звали, зовут сейчас, и будут звать всегда. Но она неуверенно откликается на собственное имя, когда слышит его совсем близко от подруги. Наверное, потому что это и не подруга вовсе, а какая-то незнакомка-барракуда* с худым тазом, прицепившаяся два часа назад. Кому какая разница? В девчачьем мире командует главный принцип: знакомитесь в ночном заведении для поиска мужчины — вы не просто союзницы, но и сестры, неразлучные, как сиамские близнецы до окончания миссии.
— Я тут с такими познакомилась… кошелек толще, чем кожа синего кита. Представь, ну!
Сакура на секунду задумывается, откуда завсегдатая затравленных извращенцами клубов с прокуренными мозгами знает интересные факты о животных. Должно быть, в перерывах между неразборчивыми половыми связями в душных номерах мотелей включает канал «Discovery» и бессмысленно обрабатывает глазами японский аналог передачи «Animal planet», пока ее партнер смывает с тела пот и похоть. Впрочем, возможно, в повседневной жизни она слишком прилежно усердствует в учебе, банально изучает медицину, а под вечер приходит сюда и в глубокой прострации ломает правильность своего существования. Ведь тогда они с Сакурой действительно родственные души…
— Мне бы еще надо выпить… — она отворачивается, оттягивая момент, и качает в ладони почти опустевший фужер с алкоголем.
— Пусть они и заплатят. Пойдем уже…
Девица нетерпеливо хватает ее за предплечье, уводит за собой вдоль пьянствующих посетителей, зажатой у мусорного ведра парочки, чтобы остальным было тоже видно, танцующих на сцене трансвеститов и живых инсталляций в виде обнаженных дам. Наконец, подходит к дальнему столику за бархатной шторкой, раздвигает занавеску и усаживает красавицу на диван перед двумя молодыми людьми, словно хвастается лучшей работой или недавно купленной вазой.
Сакура сильно жмурится от сигаретного дыма, но быстро привыкает и в предвкушении рассматривает сидящих напротив. Тот, что ближе — мужчина точно из тех, кто едва переступил сладкий юношеский порог и сейчас не совсем понимает, что делать с возрастом «чуть-чуть за тридцать», где и на кого просаживать капитал и куда девать разогретый сексуальный аппетит. В остальном — почти симпатичный, но этот небритый подбородок, пожелтевшие от курения зубы и красный запекшийся шрам на половину левой щеки невыгодно портят и без того броскую внешность описываемой фигуры. Второй — лет на, предположим, шесть моложе соседа с пока еще свежей кровью и, что называют, «классической» азиатской красотой: густые черные волосы, удлиненные сзади до плеч, тонкие брови и безупречно ровный нос, впалые скулы в коктейльном сочетании пусть и надменных, но чувственных губ. Не ищите в его строгих миндалевидных глазах загадку — они сами ее найдут в вас, да еще и обязательно разгадают: разве может быть иначе при таком пронизывающем взгляде? Вот и теперь пытаются понять, что же за такое перед ним возникло.
— Вот и она… — зрительное изучение друг друга с женской и мужской стороны происходит всего сорок две секунды, но этого достаточно, чтобы последняя сторона удовлетворилась новоприбывшей. Поэтому лицо со шрамом расплывается в улыбке и начинает разговор вполне ясной репликой, -… мы как раз решали, кто тебя трахнет.
— Так бросьте монетку… — Сакура пожимает плечами и берет со столика стопку двадцати пяти процентного сакэ премиум-класса. На ее слова собеседник усмехается, и чтобы показать, что поддерживает идею, достает из заднего кармана джинс одну иену, обращаясь к товарищу:
— Саске, что выбираешь?
— «Единицу»*.
Саске отвечает низко и безо всякого энтузиазма. Наверное, не слишком беспокоится о проигрыше и вообще не хочет участвовать в случайном жребии. Однако все еще никуда не встает, внимательно следит за подброшенной в воздух монетой и молчаливо дожидается исхода.
— М-м-м… черт! — разочарованно вздыхает молодой мужчина постарше, когда открывает в руках лицевую сторону иены, — Сегодня везет тебе, Учиха.
Ресницы Сакуры опускаются вниз, бегающий взгляд зеленых глаз останавливается на серебристых каблуках подруги. Тут же веки снова медленно поднимаются вместе с уголками обведенных бесцветной помадой губ, то ли от новой идеи, то ли от того, что музыка в заведении, наконец-то, сменилась.
— Разве я сказала, что сегодня? Может, на следующей неделе, или через год…
Другая девушка кокетливо смеется и все еще надеется, что ее тоже позовут поучаствовать в мероприятии, в то время как монетка снова приземляется на ладонь того же, кто подбросил в первый раз. И Саске вновь достается победа над невезеньем.
— «Единица» никогда не подводит… — Сакура улыбается, но все еще не смотрит на своего принца — теперь любоваться им можно целую ночь. Справедливо признать, удача пришла и к виновнице: сегодня над ней мог пыхтеть облысевший старик, пускать слюну отсидевший за насилие поддонок с наколками, или мучить любитель жесткого секса со свечами и воском. Но в кровати с ней будет молодой и прекрасный. Впрочем, она еще не знает что Саске намерен делать. Не обязательно ведь должно везти вплоть до кровати…
Будущий партнер, словно лев — хозяин прайда, не привыкший охотиться, наблюдает за добычей и ее равнодушным заглатыванием алкоголя в желудок. Вспоминаем, что самцы иногда тоже участвуют в забаве нимврода, когда надо убить сильную жертву. И он определяется, насколько она того стоит. После третьей порции сакэ, Саске Учиха решает, что Сакуре достаточно: с таким соотношением спирта в организме и легким телом, эта невесомая бабочка откинется еще до начала спектакля. Поэтому он встает, берет ее за руку и безмолвно ведет за собой.
Девушка, тем временем, мечется между мыслью о том, что волосы напоминают растопленную сахарную вату и что ее снова куда-то тащат. Правильно, а куда? На второй этаж бомбящего от скопления одурманенных масс клуба, конечно: здесь плоское освещение, закрытые комнаты для беспредельного совокупления, концентрированный запах альдегида, пропитанных хлоркой простыней и использованных презервативов. Тем не менее, в свинцовом пространстве их апартаментов не веет промозглым воздухом, и Сакура полной грудью забирает часть прохлады из открытой форточки, вдыхает вместе с тем аромат зажженной травяной свечи, когда входит в обитель воплощения грязных хотений.
Авантажный юноша пока начинает заниматься другими вещами: скидывает верхнюю одежду, кладет на язык шипучую таблетку от головной боли, щелкает замком в двери и проверяет, действительно ли она теперь заперта. Неспешно поворачивается к неприлично молодой на вид особе, а она вынимает из проколотых ушей цепляющиеся за выкрашенные волосы серьги, отбрасывает с пят модные туфли и готовится к триумфу. Сейчас, без вульгарных деталей ее грубого и слишком дерзкого для милых черт лица имиджа, Саске поверил бы, что эта девица — одна из тех неопытных нимфеток, в чье сознание без всякой выдержки и контроля впивается выработанный эстроген. Но Сакура, точно угадывая его мысли, подает сильный голос, и выпаривает на одном дыхании как заученный для сцены текст:
— Я в Васэда* медицину изучаю, кстати… на третьем курсе, между прочим…
Молодой человек чуть заметно щуриться, поднимает правую бровь и ни капли не шевелит губами.
— Мы не сотрудничать собрались.
— Очевидно. Я лишь подумала, надо знать хоть что-то друг о друге…
— И не общаться.
Сакура понятливо кивает, тихо вздыхает с закрытым ртом и считает, что лучше огорошить его заранее:
— Только сперва деньги…
Саске и вправду удивляется. И все-таки как-то расслабляется, услышав привычное требование бумажных кровопийц, которые окружают его с самого детства и создают столько проблем. На время задумывается: гораздо проще найти бесплатную, более опытную женщину, берущуюся отдаться без лишних эпиграфов в этой дешевой эротической новелле и вообще не тратить ни иены. Размышляет дальше, осматривая невысокую, гибкую и хорошенькую фигуру девушки напротив, ее невинно-чистую кожу, пухлую нижнюю губу, широкий лоб и мягкую мочку уха. Принимает решение и достает набитый кошелек из кармана светлых брюк:
— И какой номинал у твоей купюры?
Она проводит большим пальцем руки по той самой нижней губе, которая больше всего привлекла юношу, и сгибает одну ногу, уставая стоять:
— Сколько дашь.
Ему надоедает затянувшаяся церемония, и Саске выкладывает на тумбочку рядом все, что есть при себе.
Сакура расстроено бросает взгляд на приз, который еще предстоит мастерски отработать, и боится представить, с кем имеет дело.
— Слишком много…
Щедрый спонсор разминает шею и будто сонный голос вылетает вместе с его теплым дыханием, когда высокий брюнет приближается к юной девушке и обхватывает ладонями бока ее талии:
— Ладно, хватит болтать…
Он напирает на Сакуру всем туловищем, вынуждая попятиться назад и прижаться к деревянному столу с ароматизированными декоративными свечами. Тут уже слабым касанием указательного пальца проводит по женским ягодицам и попутно задирает просвечивающую ткань черного платья. Да, девушки, которые носят черное, живут насыщенной жизнью — так говорят на западе. Саске вспоминает, что много раз это слышал, но быстро откидывает глупые изречения на второй план, когда обладательница абрикосовой на вкус помады пленит неразрывным поцелуем его тонкие губы. Мужские бедра ощущают, как их зажимают почти невесомые ноги в прозрачных темных чулках. Сакура естественно улыбается и даже поднимает подбородок, когда чувствует, как партнер проводит языком по мочке ее уха — самой интимной и эрогенной зоне. Она не остается в долгу: не глядя расстегивает ремень его брюк, нащупывает подушечкой пальцев то, что симпатичнее назвать эрекцией и медленно помогает возбудиться сильнее. Саске аккуратно перекладывает всклокоченные розовые волосы красавицы на другой бок, с расстановочным темпом расстегивает на спине молнию платья и последовательно освобождает ее худое тело от европейского бюстгальтера, пока не оголяет до конца грудь, плечи, лопатки, ключицы и живот изящного лебедя. Эта птица изгибается, нарочно демонстрируя мужскому взгляду свою наготу, крепче притягивает завороженного созерцателя бедрами за таз, пока их половые органы не соприкасаются в заманчивой близости. Юноша стягивает с нее бикини, гладит влагалище, но не спешит окончательно раздвигать женские ноги и входить. Сакура догадывается, что можно использовать рот: спускается вниз и заглатывает до конца. Саске вздрагивает, случайно задевает рукой ее позвоночник и знает, что больше не может терпеть, поэтому позволяет себе грубо завалить девушку прямо на пол, в последний раз целует с языком и открывает заранее приготовленный чехол из тонкой резины. Она запрокидывает одну руку, зарывая ее в собственных волосах, другой свободной обнимает его за шею и прикрывает глаза. Первый толчок заставляет Сакуру непроизвольно сжаться и вскрикнуть, второй вскрикнуть еще громче. Третий разрывает внутри что-то хрупкое, провоцирует в ней мычание и подавляет желание скорее вырваться. Саске совсем ничего не понимает и останавливается, хмурит брови от подозрительной реакции:
— У тебя месячные?
— Нет…
— Девственница? Это шутка такая, да?
— Да, мне двадцать два…
Девушка искренне смеется, а ее лицо не искажает даже бессовестная гримаса. Она снова притягивает его к телу и получает следующие толчки. Он сбит с толку таким поведением, но все еще возбужден. Сакура по-прежнему напрягается от боли, но тоже хочет получить удовольствие, или что-то похожее, пусть и по минимуму, и отпускает навязчивые похотливые фантазии, сливающиеся с глухими стонами. Ей кажется, что они и все вокруг качаются на гендерных волнах социального помешательства, истеричных сексуальных претензий любых рас и народов, дрейфуют глубже в упадок нравственных коллизий и вот-вот опустятся на дно адского жерла, где смешиваются секс, моральное преступление и мотивы всякой пошлости.
Но последний толчок прекращается, прерывистое дыхание Саске смывает с Сакуры позор, остаток стыда и ночи, а за окном тянется по небу рассвет. Девушка поднимается лишь наполовину, и ее соски ударяются о грудную клетку кончившего юноши, обнимает его шею и много раз касается губ короткими, мокрыми поцелуями. Он тоже обхватывает ее руками чуть выше талии, еще раз облизывает мочку уха и отпускает из некрепкой хватки.
Она встает и вспоминает, что обычно делают после бурного полового акта женщины. Догадливо опускает веки, наклоняется к Саске и розовые пряди падают на его гладкое лицо:
— Схожу, ополоснусь…
Обнаженная фигура скрывается за дверью в ванную комнату, и он сразу потягивается к девчачьей сумке, брошенной на столе. Бесцеремонно ищет там любые доказательства ее подлинного возраста, ведь уже давно понял — эта лолила нагло лжет. Не находит ничего существенного: паспорта, или водительского удостоверения, зато вместо фактических подтверждений перебирает исписанные листы школьных тетрадей по тригонометрии и истории, и еще пачку не распакованных сигарет «Hilton». Открывает и достает одну, нервно затягивается и укоряет себя за то, что переспал с несовершеннолетней акселераткой. В самом деле: если он — взрослый юноша двадцати шести осознавал, на что идет, то чем одержима она? Больная нимфоманка, которая не может найти парня, как остальные адекватные девочки ее возраста? Не хватает денег в семье? Саске бросает взгляд на разбросанную возле стола одежду и отказывается от такого варианта, да и сама сумка не дешевая — уж он разбирается в стоимости качества фирменной модели.
Шум воды затихает, из уборной выплывает девушка, наспех укутанная в лимонное полотенце. Она ничего не успевает сказать, когда он швыряет ей под ноги тетрадку с домашним заданием:
— Студентка третьего курса, медицинский — как же… Ну, что? Выпускной класс? Скоро восемнадцать?
Сакура поднимает выпавшие листы и заправляет волосы на затылке, отвечает предельно негромко:
— Семнадцать будет в марте…
Саске шумно вздыхает, хватается за голову и подходит к окну, демонстрируя спину. Шестнадцать.
Ш-е-с-т-н-а-д-ц-а-т-ь. Что он сделал?
Наделал, если конкретно.
Она подходит сзади и утыкается носом в его кожу. Он сам себе качает головой, массирует виски и чуть слышно произносит:
— Лучше езжай домой… сейчас же. Я вызову такси и как-нибудь забуду о глобальной ошибке.
Юноша поворачивается и, наверное, хочет извиниться за то, что испортил ей зимние каникулы. И психику, и всю оставшуюся жизнь. Вместо этого снова вздыхает, подает ей нижнее белье, черное платье, повторно становится лицом к окну и набирает в телефоне номер для вызова машины.
Угнетенная Сакура небрежно одевается, бросает в сумку деньги и блаженно вдыхает не растворившийся травяной запах погасшей свечи. Единственное чистое, оставшееся в этой комнате. Затем постепенно приближается к выходу и щелкает замком. Напоследок оборачивается, как в драматической пьесе, и грустно оправдывается перед своим первым:
— Ты бы понял, если б захотел…
Уходит бесповоротно и растворяется в угаснувшей призме, где золотистым блеском отражаются лучшие подростковые годы, и беспощадной тенью преломляется взрослый мир удушливых сожалений.
***
Она вовремя ретировалась с места деградации. Сейчас семь утра, и по традиции родители отправляются на работу, ожидая возвращения дочери с девичника у подруги. Классный был девичник — ничего не скажешь. Девушка прокручивает в голове этот опыт, как только что купленную пластинку Элвиса Пресли. Барабанит по двери и терпит радостный взгляд матери с порога, фиксируя на лице скучную улыбку, напоминающую привычную процедуру в моногамном браке:
— Директор звонил: твой доклад о восстановлении клеток будет участвовать в городской конференции… пригласишь свою маму послушать?
— Там скорее про регенерацию и сенильность: будет не интересно…
— Что за умница-дочка…
Женщина завязывает шарф и смачно целует Сакуру, оставляя на ее щеке след от красной губной помады. Затем достает из кошелька крупную купюру, протягивая подарок заметно расстроившейся девушке:
— Это на концерт твоих этих… как же… подожди, вспоминаю…
— Не надо, у меня есть.
— Тихо-тихо. Кто старается, обязательно заслуживает вознаграждения, помнишь?
Сакура послушно кивает и снова натужно улыбается:
—
Помню.
Возражать ей мешает вибрирующий в сумке мобильник. Она прощается с матерью и прислоняется к стене, отвечая на звонок. В трубке распространяется мужской подростковый голос:
— Уже проснулась, ненаглядная?
Девушка не знает, как ответить однокласснику, с которым встречается год. Молить о прощении? Нет, спокойно.
— Как раз открыла глаза…
— Здорово. Слушай, у меня сегодня квартира свободна…
— Знаешь…
— Я не намекаю, просто подумал, что можно провести холодный вечер за просмотром малобюджетного триллера, завернуться в плед и травиться чаем. Не волнуйся: буду ждать столько, сколько сама захочешь. Ты этого стоишь, Сакура…
Она благодарит его и роняет телефон на пол. Стоит-то точно дорого — теперь в этом сомнений нет. Скатывается вниз и прижимает колени к подбородку. Все кругом точно свихнулись, потеряли голову в идеально расставленном порядке ценностей, или только ей кажется, что мир рядом слишком гармоничный и безупречно равномерный?
То ли от скрутившегося в голодном позыве желудка, то ли от передозировки полученных ощущений, но Сакура погрузилась в хандру, перерастающую в истерику и заглатывание слез раскаяния. Давно она так не рыдала, не чувствовала себя более разбитой и грязной, никогда не нарушала цивилизацию совести и всегда жила, как полагается. Кто не пытается следовать нормам, как другие? Как надо. Но каждый хоть раз попробует свергнуть ритмичное однообразие и сделать что-то…
неправильно.
Так она и поступила. Никаких сожалений.
***
Саске привык к одиночеству в квартире. Но в это утро приехал старший брат, который обязательно будет действовать на нервы своей разбивающей вдребезги рацеей. Юноша отводит глаза, когда его единственный родственник забегает в комнату с прицепленными степлером бумагами:
— Слушай, ты знал, что у отца остался памятный кортик от друга после войны… я только что подписывал завещание…
Он перестает говорить и чует носом запах секса от младшего брата. Поджимает губы и тяжело вздыхает, собираясь оставить его наедине. Но Саске останавливает его прожигающей фразой, не поворачивая покрасневших глаз:
— Оставь мою долю наследства, пожалуйста…
Мужчина зажимает ладонь в кулак и обреченно достает из кошелька объемную пачку денег, которую забрал из ячейки в банке два часа назад. Беспокоиться о нем стоило начать еще гораздо раньше, но кто отныне может указывать взрослому юноше? Теперь старший сын оставляет перед молодым человеком солидную сумму и, между прочим, добавляет:
— Трать с умом — я прошу тебя. Захочешь душевного покоя — позвонишь.
Саске слышит, как хлопает входная дверь и вынимает из кармана брюк зажигалку. В отвращении берет одну из купюр двумя пальцами и подносит огонь к самому краю. Его взгляд удовлетворенно замирает, когда предмет всеобщего помешательства тает в ничтожном, однако освободительном костре. Наверное, земной шар никогда не устанет трепетать перед иллюзорной панацеей в форме жалких бумажек, которые так легко плавятся и уходят из разрушенных миров. Но человечество вновь запрограммирует очередную социально-культурную парадигму, где возведут культ новым способам возвысить статус и платить за пошлые аморальные желания.
Юноша хмурит брови от нахлынувшей бездарной философии и возвращается в трезвую реальность. Открывает ноутбук, ищет в поисковике нужный сайт. Несколько раз читает зеленый заголовок «Благотворительная помощь в лечении онкологии» и ведет пальцем по интерактивной панели. Наводит белую стрелку в мониторе на значок «пожертвовать» и считает оставленные на столе деньги. Прикрывает глаза и откидывается на спинку дивана, погружаясь глубже в духовное возрождение. Ну и пусть, что каждый хоть раз попробует свергнуть ритмичное однообразие и сделать что-то…
правильно.
Так он и поступил. Никаких сожалений…
