ПЕРЕД БАЛОМ
Бирюзовый жилет от костюма Джекилла еще на июньских «Хитах Бродвея» показался Ростику каким-то странным. Тогда он так и не сообразил, что случилось. Эта ткань не могла ни сесть, ни растянуться. В чем же дело? Ростик недоумевал несколько дней, пока шли «Хиты», потом повесил жилет на вешалку и забыл о нем. Но к июльским «Хитам» Ростик примерил жилет и понял, что произошло. Жилет стал ему велик. Как стали велики и джинсы. Все. И узкие серые тоже. И даже синие, в которые он в мае с трудом влезал. Теперь, пожалуй, только в синих и можно было ходить, не боясь потерять их на улице. В конце июля жизнь дошла до полного автоматизма. Проснулся, встал, репетиция, репетиция, репетиция, лег, заснул. Правда, один раз было разнообразие: в перерыве между репетициями Ростик заскочил в Пассаж и купил себе ремень. Потому что даже синие джинсы начали спадать. Примерно в это же время стало ясно, что с волосами придется расставаться. Когда пошли ежедневные репетиции в париках и костюмах, и картина бедствия нарисовалась в полный размер, Ростику от мысли о стрижке делалось почти физически плохо. С волосами такой длины каждый день работать в парике нереально. Ростик это понимал, но цеплялся за соломинку: предпринял попытку сохранить хотя бы половину хвоста, сбрив виски и затылок. Но, чем дальше шли репетиции, тем яснее становилась неизбежность и необходимость стрижки. Перед остальными приходилось сохранять вид, будто ему сам Хайд не брат, но иногда от обиды и огорчения хотелось просто упасть на пол, орать и дрыгать ногами. Однажды Ростик не выдержал и излил душу Штыпсу. Понимал, что не из чего тут делать трагедию, волосы не зубы, отрастут, и глупо вешать такую смешную проблему на Славу. Да и чем он поможет? Издержки профессии. Подписался на долгосрочный проект – будь готов чем-то жертвовать и не канючь, ты мужик, в конце концов! Но Штыпс ничего подобного не сказал. Внимательно выслушал его и не стал говорить, что волосы не зубы. «Считай, что ты в армии, - сказал Слава. – Когда начнешь так думать, смириться станет легче». И скоро Ростик понял, что, наверное, смирился. Волос было по-прежнему жаль, но больше не осталось сил их оплакивать. В начале августа врач спросил, хорошо ли он спит. «Я не знаю. Я обычно вечером падаю без сознания, а утром меня откачивают», - ответил Ростик и тут же поспешно добавил, что пошутил. Хотя едва ли это можно было назвать шуткой. Пробуждения по утрам теперь начинались с того, что Ростик вспоминал не только, где он сейчас находится и какой сегодня день недели, но еще и собственные паспортные данные. Перегруженный репетициями бортовой компьютер иногда подвисал конкретно. Врач взглянул на анализ крови и шуткой Ростика не проникся. «Вы точно не болели в июле? Травмы с кровопотерями были? Нет? И операций не было? Что ж. Тогда, я думаю, это из-за стресса». Ростик не стал объяснять врачу, что играет в мюзикле про вампиров, и что его неважнецкое состояние, возможно, как-то связано с упырями. Может, он что-то из сценария на себя спроецировал, вот потому и самочувствие такое, словно кто-то у него крови отхлебнул на ужин. Но врач и так смотрел на Ростика с подозрением, и Ростик решил не вдаваться в детали. Пусть лучше медики думают, что дело в стрессе. Стрессов ему всегда хватало, а если не хватало, то Ростик их себе с легкостью находил. А теперь, к тому же, с каждой тематической страницы в Интернете и с каждой обложки в журнале на него смотрел Иван Ожогин, сфотографированный на фоне трансильванских пейзажей. Вполне достаточно, чтобы сделать стресс еще более эффективным. Изучая предписание врача, Ростик прикидывал, каким образом выполнить хотя бы половину. Шпинат, зеленый салат и сырые яичные желтки – это еще осуществимо. Но где взять печень? В столовой печенку не подавали очень давно, а готовить ее попросту негде. Печень вычеркиваем и попробуем заменить на что-нибудь из ассортимента аптеки. Не исключено, что подействует. Только надо постараться пореже натыкаться на эти треклятые трансильванские фотографии. Но, легко сказать – трудно сделать. Когда закончились онлайн-репортажи, заботливые люди начали сканировать вырезки из журналов и газет и размещать их в Интернете. Ростик решил без необходимости не заглядывать в Сеть, только легче от этого не становилось. Традиционное бешенство и бессильный гнев по поводу, какого черта снова везде только один Ожогин, внезапно сменились злостью: не пора бы Ожогину вернуться в театр! Ростик не знал, зачем ему Ожогин. Ни зачем. Просто должен быть. Хватит шляться. Ремень застегивался уже на последнюю дырку. Больше дырок в ремне не осталось. Все. Дальше худеть некуда. То есть, Ростик думал, что некуда, но его мнение никого не интересовало. В зеркале отражался кто-то смутно знакомый. Голос был тот же, но вот лицо… Ростик не подозревал, что может без грима выглядеть так, словно реально ехал из ссылки в бочке с квашеной капустой. Выходные, конечно, случались. В июле аж целых два дня. Ростик честно провел их с подругой. Ладно, если совсем честно, то он приходил к ней в гости и двенадцать часов к ряду спал, как убитый. Правда, потом они выбирались ужинать, а после ужина шли в кино. Ростик сам предлагал пойти в кино. Засыпать он теперь мог даже стоя, а места в кинозале они выбирали с удобными диванами, так что два лишних часа сна были очень кстати. На горизонте забрезжили августовские «Хиты». На жилете перешили крючки, а Ростик пробил новую дырку в ремне, и теперь костюм сидел на нем, как надо. Назначили репетиции, и Иван Ожогин наконец воздвигся перед труппой не на фото, а в натуральную величину. Они столкнулись у служебного входа в театр. Ожогин, помолодевший и постройневший, и Ростик, с флибустьерской бородкой и бритыми висками. И тоже весьма постройневший. Ростик как раз сползал с крыльца после репетиции ансамбля, и тут внезапно случилась долгожданная встреча. - Ты с такой скоростью стиль меняешь, - сказал Иван Колпакову, – не успеваю привыкать. - Приезжал бы в театр почаще – успевал бы, - огрызнулся Ростик. Иван удивился. Кажется, он не сказал ничего обидного, и, если уж на то пошло, то заговорил первым. Его частенько упрекали в том, что он зазнался и ждет, когда с ним заговорят. Вот сегодня Иван сам подошел. И что в итоге? Как ни делай, все равно плохо. И как себя вести? Но несколько часов спустя Иван понял, где допустил промашку. Он находился среди своих, и надо было бы сразу, едва приехал, снять маску столичного гастролера, почтившего вниманием провинциальный театр. Но спохватился Иван поздно. Измочаленная бесконечными репетициями труппа, у которой стресс от трансильванских фотографий был не меньше, чем у Ростика, не сговариваясь, объявила Ожогину бойкот. Ну, не совсем бойкот, а в лайт-версии. Разговаривали с ним ровно столько, сколько требовалось по работе. На отвлеченные темы с Иваном общался только Ростик Колпаков, а кто-нибудь при этом обязательно висел у Ростика на локте, пытаясь увести подальше. Непонятно, чего они опасались. Да и как, по мнению остальных, Иван Ожогин мог отреагировать на эти выпады? Ввязаться в словесную перепалку? Очень нужно. Драться полезть? Еще чего не хватало. Надо же человеку душу отвести. Пусть отводит, если по-другому никак. Ивану не жалко. Он точно знал, что его ничто не выведет из равновесия. Он столько лет это равновесие в себе тренировал и возводил вокруг различные укрепления, что мелкие уколы его никак не тронут. Но вот то, что с ним остальные почти не разговаривали, было неприятно. Не то чтобы сильно ранило. Но неприятно было. Они все-таки работают вместе, а такая атмосфера рабочую обстановку не освежает. Очень досадно, что он упустил момент. Может быть, в процессе получится исправить ситуацию. Честное слово, Иван и в мыслях не имел кого-то унизить. Он бы с удовольствием всем озвучил это вслух, и индивидуально – для Колпакова, раз уж того припекало сильнее всех. Но к чему тратить время и силы, если ему все равно не поверят. Лучше уж просто сосредоточиться на работе. В конце концов, они тут не для дружеских посиделок собрались, а для дела. Пока Иван старался работать, как ни в чем не бывало, Кроль со своей стороны пытался переключить внимание Ростика с Ожогина на что-нибудь другое, более безопасное. - Неужели ты не можешь хотя бы на несколько дней от него отвлечься? - Не могу. Я целый месяц его не видел. Я не хочу никуда отвлекаться, - упрямился Ростик. Игорь не вдавался в детали. Его не интересовали тараканы ближнего. У Кроля был шкурный интерес: Кроль просто хотел спокойно отработать хотя бы неделю, без постоянных шпилек в адрес Ожогина. Потому что, даже при общей любви окружающих к Ростику, в этих подколах ничего веселого не было, и это всех ощутимо напрягало. - Ну, а сделать вид, что его нет, можешь? - Не могу. - А на спор? – искушал Игорь. – Всего-то неделю? - Я даже спорить не буду, я и так знаю, что не смогу, - упирался Ростик. - Не верю, - не сдавался Кроль. – Ты мужик или нет? - Мужик, - соглашался Ростик. – Но неделю не выдержу. - Хорошо. Тогда пять дней. Сегодня пятница. До среды. Давай? - Не-а. - Почему? - Ты меня последней радости в жизни хочешь лишить? – уныло спрашивал Ростик, но Игорь видел, что лед тронулся. Кроль умел морочить людям голову. Ростик уже почти согласился на эксперимент. Ему даже самому стало немного интересно, сможет ли он игнорировать присутствие Ожогина так долго. Они с Игорем договорились, что проигравший проставляется, и эксперимент стартовал. Ростик перестал обращать внимание на Ожогина. Бесчеловечно так над собой издеваться, когда Иван на глазах по восемь часов к ряду, но проиграть тоже вроде как не хочется. И Ростик попробовал сделать вид, что Ожогин все еще в Трансильвании. Иван сразу заметил, что Колпаков потерял к нему интерес. Мало того, что остальные общаются, как будто он им денег должен, так теперь еще и Ростик глядит сквозь него. Такое поведение было совершенно не типично для Ростика, который никогда не мог вовремя замолчать и вообще тормозить умел только локтями об асфальт, и никак иначе. Иной день сколько раз мимо пройдет, столько раз зацепит. А тут ничего. Ноль. Подобная отстраненность была совсем не в характере Колпакова. Иван забеспокоился. На третий день репетиций его обнесенное рвом и крепостной стеной равновесие заметно пошатнулось, и Ожогин поймал себя на том, что сам не сводит взгляда с Ростика. Выглядел тот не очень. Может, заболел, и тратить силы на что-то, кроме непосредственно работы, был не в состоянии? Иван даже чуть не спросил Колпакова о самочувствии, но потом представил, что услышит в ответ, и благоразумно промолчал. Остальные артисты до сих пор вступали с Иваном в диалог только на рабочие темы. Между собой им было, о чем поговорить, а Ивану в эти беседы хода не давали. Он почти все лето отсутствовал, в ансамбле не участвовал, в репетиции включился недавно. И вообще граф – персонаж сам по себе, компания ему не требуется. Короче, ансамбль – отдельно, граф – отдельно. С общением к Ивану никто не лез. Да, это было неожиданно. Обычно Ожогин сам решал, с кем станет общаться, а тут от его решения ничего не зависело. За него уже все решили. Иван был озадачен. Но, говоря начистоту, все остальные вместе взятые теперь не волновали его так, как один Ростик. Поведение Колпакова вызывало неподдельное беспокойство. К началу концертов – достаточно серьезное. Накануне открытия блока «Хитов Бродвея» Иван по закону подлости собрал все городские пробки между автосервисом, радиостанцией и театром и приехал на репетицию через пять минут после начала. Быстро переоделся и, едва хотел шагнуть из-за кулис на сцену, услышал, как там упомянули его имя. - Разве Ожогин в «Анне Карениной» не участвует? - Нет. - Странно. Он ведь везде участвует. - По-моему, в «Карениной» для него ни одной подходящей роли нет. - Ну почему же. Роль поезда, например. Ростик. Услышав привычную и такую долгожданную подколку в свой адрес, Иван испытал огромное облегчение и даже обрадовался. Он вышел, извинился за опоздание. Ростик смерил его взглядом. - Ваня? Неужели снова к нам? Ну, здравствуй. Иван поздоровался. И постарался улыбаться не слишком широко, чтобы это не выглядело слишком подозрительно. Укусы и шпильки Колпакова давно и прочно стали неотъемлемой частью их отношений, и когда Ростик вдруг начал так странно себя вести, Иван заволновался: чего теперь ожидать? Но едва Колпаков вернулся к прежним фокусам, Ожогин успокоился. Значит, все по-старому. Вот и очень хорошо. В середине августа Ростик пошел на поправку. Ему с каждым днем становилось все лучше. Вернулся здоровый цвет лица, и синяки под глазами пропали. Можно было бы порадоваться за коллегу, если бы этого коллегу ежечасно не тянуло на подвиги. После недельного простоя Колпаков жег напалмом, и остановить его было невозможно. То есть, наверное, это было возможно. Если, например, уложить Ростика под общий наркоз. Но, всякий раз вспоминая те несколько дней холодного равнодушия и пустых взглядов, Иван брал себя в руки и сдержанно улыбался на все, что бы ни отмочил Ростик в порыве вдохновения. Пусть. Чем бы дитя ни тешилось. «Людоед приехал? Можно начинать?» - спрашивал Ростик, делая вид, что не замечает стоящего в дверях Ивана, и Иван чувствовал, что все в порядке. Как и должно быть. И можно приступать к репетиции. Сегодня репетиция завершилась массовой истерикой. На сцене три артиста поочередно отрабатывали роль профессора в гриме и костюмах, и Ростик вывел из рабочего состояния труппу, оркестр, Нефедова и весь штат техников и осветителей. Иван чего-то подобного ждал от сегодняшнего дня и был морально готов к чему угодно, но даже его накрыло вместе со всеми. Сначала все шло по плану. Артисты работали, как часы. Встреча графа с профессором у ворот замка проходила в шахматных вариациях – разные графы, разные профессоры. Заодно отработали и Ростика в роли графа. Полный сюр – когда на сцене стоят два профессора, но один говорит баритоном и представляется графом фон Кролоком. Смотрелось забавно, но Ростик сохранял на удивление серьезный вид. А потом на сцене вдруг вырубился свет, что в последнее время случалось часто, и понеслось. «Сделай шаг ко мне во мрак» в исполнении седого профессора, изображающего стриптизера на пилоне, нельзя было воспринимать равнодушно. Но хуже всего, что Иван знал, для кого играется это шоу в тусклом дежурном свете. И балетная пластика, и непринужденная гибкость, и бесстыдный перелив мышц – все это предназначалось ему. Потому что он так никогда не умел и никогда не сумеет. Потому что он все равно будет смотреть. И Колпаков знает, что он будет. Потому что… Потому. Все присутствующие от смеха уже рыдали, но никто не сделал Ростику замечания. И оркестровая яма, и режиссерский пульт содрогались от беззвучного хохота. Все правильно. Премьера приближалась, люди от усталости и напряжения доходили до последней точки кипения, и им нужна была разрядка. Хотя бы такая. Поэтому Ростик исполнил свой номер до конца. Затем встал в позу человека, скрученного радикулитом, и все с тем же эротичным придыханием повторил припев. И похромал за кулисы, продолжая держаться за поясницу. А Иван неожиданно для себя разозлился. На Колпакова, потому что преступно так бездумно разбазаривать свой талант. И на себя, потому что вопреки своим предубеждениям признавал этот талант и ничего не мог с собой поделать. И да, он смеялся вместе со всеми. Это тоже злило. Может, просто поддался общему настроению. Обычно он успевал закрыться, а тут не успел и попал за компанию. А может, это действительно было смешно. Не слишком оригинально, но смешно. Люди вокруг уже всхлипывали, кто-то не выдержал и, вытирая слезы, уполз за сцену попить водички. Наконец зажегся сразу весь свет, но обеденный перерыв объявили немного раньше, все равно работать сейчас никто не мог. По своим делам разошлись артисты, им на смену пришли техники. У них всегда было, чем заняться, даже во время перерыва. Ростик явился Ивану в тот момент, когда его совсем не ждали. Он внезапно свесился с закулисной арматуры, когда Ожогин искал место потише, чтобы без свидетелей поговорить по телефону, и повис вверх ногами у Ивана перед носом. И еще проговорил, невинно моргая: - Ой, прости, я тебя не заметил. Если бы он промолчал, Иван, может, и не сказал ничего, но это «ой, прости» переполнило чашу его бесконечного терпения. - Ростик, …! У тебя с головой все в порядке? Ты шею хочешь себе сломать? Допрыгаешься когда-нибудь! Иван запнулся. Ведь клялся не вестись на эти ловушки! И вообще чертовски глупо яриться на кого-то, когда этот кто-то болтается вниз головой и явно наслаждается достигнутым эффектом. Господи, ну и выглядят они, должно быть! Граф фон Кролок отчитывает впавшего в детство профессора. Было бы смешно, если бы не было так невыносимо. Больше всего хотелось не выговаривать, а сдернуть Колпакова сверху и хорошенько потрясти. Или об стенку шваркнуть. Даже руки чешутся, но этого делать никак нельзя. Прикосновений надо избегать. Любой ценой. Прикоснуться первым – это совсем не то, что первым заговорить. Никому неизвестно, чего Ростик добивается. И, Бог свидетель, Иван не желает этого узнавать. Лучше уносить ноги подобру-поздорову, пока можно еще ни о чем не жалеть. И ведь будто нарочно ни души вокруг! Ростик места выбирает неслучайно. Ростику нужны не зрители. Ему нужна реакция. При зрителях реакцию получить проблемно, а вот без зрителей Иван не выдержал. Позволил себе сорваться. Сегодня счет в пользу Колпакова. Он ведь для того и просидел тут неизвестно сколько, как рысь на суку, карауля, когда Иван пройдет под этими конструкциями. А мог же не пройти. Мог вообще на обед уехать! Но когда психов смущали такие мелочи! - Ты только что жаловался, что времени на отдых нет! А на это ты время находишь! Тебе силы некуда девать? Могу завтра изнуритель для котят привезти! Ростик спрыгнул на пол, посмотрел на Ивана широко раскрытыми глазами и с неподдельным любопытством спросил: - А что это такое? Иван видел, что Колпаков в кои-то веки не дурачится и спрашивает всерьез. В первый раз за очень долгое время Ростик у него просто что-то спрашивал, потому что было интересно. Ведь ты можешь вести себя нормально. И нормально разговаривать. С другими. О черт возьми. - Я тебе потом объясню, что это такое, - с угрозой в голосе пообещал Иван и, обойдя Колпакова, пошел дальше по коридору. Но не слишком быстро. Поэтому хорошо расслышал: - Ладно. Ловлю на слове. Чтоб тебя! Ты точно доиграешься! Так. Главное не сказать этого вслух. Потому что Ростик и без того нарочно делает все, чтобы доиграться. Иван свернул за угол и с облегчением выдохнул. Колпаков за ним не последовал. Потрясающее везение. День и так был слишком насыщен, чтобы проводить перерыв в одной компании. Только бы снова на Ростика не наткнуться. Только бы не опять. Перерыв еще шел, когда кто-то из балетных девочек, проходя по коридору с термокружкой в руке, сказал: - …там Ростик спит. - Где спит? – встрепенулся Иван прежде, чем успел себя остановить. - У кулера, - ответила девушка, оробевшая от внезапного интереса мэтра. Иван решительно направился к кулеру. Информация подтвердилась. Ростик в самом деле спал там на диванчике. Очень для него типично: поставить всех на уши, довести до белого каления, а потом заснуть сном младенца! Точно также вел себя кот Ожогиных, устраивая по ночам дебоши и погромы, а потом, убедившись, что разбудил все семейство, укладывался спать, довольный и урчащий. К стоящему рядом с кулером кофейному автомату, разговаривая, подошли Авдеев и Кроль, но Иван немедленно сделал им замечание, чтобы не шумели. Ребята остолбенели. - А что такое? – непонимающе спросил Игорь. Иван показал на спящего Колпакова. - Если его сейчас кто-нибудь разбудит – придушу. Лично. Дайте хоть полчаса в тишине посидеть! Игорь и Антон переглянулись и молча ушли, так ничего и не купив. Иван сел на соседний диван, отключил на своем телефоне звук и застыл в почетном карауле. Судя по тому, что последующие двадцать минут никто не появился ни у кулера, ни у кофейного автомата, новость о том, что Ожогин караулит спящего Колпакова, разнеслась по театру. Но Ивану на это было плевать. Пусть думают, что хотят. Покой дороже.занавес