Фарфоровое сердце

Утро, как обычно, было крайне скучным. Да и вообще мою жизнь сложно назвать интересной. У меня нет ни братьев, ни сестер. Семья, мягко говоря, неблагополучная. Нет, не подумайте, родители очень меня любят. Раньше, когда я был маленьким, они даже дарили мне подарки и часто баловали разными сладостями, чему я был несказанно рад. Но когда мне исполнилось 12, отец ушел из семьи к другой женщине, а мать начала пить. Поначалу это были простые посиделки с подругами по выходным, и это меня не очень-то заботило, ведь я думал, что это вполне нормально. Но потом она стала пить регулярно, не зависимо от того, есть рядом друзья, или нет. Она напивалась до такого состояния, когда человек уже не осознает, что творит. И, когда я говорил ей, что так нельзя,она непременно била меня. В классе смеялись, я ведь говорил, что подрался с мальчишками во дворе. А позже и они стали бить меня. Не так конечно, как мама. Иногда пинка давали, иногда по голове учебником. Ну, вы понимаете. Так я стал изгоем. Позже маму лишили родительских прав и меня забрала бабушка. Она, конечно, любила меня, но ее маленькой пенсии не хватало на то, чтобы содержать нас обоих. Поэтому мне пришлось устроиться работать официантом по вечерам. Городок у нас маленький, так что об этом быстро узнали в нашей школе, из-за чего мне стало еще больше доставаться. Я думаю, бабушка знала об этом, или же просто догадывалась, но сделать ничего не могла. Единственное, чем она могла мне помочь – хоть немного отвлечь меня. Поэтому бабуля, зная мое пристрастие к рисованию, записала меня в художественную школу. Знаете, неплохая идея была, я действительно обожал рисовать. Наверное, многим знакомо это чувство благоговения и в то же время спокойствия, когда берешь в руки кисть, нажимаешь кончиками пальцев на клавиши фортепиано, или же проводишь рукой по лакированному дереву скрипки, как бы приветствуя ее. Больше всего я люблю акварель и масляные краски. Кто-то наверное поспорил бы со мной, сказав, что лучше всего рисовать карандашами, или же сангиной, но им просто не понять, какой восторг я испытываю, смешивая краски, плавно нанося их на холст, придавая ему абсолютно новые оттенки, смешивающиеся между собой и складывающиеся в, например, лепесток кувшинки или же хмурое небо, освещаемое лишь вспышкой молнии. И потом, в самом конце, когда картина уже закончена, я всегда отодвигаюсь от нее и просто заворожено смотрю. Нет, я вовсе не утверждаю, то мои рисунки – шедевр. Я любуюсь не красотой рисунка, а разницей между скучным белым холстом и тем, что у меня вышло. Это я действительно считаю магией. Но были и свои минусы. В художественной школе быстро прознали о моей репутации среди одноклассников и тоже стали меня избегать. Все, кого я считал друзьями, все те, ради кого я не раз встревал в передряги, стали смеяться надо мной, добавляя к моей коллекции еще больше синяков. Поначалу было жутко больно и обидно. Не физически, конечно, хотя и это тоже. Но моральная боль, боль предательства, перекрывает всякие физические страдания. Я даже ревел дома, потеряв всякую гордость. А бабушка лишь гладила меня по голове и говорила, что все пройдет. Спустя год все действительно прошло. На людей я перестал обращать внимание, на их обидные слова и действия тоже. И вот, мне уже 17 лет, я учусь в третьем классе художественной школы, и у меня никогда не было друзей, не говоря уже о девушке. Собственно говоря, я уже и не расстраивался, каждый раз говорю самому себе это банальное «не судьба». Сегодня все было как всегда, я сидел в художке и не мог отвести взгляда от окна. Была зима, и там насыпало уже достаточно много снега, что не могло не радовать глаз. Мой холст пока был пуст, так как занятия еще не начались. Но вот, спустя несколько минут, дверь открылась, и в класс зашел преподаватель. Недовольно поджав губы, я лениво перевел на него взгляд. Странно, он стоял там не один. Возле него, скрестив руки на груди и высокомерно глядя на нас, стоял парень лет девятнадцати и как-то развратно улыбался. Темные короткие волосы, светло-карие, немного желтоватые глаза, бледно-розовые губы, в меру накачанное тело и слегка загорелая кожа. Одет он был, как вы понимаете, довольно таки модно. Узкие синего цвета штаны с заниженной посадкой, не до конца застегнутая рубашка в мелкую клетку, из-за которой виднелась белая майка и модные черные кеды с перевернутыми крестами по бокам. Не знаю почему, но меня всегда бесили такие типы. -Дети, это Доминик, и он теперь будет учиться с нами. Доминик Хейл. – преподаватель посмотрел на нас многозначительным взглядом, делая акцент на последнем слове. Ну теперь понятно, почему его взяли к нам. Ему же уже немало лет, да и середина учебного года. Но естественно, сыночку владельца этого заведения все можно. Он, пошло облизнувшись, подсел к какой-то девчонке, на что я лишь неодобрительно покачал головой. Отлично, теперь есть еще один придурок, который будет меня регулярно пинать. Ну чтож, мне не привыкать. К тому же, осталось то всего немного доучиться. Хотя сомневаюсь, что это меня радует. Лучше уж пусть пинают. Сегодня я рисовал море. Не обычное, в спокойном состоянии, нет, этого я не любил и считал слишком скучным. Я рисовал буйное, полное беспокойств и злости, выражаемых на рисунке темными тонами красок. Я никогда не видел шторм, но он всегда казался мне именно таким. Увлекшись этим делом, я как всегда не заметил, когда время занятий подошло к концу. Расстроено вздохнув, я собрал все свои кисточки, краски и листы в сумку и вышел из аудитории, забыв даже попрощаться с преподавателем. Но, как только я вышел из здания, кто-то схватил меня за шиворот и повалил на пол. Хотя почему кто-то? Конечно же это были мои бывшие лучше друзья. Я уже знал, что от моего сопротивления будет только хуже, поэтому обреченно вздохнул и прижал к себе покрепче сумку. Отовсюду слышался смех. Немного попинав меня, они поняли, что это уже не действует, и нужно придумать что-то новое. -А чего это ты так крепко прижимаешь к себе, а, Крис? – о да, этот мерзкий голос я узнаю из тысячи. Этот мальчик, Оливер, был мне раньше как брат. Я ничего не ответил, поэтому он выхватил сумку у меня из рук. -Отдай! – вырвалось у меня. Зря я, конечно, это сказал, ведь это лишь раззадорит их. Весело смеясь, ребята извлекли из сумки кисточки и стали их ломать, кидая кусочками в меня. Затем они, все так же беззаботно хохоча, разлили по снегу все мои краски. По щекам снова потекли слезы. Черт, а я и забыл, как это – плакать. Увидев мою физиономию, Оливер достал самое важное, что там было. Мое море. Мой шторм. Показав мне свой проколотый язычок, мальчишка кинул лист в снег рисунком вниз и стал по нему прыгать. А я лишь смотрел на него и улыбался. Улыбался и плакал. Затем, неожиданно для всех, даже для самого себя, я рассмеялся. Завалившись на снег, я хохотал и плакал одновременно. Ребята, решив, что я совсем рехнулся, убежали. -Эй, парень, вставай. – кто-то тормошил меня за плечо. Интересно, сколько времени уже прошло? Час, два? За это время я уже перестал смеяться, а лишь глупо улыбался, смотря на помятый листок. Кивнув, я подполз к своей сумке, затолкал в нее обломки кисточек, упаковки от красок и, бережно взяв на руки, аккуратно уложил в сумку море. -С тобой все в порядке? – снова этот голос. Перевожу на его обладателя недовольный взгляд. От удивления рот слегка приоткрывается. Светло-карие взволнованные глаза необычайной красоты. Парень протягивает мне руку, чтобы помочь подняться с земли. -Я Доминик.