Пятнышки

Они лежали вместе. Он курил, а она просто купалась в набегающих неизвестно откуда(он ещё не умел толком, и дым, выходящий изо рта, шёл не прямо и уверенно, а расползался неровным щупленьким покрывальцем) и уплывающих стремительно неизвестно куда облачках дыма. Он украдкой поглядывал на неё: щенок ещё, юнец, а она взрослая опытная женщина, хотя, вроде бы, всё должно быть наоборот, ведь у него уже седеют виски. (Давно пора их покрасить. Интересно, ей какой больше понравится?) Ноги согнула, голову откинула, глаза прикрыты, на лице обречённость и умиротворение одновременно. Ну конечно, она и не так умеет. Женщина. Он принялся считать пятнышки. Мелкие, едва заметные выпуклые точки – они покрывали кое-где её живот, обходили волнами обнажённую грудь и поднимались, множась и становясь чуть крупнее, отчетливее, на лицо. Не отвратительные красные с пухлыми белыми гнойничками, как это бывает у подростков – как это бывало у него когда-то, так давно, что дух захватывало от ощущения прожитого времени – нет, просто крохотные выпуклые бугорки, очерченные серыми предрассветными сумерками контуры. Он затянулся. В глубокой тишине зашуршала сгорающая бумага, мягко стукнулась о простынь горка пепла. И ему сразу, вот прямо тогда же показалось – всё, равновесие нарушено, эти движения и звуки потревожили её, спугнули, и она вот-вот исчезнет. Но её тело все еще мерцало в изменчивом свете наступающего утра. Но утро все еще наступало. Наступало неизбежно, неумолимо, эта вражеская армия света и осознания. Пятнышки пошевелились. Он вздрогнул – сложно было поверить, что это прекрасное, идеальное, невиданное доселе чудо действительно живое, и – что вызывало куда больше недоверия и опасений – действительно собирается его бросить. Одного. Желторотого. С этими дурацкими сигаретами, которые он и не умеет курить даже. Она встала. Зажгла свет. Пятнышки пропали, остались только самые крупные – красноватые, смешно разбегающиеся по серьезному, торжественному лицу, обрамлённому длинными светлыми прядями. А вскоре и эти пятнышки скрылись за дверью ванной комнаты, прошлепав по полу босыми ногами и не одарив его ни словом, ни взглядом. Вот, вернулась. Смотрит-то как, обвиняюще, с вызовом, как будто это не она его сюда затащила! Щёки из бело-пятнистых стали пунцовыми, губы – алыми, и пятнышки… Пятнышек на лице больше не было совсем. Он насторожился. *** Она проплыла мимо него, как облако. Как проплывали мимо него многие другие облака, куда уж расфуфыренней и раздутей. Но всё равно, сколько бы их ни было после, в этой летящей отрешенности он каждый раз снова и снова узнавал походку той ночи, будто она кралась за ним на цыпочках через всю его жизнь. И вроде бы он уже умеет курить. И пить, вроде бы, тоже. И вроде бы столько женщин уже перевидал на своем веку, в стольких передрягах потрепал свою шкуру, но он всё ещё просто генерал, а она – Женщина. А она на этот раз удостоила его взгляда – с тех самых пор, когда они оба почти ещё(и уже) могли считаться совсем молодыми, и он позволял себе лишь посматривать на неё тайком, а она вообще смущалась на него смотреть – взглядами они обменивались довольно часто. И какие это были взгляды, о! Двое взрослых, внушительно передающих друг другу глазами что-то такое тяжелое и объёмное, что его непременно невозможно поднять, не сделав при этом серьезного хмурого лица. Да любой из учеников(кстати, пора бы уже найти хоть одного), улицезрев такое, подумал бы, наверное, что в этом немом диалоге решаются судьбы мира. Но лучше было, когда они, как в ту, первую ночь, просто друг на друга смотрели. Вот и сейчас – посмотрела тяжело, осмысленно. Надменно улыбнулась и двинулась дальше. Внушительная, прекрасная глыба льда, айсберг, отколовшийся от него в ту ночь. Только вот во взглядах этих не было ничего – ни тогда, ни сейчас. Они не знали. А в особенности теперь не знал он. Теперь он вообще старался как можно реже возвращать эти взгляды. И по возможности совсем на неё не смотреть, прикрывшись маской с одной стороны, сигаретой или бокалом – с другой. Нет, отвращение ни при чем, но он даже со всем своим богатым опытом не мог понять – как? Она прошла дальше, стараясь ни в коем случае не обернуться и не посмотреть на него по-настоящему. Свернула за угол и замерла за дверью дамской комнаты перед огромным зеркалом в резной оправе. Попробовала вернуть на лицо ту надменную улыбку. Опухшая нижняя губа и не думала растягиваться, а под повязкой, ползущей широкими полосами вниз от переносицы, саданула острая боль. Пятнышек больше не было – совсем, и правда, совсем. Только сгустки крови, ссохшиеся толстой коркой на ссадинах, были немного выпуклыми и отдаленно напоминали те пятнышки, если выключить свет. Она попробовала улыбнуться ещё раз, и ещё – и ещё, пока губы не затряслись предательски, а в уголках глаз не показались первые робкие капельки. Женщина.