Ад как он есть

Не стоило открывать глаза. Не стоило. Темнота давит. Высасывает кровь через воспаленные поры. — Пути назад нет, — шепчет бесполый голос. — Иди вперед. Регина делает шаг — и вязнет в трясине. Откуда-то издалека доносится детский плач. Он все нарастает и нарастает, бьет по ушам, заставляет корчиться от навалившейся боли, пока не стихает вдруг. — Это могли быть твои дети, — говорит голос и велит: — Иди дальше. Не останавливайся. У Регины мокрое лицо: не то пот, не то слезы. Она шагает — и погружается в нестерпимый жар, разбегающийся по телу: от шеи к промежности, где все вспыхивает адским пламенем. Кто-то невидимый трет между ног, грубо засовывает пальцы, кусает за шею, прокусывая до крови и пьет, пьет, пьет, пока не ослабевают ноги, пока возбуждение не взрывается ярким фонтаном, бросая Регину на полыхающую землю. Она чувствует сквозь жар: пахнет мокрой псиной. Так пахло от ее Охотника, когда она седлала его. — Иди дальше, — тянет голос. — У тебя мало времени. Регина идет, не понимая, куда ей следует прийти. С неба на нее льется что-то красное, она думает, что это кровь, но это вино: сладкое и крепкое. Она жадно глотает его, однако оно не утоляет жажду, а только сильнее распаляет ее. — Иди, — шелестит голос, — иди скорей! Регина не идет — бежит: босыми ногами по острым иглам. Ее крик обрывается в горле. Она падает прямо на иглы и понимает, что осталась нагой. Кожа протыкается насквозь, иглы входят глубоко, достают до самого сердца и нанизывают его на себя. Регина задыхается от бесконечной боли. — Ты сносила слишком много сапог и нарядов! Слишком много! — доносится отовсюду. — Иди вперед! Иглы исчезают, словно их и не было, но никто не возвращает Регине одежду. Потеки крови стремительно подсыхают на коже благодаря встречному ветру. Регине трудно идти: ветер словно задерживает ее, не пускает, насмехается. Тогда внутри, под проколотым сердцем, туго свивается гнев. В своем рождении он похож на ядовитую змею, которая жалит всех без разбора и среди прочих — хозяина. Гнев душит Регину, но и заставляет сражаться, и в какой-то момент она проваливается сквозь ветер и падает на ледяной песок. — Не смотри, не слушай, не жди, — бормочет голос, и в его интонациях Регина узнает вдруг Темного. Воспоминания обрушиваются лавиной, колотят камнями по плечам, режут льдинками ладони и щеки, скапливаются вокруг, засыпая дорогу. А голос вдруг принимается советовать и поучать, подогревать остывший гнев и требовать отмщения. Регина зажимает уши и мотает головой, волосы бьют по лицу. От голоса не избавиться, тогда она встает и бежит — так быстро, как позволяют ей израненные ноги. Но что такое физическая боль в сравнении с той, что однажды причинил ей Темный? — Иди! — вдруг рявкает голос. Регина вздрагивает. Стремительно темнеет, и вот уже ничего не видно вокруг. Регина, расставив руки, осторожно шагает, и ноги ее проваливаются во что-то склизкое, влажное, чавкающее. В ноздри забивается отвратительный запах гниющего мяса. В следующий момент становится светло, и Регина видит, что стоит по колено в человеческих останках, наваленных до самого горизонта. — Тебе было хорошо, когда они умирали, — вздыхает голос. — Иди же. Глухое рыдание вырывается из груди, когда Регина принимается пробираться сквозь мертвецов. Словно в огромном котле булькает кровавая жижа. Регина старается не смотреть и не дышать и не замечает, как появляется дракон, несущийся прямо на нее. В последний момент она поднимает голову, и поток ветра от мощных крыльев сбивает ее с ног. Регина падает, принимаясь тонуть в кровавом бульоне, но дракон разевает пасть, из которой вырывается столп огня, и поджигает останки. Пламя облизывает Регину, но это уже почти не больно: не после проколотого сердца. — Иди ко мне, — выдыхает голос, и Регина, окровавленная, голая, дрожащая, забывшая, как говорить, идет. Там Эмма. Она вмерзла по пояс в толщу серого льда, волосы ее собраны в тугой пучок, лицо белое и бесстрастное. Не Эмма — Темный Лебедь, каким его запомнила Регина. Из груди вырывается стон. — Ты предашь меня, — равнодушно говорит Эмма, и оказывается, что это ее голос повсюду сопровождает Регину. — Ты забудешь обо мне. Ты оставишь меня умирать. — Нет! — кричит Регина и стремится к Эмме, но ни один шаг не приближает к ней, а будто бы даже и вовсе отдаляет. Регина не сдается и, в конце концов, умудряется сдвинуться с места. В тот же момент Эмма исчезает, а вместо нее вмурованной в лед оказывается Злая Королева: она хохочет и показывает пальцем, из глаз у нее течет кровь, с губ сочится яд. Регина бежит, не в силах остановиться, и острый ноготь королевы пронзает ее сердце, как до того иглы. Нет больше никакой боли, нет больше Регины: она разлетается туманом, заходясь в плаче, не зная, что будет дальше. А дальше... — Регина! Регина! Обеспокоенный голос Эммы вырывает Регину из кошмара, насланного Аидом. Она садится, все еще чувствуя себя той: голой, окровавленной, беспомощной Региной из сна. Эмма склоняется к ней, беря за руку, и они одни на кладбище, и вокруг слишком тихо даже для этого сонного места. — Регина, все в порядке? Регина не в порядке. Регина обнаружила Ад в Аду и не может выбросить его из головы. А еще в ее Аду была Эмма, и это тоже слишком сложно. Или слишком просто. Регина сжимает Эмму за руку и тянет ее на себя, пока их губы не встречаются. В поцелуе Эммы — удивление, щедро замешанное на непонимании. В поцелуе Регины — отчаянье и желание исправить то, что еще можно исправить. Она целует Эмму, потому что нет в этом мертвом мире никого другого, кого она хотела бы целовать. — Ничего не в порядке, — выдыхает Регина и не отпускает Эмму, пусть даже та и не собираться вырываться. — Ничего не в порядке. Она снова целует ее, и обнимает, и прижимает к себе — делает все то, что не сделала бы никогда в жизни. Но она уже не жива, и Эмма не жива. А мертвецам можно все. — Я не предам тебя, — шепчет Регина, вжимаясь в Эмму своим проколотым сердцем. — Я не забуду о тебе. Я не оставлю тебя умирать. Эмма была в ее Аду. А значит, уходя, нужно забрать ее с собой.