КАК НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ

      Между ними — считанные миллиметры, трепещущие душным жаром и источающие что-то невыносимо новое, непривычное и одновременно забыто знакомое. Это повторяется уже раз тысячный, не меньше, но каждый раз кожа покрывается мурашками, всё как впервые. Возможно оттого, что дыхание заклятого врага обдает теплом оголённые ключицы, а может, оттого что трудно понять, нравится ли ей это или заставляет вздрогнуть от отвращения.       Адриан смотрит на неё с таинственным прищуром, заставляя забыть обо всём на свете, а затем широко улыбается, несомненно чему-то очень радуется и делает пару шагов вперёд. Маринетт ощущает, что в кабинке становится всё теснее и теснее. Неужели, это сходятся стены или ей просто катастрофически не хватает воздуха? Где-то совсем близко маячат огнями-изумрудами хитрющие глаза юноши. Веселится, гад, видно, что веселится оттого, что в очередной раз он берёт её в каком-то туалете, не оставляя ни единой лазейки к спасению. Он уверенно прижимается к ней, так, что она невольно упирается спиной в холодную кафельную стену, обхватывает руками талию. Прям как при их первой встрече. Девушке одновременно хочется хорошенько пихнуть юношу и грубо запустить пальцы в его шевелюру, принимая правила эдакой своеобразной игры, которой они заняты едва ли не с самого начала учебного года.       Не в силах решить, что же лучше, кнут или пряник, она просто стоит, позволяя однокласснику взять на себя инициативу. Прикрывает глаза, задирает голову, чувствует, как частое дыхание щекочет кожу, как разгоряченные губы оставляют на шее клеймо за клеймом, как чужие до ужаса холодные руки медленно заползают под майку и хаотично шарят по спине. В какой-то момент кислород действительно заканчивается, и им остаётся дышать собственными чувствами. Упиваться странной смесью любви и ненависти, обжигаться холодом стен и понимать, что в этом мире сейчас есть только двое. И они друг для друга становятся всем.       Маринетт в это время перестаёт думать вовсе. Лишь где-то в глубине души в ней все ещё живет внутренняя эгоистка, которая кричит: "Да что же ты делаешь, дура? Адриан Агрест — последний, кому ты могла бы отдаться, не твой это уровень!" Но ей почему-то очень хочется послать куда подальше здравый смысл и оставить в своём мире лишь зелёные глаза, невообразимые чувства и жгучие поцелуи.       Адриану словно хочется всему миру показать: вот она Маринетт, и только он может делать с ней всё, что хочет. Хочет — запрет в кабинке туалета и не оставит ни одного свободного вздоха, хочет — сделает на память засос или два, совершенно не заботясь о последствиях и возможных каверзных вопросах... Какой же он всё-таки собственник. С ним не сравнится даже сама Маринетт, а она та ещё ревнивица. При мысли, что эти умопомрачительные губы сводят с ума кого-то ещё, девушка начинает злиться и, чтобы хоть как-то заглушить столь не подходящую в этот момент ревность, хватает юношу за рубашку и сама притягивает его к себе. Крепко, сильно, резко и неожиданно, даже грубо, и они оба на несколько мгновений замирают, глядя друг другу прямо в глаза. Его — кошачьи, зеленые, её — небесные, голубые. Правду про них двоих говорят — Маринетт и Адриан как небо и земля, такие разные, такие несовместимые. Но те жалкие миллиметры, трещавшие между ними по швам, теперь исчезли вовсе: дышать становится все труднее, а помещение, в котором они находились, сначала сжалось до размеров крохотной песчинки, а затем осталось единственным, что вообще имело значение в этой огромной бесконечной вселенной.       Ещё чуть-чуть, и они переступят границу возможного. Зайдут так далеко, как никогда до этого. Стоит подумать сейчас правильно ли всё это, иначе потом может быть слишком поздно и слишком стыдно, чтобы о чём-то размышлять. Маринетт мучительно жмурится, ища в себе силы все прекратить. Оборвать. Так, чтобы Адриан понял, что у него нет ни единого шанса полноправно быть с Маринетт, ведь справедливость ей намного важнее чувств — она пытается уверить себя. И всё равно, что чувства эти, кажется, — самое лучшее, что когда-либо случалось в жизни.       — Адриан... — надрывно шепчет девушка, с немалым усилием отталкивая его от себя и неловко поправляя сползший с плеча пиджак. — Адриан, хватит... нас, наверное, уже обыскались, — рукой, которая едва поддается мыслям, толкает дверь и глубоко вдыхает сырой воздух, чтобы хоть как-то унять дрожь в коленях и шум крови в ушах. Маринетт все ещё тяжело дышит, в зеркале напротив отражаются её раскрасневшееся лицо, потрепавшиеся короткие хвостики, а Адриан, эдакий подлый кошак, подкрадывается сзади и обхватывает поперёк талии, притягивая к себе:       — Ну и что? Какая разница? — раздается над ухом свистящий шёпот, подёрнутый хриплой дымкой множества выкуренных сигарет. — Когда нас это останавливало... сколько мы уже так сбегаем? Три месяца, четыре? Давай же, Мари, рано или поздно это всё равно случится.       — Не смей звать меня Мари, — девушка намного решительнее выкручивается из стальной хватки и ладонью в грудь останавливает его от дальнейших действий. Чего Адриану не хватает, так это чувства меры. Не знает он, как выловить момент для того, чтобы остановиться, сказать себе "стоп" и спросить себя, не пожалеет ли потом о том, что хочет сделать. Хотя зная его... наверное, он сначала делает, а потом уже думает. — И вообще, я всё ещё тебя ненавижу. Не думай, что это что-то изменит!       Юноша замирает и смотрит на неё вопросительно. Как ни крути, а ему её никогда не понять. То она сама рвет на нем одежду в порыве страсти, то не дает ему даже разгуляться, как следует. "Как хочешь!" — лениво бросает он; Маринетт лишь хитро улыбается, загадочно поднимает брови и наставительно говорит, поднимая вверх указательный палец:       — Будешь вести себя, как человек, тогда посмотрим.       Юноша, будто решая нечто неразрешимое, печально вздыхает, тряхнув своей пшеничной шевелюрой, и усаживается прямо на пол, откидывается на стенку и шарит в карманах джинсов в поисках чего-то, запрятанного очень глубоко, но упрямо и обиженно молчит, так и давая понять, что он, на самом-то деле, тоже от неё не в восторге. Когда он, наконец, выуживает под свет тусклой мигающей лампы увесистую зажигалку с замысловатой гравировкой и поднимает с пола дымящую сигарету, которую, помнится, без раздумий отбросил в сторону, как только завидел девушку, Маринетт лишь обреченно вздыхает, готовясь прочитать очередную лекцию о вреде курения и выловить у него из рук белую смерть, свёрнутую в трубочку и присыпанную табаком. Юноша, тем временем, зажимает сигарету зубами и щёлкает заклинившую кнопку зажигалки раза три, прежде, чем пропустить через себя очередную дозу убивающего дыма.       Девушка тянется к нему, а потом отмахивается. Какое ей должно быть дело до того, что будет с этим эгоистичным самолюбивым идиотом? Пусть курит, пьёт, да хоть обдолбается до потери пульса! Ей нет дела... или не должно быть?       В мужском туалете громко хлопнула дверь. Адриан Агрест, имя которого успело изрядно нашуметь в школе за несколько месяцев его обучения, сидел на полу в полнейшем одиночестве, пуская в воздух густые клубы серого вонючего дыма и стряхивая на пол тлеющий пепел. Кто бы мог подумать... она действительно запала... Не Хлоя, не Алья, а именно Маринетт, которая вечно строит из себя не весть что, борется за справедливость, стоит за слабых и... Ему нет дела! Или не должно быть?