gamers

      Существовало бесконечное число таймлайнов в одной только их вселенной. Фриск это знала. Санс это знал.       Чего он не знал, так это что Фриск не всегда есть проводник с каким-то внешним миром, где сидит игрок и решает, кто умрет, а кто будет жить. Упавшая чувствовала себя каким-то пророком. Разве это описание не подходит тому самому Богу? Тому самому, который может допускать все это.       Сопротивляться было бессмысленно, а со временем Фриск поняла, что и невыгодно. Как ей еще оправдывать себя за все эти убийства? Проще сказать, что это не совсем ее рук дело. Моя хата с краю.       Чара осталась единственной, кто знала, что происходит на самом деле с субъективной точки зрения Фриск. Миллионы жизней. Одни и те же события. Потерянный контроль.       Периодические сбои, где она обнаруживала себя свободной.       Потерянное чувство детства. Частично стертая с ее полного согласия Чарой память — чтобы не сойти с ума.       Фриск не ребенок.       Она не ребенок, когда остается с Ториэль на количество времени, которое никогда бы не провела, будучи подконтрольной. Она не ребенок, когда перечитывает большую часть библиотеки. Она не ребенок, когда боится умереть, словно не может все перезапустить (но это значит, что в следующий раз ей не повезет).       Она не ребенок, когда молчит на все эти их снисходительные прозвища.       Да и не человек, казалось бы, вовсе.       Люди решительны. А Фриск пуста.       Ей не за чем двигаться вперед. Но Чара, тоже совершенно пустая, но хотя бы имеющая этому оправдание, звучит набатом: «Оставайся решительной».       Зачем?       Чара бездушна. Она не смогла стать ей за все это время даже подобием друга. Только «партнер». Чаре легче.       Воздух в Хотленде засушливый, выкалывающий жаром глаза и глотку. После беготни от Андайн двигаться невыносимо, просто мучительно, и вот так, должно быть, выглядит чертов ад. Чара молчит: обезвоженная носительница ни к чему не подходит, все равно уже каждый угол по десять раз изведан. Фриск даже не может заметить, кто именно на нее напал, но ее тело, и без того тяжелое и отвратительно непослушное (как все ее существование в целом), летит на издевательски пышущую огнем землю.       Чара с пониманием перехватывает контроль. Фриск вздыхает, ощущая разливающуюся в легких боль, несмотря на то, что в них нет нервных окончаний, тогда, наверное, эти противные иголки впиваются в мышцы под ребрами. Но это ничего.       Она играет по правилам, она выбрала путь пацифиста. Чара в очередной раз просто следует ее убеждениям, будто бы не окончила свои попытки стабилизировать мировоззрение обороты* назад. Хотя Чара сама по себе никогда не хотела причинять им вред. Отдай Фриск ей контроль в самом начале, она бы просто не сумела обижаться на нападающих, без конца предлагая пощаду.       Фриск так не может. Фриск ведомы все виды усталости.       Чернота частичной потери сознания отступает, и маленькое тельце качается, как лист на ветру, силясь найти свой баланс. Девочка не сразу замечает, что Санс стоит тут, совсем рядом с ней, возможно, даже готовый поймать.       Она почти может назвать этого скелета единственной отрадой здешнего подземелья, стремительно исказившегося в ее голове в персональную комнату пыток. Он, правда, и сам часто бывал ее истязателем (особенно в конце самого плохого пути, но и на этом ее еще должна была ждать история о старой леди и обещании). Когда как. Но это, в любом случае, было такой сущей мелочью, что Чара с легкостью подтирала эмоции.       Он что-то говорил, но залегшие под прикрытыми ресницами тени усталости надавили на глазные яблоки, и это чувство было столь невыносимым, что стало невозможно воспринимать мир вокруг.       Под контролем проще. Под контролем нет ни усталости, ни ответственности. Фриск глотает обезвоженное отсутствие слез, пытается остановиться и не думать об этом в таком ключе, потому что ее сила воли давно перестала принадлежать ей.       Что они наделали?       — Кид, действительно выглядишь неважно, — его голос всегда такой обволакивающе успокаивающий. Она закусывает нижнюю губу до крови, опуская глаза куда-то в горящую землю, отрицательно качает головой. Усталость подавляет раздражение и надобность его скрывать. А еще ей надо идти. В эфемерной надежде выбраться и навсегда избавиться от этого проклятия игрового персонажа. Если она сейчас выйдет, то больше ни за что не сбросит.       Чара комментирует состояние замешательства невысокого скелета, и Фриск решается поднять глаза, потому что это все наверняка сплошной обман: бездушная видит только то, что видит сама Фриск. Но это правда. Он непонимающе чешет затылочную часть черепа до тех пор, пока не ловит чужой взгляд.       Фриск внезапно все равно. Тонкая надежда выбраться, висящая на волоске, лопается старой струной. И становится так одновременно грустно и легко, уходит весь этот груз. Все равно.       — Санс.       — Да, мал…       — Обними меня, — Фриск перебивает, чувствуя, как подтекает к горлу паническая атака, а кровь стискивает виски. — Обними меня, пожалуйста, — тихий голос срывается на абсолютную тишину, читаемую по губам.       И Чара с неприсущим себе ранее немногословием отмечает:       *Напрягся.       Это заставляет Фриск задыхаться. Она видела огромное количество тех концовок, где Чара убивала уже после разрушения барьера, но это никогда не было так больно. Эти последствия никогда не вбивали лезвие ножа в сердце самой Фриск так глубоко. Обе понимали, что только так они смогут наказать их.       Но Санс помнит.       И его недоверие оправдано. Он толком даже не знает, что Фриск перед ним — это именно Фриск. И никто больше. Несмотря на то, что это именно она убивала его сотни тысяч раз.       Ей действительно не за что извиняться, и даже бесстрастно объективная Чара подтверждает это. Но винить себя и мучиться от этого кажется одновременно самым легким способом обуздать стихию мира вокруг. Вина дарит чувство, будто выбор есть, а то, что ты сделал что-то неверно, — несколько посредственно сопутствующее этому явление.       Но выбора нет. Фриск проходит подземелье раз за разом по чьей-то указке, «карает» или спасает монстров во множественных вариациях и сама зовет на помощь. Только вот никто не приходит. Вне зависимости от пути.       *Он колеблется.       *Ты не замечала, что плачешь.       Да ладно, Чара, могла бы и сделать вид…       Скелет без слов мягко пихает в ослабшие руки, держащиеся за собственные дрожащие плечи, бутылку теплой воды и становится на колени рядом, притягивая ослабшее тельце к себе.       *Он обнимал тебя точно так же в тех концовках. Это забавно.       Это не забавно. Это больно. Это больно до зубовного скрежета, до порезов от ногтей на ладонях. До самоповреждения и желания прекратить это бесконечное существование.       *Нет, похоже, он не собирается пронзать тебя костями насквозь.       Фриск с силой сжимает мех его куртки, слушая ее голос, но внезапно ничего более не имеет значение. Ладони просто разжимаются.       Решимость потухает, словно догорающий пепел, оседающий на влажную поверхность асфальта. Фриск без какого-то определенного страха выдыхает и расслабляется.       Чара не может докричаться.       Санс тоже, ощущая ускользающие остатки чужой надежды.       — Оставайся решительной, — Санс прикасается своим лбом к ее, силясь отыскать в чужом опустевшем взгляде осмысленность, — милая.       Скелет с сожалением поглаживает поверженную тепловым ударом девочку по голове, собираясь коротким путем доставить ее к брату, который точно сможет позаботиться о человеке.       Чара решительно отказывается сбрасывать этот таймлайн.       Аритмично забившаяся после остановки красная душа — тоже.       На самом деле, Санс догадывался.