Обыкновенное чудо

Зима всюду — на улицах, переулках и дорогах. Слякотная, ветреная и какая-то совсем на себя не похожая. Не зимняя. Свистящая тысячами голосов, забирающаяся под шарф и полы пальто, да и в мысли тоже. Зима злится, воет яростно в звенящую пустоту небес, позволяя звукам клубиться где-то под ногами прохожих, отчаянно в окна бьётся как невиданное существо из детских кошмаров, раздражённо подгоняет людей и полиэтиленовые пакеты и тихо плачет от бессилия. Потому что на немую мольбу в глазах маленьких детей ей ответить нечего. А дети пишут письма, старательно и аккуратно каждую букву выводя. Перечитывая по несколько раз, и с непоколебимостью веря в волшебство. За себя и за глупых взрослых, которые перестали ждать чудо. Так проходит день, второй... Декабрь сменяет январь — а снега всё не предвидится. Облака — вата растерзанная и кусками мокрыми разбросанная по всему небу — выжимают на толпу грязную воду, пытаясь выдернуть их из подвешенного состояния «всё равно». Сказать что на улицах холодно — ничего на самом-то деле не сказать. Это не обычный холод, от него бетонной стеной с обогревателем не заградишься и в одеяло не спрячешься. И сам он почти не ощущается, показываясь лишь в стянутых льдом взглядах прохожих. Люди копошатся как муравьи перед дождём, торопливо и нервно фразами бессмысленными перебрасываются, спешат куда-то и никак остановиться и подумать не хотят. Оглянуться назад даже почему-то боятся. Старый год вздыхает бесшумно и, хрустя тонким слоем льда под ногами, уходит, не оборачиваясь, пожелав только на прощание удачи Новому. Мороз на улице злится отчего-то. Детвору за щёки кусает тихонько, пытаясь к себе внимание привлечь. Одному — дело обычное заскучать. По снегу, быть может, а впрочем... На шуршащий тысячами голосов город, опускается полумрак, погружая улицы в яркий свет фонарей. Небо всё темнеет, а в кирпичных домах высоких с налётом разрухи лёгкой из окон светящихся доносятся тихие звуки наступающего праздника. На фоне сверкающих гирляндами витрин, меж спешащими по домам тёмными силуэтами, будто со стороны наблюдая за всеми без тени заинтересованности, стоит парень. Запрокинув голову, внимательно в россыпь звёздную всматривается и дышит рвано как-то. Вот вдох резкий. С выдохом каждым — тепло в эфемерные облачка собирается, будто мёрзнет поодиночке, и чтобы согреться хоть немного тянется к таким же остывающим частичкам себя — вместе по-другому совсем. Уютнее. - Что ты потерял... там? - В звонком детском голоске проскальзывает любопытство и лёгкое подозрение. Парень удивлённо взгляд растерянный переводит на объект странного вопроса с явным подтекстом. Хмурится. Словно что-то ненормальное в глубине синих-синих, как васильки, глаз разглядел. А девчушка, лет восьми, сидит на скамейке в нескольких метрах от него и, склонив голову набок, ответа ждёт. Ветер подхватывает её кудрявую прядку шоколадного оттенка, и чуть потрепав, обратно на плечо кладёт. - Тебе какая разница? Всё равно не поймёшь. Мелкая слишком, - раздражённо бросает парень и отворачивается. И всё равно взгляд внимательный на своей спине чувствует. Вздыхает глубоко. Переминаясь с ноги на ногу, пытается слова подобрать, почему-то отчетливо представляя, что она сейчас заплачет. - Загадочная это вещь — потеря веры, правда? - Спокойно, как будто между прочим интересуется девочка, заставляя молодого человека вздрогнуть отнюдь не от холода. - Вроде бы вот она, отчаянная такая, непоколебимая. В глазах ярче осенних костров пылает, в сердце живым огнём бьётся, а потом в какой-то момент, который как не пытаешься — никак не вспомнить, то ли бледнеет, то ли вовсе куда-то девается. Остаётся только надежда. А знаешь, почему именно она последней умирает? - С мимолётной, немного усталой усмешкой спрашивает она, разглядывая обшарпанную скамейку и совсем по-детски болтая ногами. - Потому что надежда сама по себе ничегошеньки не стоит. - Даже если и так, почему же тогда надежда для людей важнее веры? - Осторожно спрашивает парень, присаживаясь чуть поодаль от девчушки и пытаясь выровнять ритм, вдруг решившего сделать забег на длинную дистанцию, сердца. - А может, сам мне это расскажешь? - Улыбается с лёгкой хитринкой в глазах. - Так легче, - выдыхает он, немного помолчав - легче на что-то надеяться слепо, чем верить. Поверить — значит сдаться своей душе, не фантазиям и мечтам, а именно душе, потому что Бог может достучаться лишь до самых последних её глубин. Там и живёт вера, не та, которая должна быть в каждом, а та, что настоящая, искренняя. И хрупкая до невозможности. - Но почему люди так отчаянно в глубине сердца мечтают о волшебстве и ни капли в него не верят?! Не понимают, что сами не впускают его в свою жизнь, а если оно и происходит — попросту не замечают, - вдруг срывается почти на крик ребёнок, и до побелевших костяшек пальцев сжимает подол белого как первый снег платья, торчащего из-под шубки. - А что есть волшебство? - Выхватив из общего смысла её слов единственное, которое заставляет, затаив дыхание, сердца детей биться чаще. - Какое оно? В чём заключается? - Спрашивает тихо и, кажется, боится узнать ответ. - Волшебство — это то, что толкает на действия, поднимает из пепла, когда кажется что это конец, создаёт всё из ничего, и нас тоже из пустоты создаёт. Весь мир и есть — волшебство, обыкновенное чудо. А вера — не даёт этому волшебству исчезнуть, потому что то, во что ты веришь, становится твоим миром, - на одном дыхании шепчет девочка, чуть сбивчиво, но с отчаянной уверенностью. По опустевшим улицам разлетается первый бой курантов. Девчушка вздрагивает и с удивлением смотрит на электронные часы над дорогой. И тут же спохватившись, спрыгивает со скамейки, отряхивая красную шубку: - Ох, и влетит же мне за то, что я тебе тут понарассказывала, - улыбается она растерянно - но спасибо тебе. - За что? - Уже совсем потеряв нить логики и по-детски удивлённо распахнув глаза, спрашивает парень. - За то, что веришь, - беззаботно звонко смеётся девочка и, уже убегая, подставляет ладошку к небу, - смотри! И он, в который раз заглядывая в небо, видит снег. Белый-белый, пушистый и такой холодный, но всё же согревающий что-то там, внутри. Зима преображается. Становится любимой всей душой, пахнет мандаринами и хвоей, приобретает кисло-сладкий привкус, шуршит мишурой и отражается в хрустальных бокалах счастливым, звонким смехом детей. А Рождество перестаёт быть просто датой, пусть ненадолго, превращаясь в мировоззрение.