А в городе пахло весной
23 октября 2016 г. в 04:05
Рыба была склизкая, с грустными, помутневшими глазами, и от долгого лежания на солнце начинала уже попахивать. Рыба была обнюхана длинным, трепетным носом с волосатой бородавкой на самом кончике (что, безусловно, только украшало хозяйку и носа и бородавки). Рыба, затем, была кинута в корзинку, в компанию к пучку увядающей петрушки, глиняной фляжке с самым крепким, самым ядреным пшеничным вином из тех, что гнали тайком торговки города и пригоршни бобов, особых бобов. Из тех, что на обычных огородах не растут, а при правильном приготовлении заставят шестидесятилетнего мерина скакать резвым жеребчиком, если вы понимаете, о чем речь, конечно.
Зачем бобы, в просторечье Стой-трава, нужны были такой старой, такой прожженной ведьме, какой без сомнения являлась матушка Тофана – не ясно, но с другой стороны, будь она писаной красавицей, вроде молодой жены начальника городской стражи, монны Мины, они бы ей уж точно не понадобились. А спрашивать… тот, кто задавал матушке Тофане интимного свойства вопросы – долго, а тем более счастливо, не жил.
- Сколько с меня? – прокаркала она, затягивая под острым подбородком засаленные завязки чепчика. Ветер усиливался, разгоняя по углам мусор и заставляя флюгера крутиться как сумасшедшие.
- Пара грошей, матушка Тофана, всего-то пара грошей!
Из-за корзин с разнообразными морскими тварями выглядывал вязаный колпак да пара слезящихся глазок. Все это принадлежало торговцу рыбой, который росточком то не вышел, зато был известен тем, что как-то продал морского ежа подслеповатому аптекарю под видом заморского чуда-юда. Весьма задорого, надо сказать продал. С матушкой Тофаной, понятное дело, такое бы не прошло, поэтому глазки его умильно сверкали.
- Пара грошей?! – возмутилась матушка Тофана, доставая из-под юбки кошелек.
Почему достойная матрона хранила кошелек в таком неожиданном месте, думаю, и так ясно. Ворья в городе хватает, того и гляди последнее унесут. А так оно надежнее будет. Матушка Тофана воспитывалась еще при старых порядках, и, хотя до сих пор подрабатывала на жизнь сводней, была свято уверена, что все самое ценное у порядочной дамы находится под юбкой.
– Пара грошей за эту тухлятину? И одного много!
На перевернутый деревянный ящик, служивший прилавком, упала монета, и была тут же ловко схвачена
- Обижаете, матушка, - забормотал вязаный колпак без особой, впрочем, надежды, на щедрость покупательницы. – Мы-то к вам всегда с особым почтением…
- Поговори мне еще, - огрызнулась старая карга, возвращая кошелек под юбку, а юбку на место, сверкнув напоследок полосатыми чулками.
Да, не смотря на возраст и репутацию, матушка Тофана все еще притязала быть щеголихой. Достойная сводня и ведьма повернулась спиной к колпаку, и гордой походкой направилась по своим делам, не видя и не догадываясь, какой богатой, выразительной мимикой может обладать простой торговец рыбой, который и росточком-то не вышел, если ему нужно высказаться, не производя лишнего шума, о том, кто ты есть, кто твои родители. И каким плотским извращениям особенно любила предаваться твоя матушка и с кем, в результате чего ты, собственно и появился на свет. И к счастью для колпака, что не догадывалась старуха Тофана об эдаких его талантах.
Уличные коты, чувствуя запах рыбы, бежали вслед за старой каргой но даже они не рисковали подходить к ней слишком близко. Да, матушку в Городе знали даже коты! Подойдя к неприметной двери в переулке – такие двери обычно вели на кухню, и предназначались для угольщиков и молочников, матушка затейливо постучала. В доме, конечно, были и другие двери, которые, разумеется, были чище, красивее, и крысы не устраивали под их порогом притон дикой любви. Но такие двери не для матушки Тофаны. Она, впрочем, в обиде не была, главное ведь не то, в какую дверь ты входишь, а то, сколько золотых монет будет брякать в твоем кошельке, когда ты из этих дверей выйдешь. Так что старая дама, пнув деревянным башмаком одну очень уж наглую крысу, постучалась, и с ловкостью, невероятной для женщины в ее годах, проскользнула через узкую, приоткрывшуюся щель.
- Ах, наконец-то, матушка Тофана, я уж вас совсем заждалась!
На кухне, вытирая слезинки кружевным платочком, сидела дебелая монна. С томным взглядом, пышной грудью, кольцами, нанизанными на пухлые пальчики. Словом, писаная красоточка по мнению матушки Тофаны, считавшей, что женщина тем привлекательнее, чем больше у нее мясца на костях. И все бы хорошо, да только у монны Переллы был старый муж. И это беда поправимая, могла бы сказать матушка, старый муж – не горе, если есть любовник, а у красавицы монны их было несколько. Но муж красавицы делил с ней ложе только чтобы похрапеть всласть. А монна была столь неосторожна, что теперь в семье достопочтенного торговца тканями ожидалось пополнение семейства. Предположить, что старик настолько выжил из ума, что не сумеет посчитать до девяти, было бы утешительно, но неразумно, поэтому монна решила прибегнуть к помощи матушки Тофаны, великой мастерицы на такие дела.
- Ах, матушка, если вы мне не поможете, то я уж и не знаю, кто поможет. Только нынче утром супруг мой ласково так на меня посмотрел и говорит: что-то в талии раздалась больно, милочка моя… Ой, горюшко-горькое! И меня он из дому выгонит, и дитеночка моего и буду я по улицам подаяние просиииииить.
Тут монна сорвалась на совсем уж трагический фальцет, так, что матушка, от природы слухом музыкальным обладающая, аж поморщилась.
- Ничего, милочка, ничего. Беда твоя поправимая. Ты на огонь горшок-то поставь!
Старая сводня любовно выложила на кухонный стол все свои покупки, размотала разноцветные дырявые шали, защищавшие ее плечи от ветра. Монна Перелла в утреннем неглиже, растрепанная и заплаканная являла собой прелестную картину под названием: «Неверная жена. Позднее раскаяние». «Вот и я была такою тридцать лет тому назад», - могла бы вздохнуть матушка Тофана, но она мелко крошила в закипающую воду петрушку, ловко потрошила рыбу и лущила бобы. Как она умудрялась проделывать все это одновременно, кто знает, но матушка была в своем деле безусловным мастером. За это ей и платили, за это и звали в богатые дома, ее, а не какую-то толстуху Джулию с Крапивной улицы, которая и приворотное зелье сварить толком не сможет, ни любовную записульку кому надо ловко передать, и грешки чьи-то прикрыть так чтоб комар носу не подточил.
С толстухой Джулией матушку Тофану связывала давняя, смертельная вражда. Какие только сплетни две кумушки не распускали друг про друга! Каких гадостей тайных и явных наделали! Тут и дохлые мыши в молоке, и жгучий сумах в вязаных носках! Ах, если бы нашелся летописец, который вдохновенным пером запечатлел бы для истории все перипетии этой войны двух старых сводень, то устыдились бы искусные политики и дипломаты, таких эпических масштабов достигала эта война. Дошло до того, что две эти достойные дамы не ходили по одной улице, не покупали молоко у одних и тех же торговок, а если слышали имена друг друга, то плевались и крестились.
- В общем, милая, слушай меня внимательно, - проворчала матушка, заливая варево крепким вином, и закутывая горшок полотенцем. – Дашь до вечера зелью моему настояться, потом по столовой ложечке – не больше, слышишь - в суп своему мужу будешь подливать, на ужин. Ты не беспокойся, варево мое на вкус незаметно, зато в спальне муженек твой будет весьма деятелен. Потерпишь ласки его эдак с недельку, а потом – радость какая нежданная, дитеночек у вас, супруг мой будет! Поняла ли?
Монна Перелла с чувствительным всхлипом бросилась обцеловывать морщинистые щеки матушки Тофаны, благодарно вкладывая ей в руку кошелек. Плата за мир в семье, а так же супружескую честь и законное имя ожидаемого наследничка.
Матушка вернула на свое место старые шали, взяла корзинку, от души благословила монну Переллу. Кто бы сказал, что своим делом матушка занималась из-за денег, солгал бы бессовестно! Нет, исключительно из женской солидарности и любви к профессии.
- Ты, главное, милая к толстухе Джулии не обращайся, - напоследок предостерегла матушка дебелую монну. – Толку с нее никакого, только зря денежки потратишь. А уж сплетница она такая, прости господи! А я уж утречком забегу, узнаю, как у вас дела.
Проводив матушку и прибрав в надежное место за печкой заветный горшочек, монна Перелла опять уселась на стул, скрашивая время ожидания тем, что внимательно следила за полетом первой весенней мухи. Та вяло облетала кухню, не особенно понимая, где она и что нужно делать. Прошло еще немного времени, и на кухню ввалилась толстуха Джулия. В отличие от сухопарой матушки Тофаны эта была румяна (до красноты), громогласна (до крика), и размеров необъятных, за что, собственно, и получила свое прозвище.
- Знаю, милая про твою беду, знаю, - затараторила она с порога. – Помогу, как есть помогу. Ты горшок то на огонь ставь, я пока энхридиенты свои секретные буду готовить.
Энхридиентами оказались какие-то корешки, ягодки, веточки, в общем гербариум настоящий, а все потому, что толстуха признавала только модную нынче Хомеопатию, сиречь – жри, что на грядке растет, здоровее будешь. Корешочки веточки и ягодки любовно были покиданы в кипящую воду.
- Слушай сюда, монна. Варево мое будешь подливать своему супругу в вино, за ужином. Ты не бойся, вреда от того ему никакого не будет, спать он будет крепко-крепко, так, что аж помнить ничего не будет. А ты не будь дурой, себя в беспорядок какой приведи и утрами ему говори, дескать – ну и пылки вы нынче были, супруг мой. До сих пор отдышаться не могу. Ну а через положенное время можешь обрадовать, с наследничком поздравить! Ты главное, милая, к ведьме Тофане не обращайся. С ейных настоек люди бывало мрут, не то, что с моей травки. С травки моей и радость, и здоровье прибавляется! А я уж завтра забегу пораньше, расскажешь мне как прошло все!
На следующее утро город шумел так, будто к стенам враг подошел, да, передав корзинку с пирожками, назад повернул. Матушка Тофана проталкивалась сквозь толпу, стоящую возле дома торговца тканями, мужа монны Переллы, чувствовала, как сердце ее недобро так сжимается.
- … А он как выскочит и давай с хохотом сатанинским за служанкой гоняться…
- Ой, да что ж теперь будет, я ж девицей невинной была, честь свою блюла…
- Да тебе ж пятый десяток уже, чего воешь!
- Все равно блюла!
- … А потом за конюхом и в конюшню!
- И чо?
- Да кто ж спросить рискнет, то ты конюха ихнего не знаешь, детина ражий, зашибет – не заметит. Правда с утра что-то весел подозрительно, улыбается, песню напевает. Даже, вон, цветок себе на шапку нацепил.
- Ой, грех-то какооой!
- Грех и есть! С утра монна Перелла святого отца в дом позвала, беса изгонять… а муж ейный плачет, в грудь себя бьет, и клянется что ничего не помнит!
- Как ничего не помнит?! Я ему, мерзавцу, честь свою девичью отдала! Которую сорок лет блюла!
Покачав головой, матушка Тофана незаметно из толпы выскользнула и… встретилась взглядом с толстухой Джулией. Слажено плюнув и перекрестившись, обе дамы поспешно разошлись в разные стороны.
Дальнейшая судьба торговца тканями была весьма незавидна. Признав его одержимым, обвинив в распутстве со служанкой, конюхом и гнедым мерином, пометили его в монастырь смиренных братьев, дабы раскаянием и постом долгим смыл он тяжкие грехи со своей души. Монна Перелла, поплакав и пожаловавшись на свою судьбу горькую, взялась за управление лавкой железной рукой, а через вполне допустимый приличиями срок родила дитенка. Говорили, супруг ее даже прослезился от радости, когда узнал. Вот так бывает. Достойные мужья города, как водится, жалели торговца тканями. Экая беда с ним случилась, как бы только не лихорадка какая заразная. А вот достойные жены втихомолку судачили о том, как повезло монне Перелле, которая жила теперь соломенной вдовой при полном достатке и ни в чем себе не отказывала. Многие предприимчивые красавицы даже рискнули обратиться к толстухе Джулии и матушке Тофане, но те только разводили руками.
Как-то утром в домик матушки Тофаны постучали. Старуха как раз пекла пироги с грибочками, и аромат стоял – язык проглотишь!
- Входите, входите, - крикнула матушка, вытирая руки передником. И замерла от изумления. На пороге стояла толстуха Джулия. Скромненькая такая, с улыбочкой постной, аж глаза режет.
- Доброе ли утречко, матушка?
Оправившись от небольшого потрясения, матушка почесала бородавку и указала толстухе на стул. Стул жалобно скрипнул под необъятными телесами Джулии, матушка даже испугалась – выдержит ли? Ничего, сдюжил.
- Доброе, доброе… коли не шутишь. С чем пожаловала?
- Я вот что думаю, - тихо ответила толстуха Джулия, поднимая на старуху взгляд чистый, как у младенца. - А почему бы нам не работать вместе, многоуважаемая матушка Тофана? После того как муж монны Переллы… ну вы понимаете. В общем, если есть спрос, почему бы двум порядочным дамам не заработать на этом? Ваш рецептик, мой рецептик… разольем по бутылочкам зелье это, и по золотому за каждый!
Подумав, матушка кивнула. Две достойные сводни подали друг другу руки. А в городе пахло весной…