Страсти по Таддею

В два часа ночи Оливер Грот-Бьер проснулся от тишины. Странной, звенящей, беспокойной тишины, которой не подбиралось объяснения, но которой он не был удивлен. Он открыл глаза и вздрогнул: Таддей сидел, держал перед собой подушку, медленно покачивался – влево-вправо, вперед-назад – и смотрел сквозь стену; его губы шевелились, дыхание было редким, судорожным, как если бы он переводил дыхание после полумарафона. Оливер приподнялся на локте и протянул другую руку к нему, тихо позвал, молясь про себя, чтобы не напугать Таддея или не вызвать у него иную, неожиданную и тем более пугающую реакцию: – Таддей… Таддей, дорогой… Тот медленно прикрыл глаза. Продолжил раскачиваться – вперед-назад, и снова вперед, приложил щеку к подушке и зашевелил губами – отчего-то именно это движение было особенно хорошо видно в темноте спальни. Или именно на его губах сконцентрировался Оливер, чтобы не пытаться разглядеть что-то за пустотой в глазах Таддея Бьера. Смысла в этом все равно не было, но Оливер надеялся. – Я мертв, – тихо сказал Таддей, закрыл глаза и откинулся назад, лег, вытянулся, продолжая держать подушку перед собой. – Таддей умер. Таддей Бьер умер. Он замолчал. Спроси кто Оливера, он бы не смог сказать, спит Таддей или просто лежит с закрытыми глазами – разницы почти не было. Полгода назад это было бы простейшим заданием: у Таддея приоткрыт рот, чуть сдвинуты брови – он спит; подрагивают веки и уголки рта – он проснулся и ждет, что его пощекочут, легонько ущипнут, затаился, чтобы неожиданно ухватить и повалить на кровать, прижать к ней и прошептать, довольно поблескивая глазами: «Попался – целуй!» Теперь – все трудней было определить, спит он или нет. Единственное, в чем Оливер был уверен, – это, пожалуй, что Таддею стало еще хуже. Будильник зазвонил. Оливер слушал его с открытыми глазами. Повернул голову к Таддею: тот лежал на спине, держа перед собой подушку, его глаза были открыты – и никакой реакции. Оливер буркнул: «Отключить», – и встал. Солис, его виртуальная помощница, поздоровалась и поинтересовалась: «Как дела?» – Отвратительно, – огрызнулся Оливер. «Это связано с твоим самочувствием или самочувствием Таддея?» – спросила Солис. Оливер посмотрел на него – Таддей лежал на спине и мерно дышал. «Ты просил напомнить, – заговорила Солис, – сегодня в девять часов тридцать минут вас будет ждать доктор Эрнан Дорн. Если позволишь, перед завтраком я выведу на кухонный экран последний отчет о здоровье Таддея». – Кофе? «Будет готов, когда ты выйдешь из душа». – Мы, – мрачно поправил ее Оливер. «Конечно, – невозмутимо откликнулась Солис. – Хотя позволю себе заметить, что множественное число, на котором ты упрямо настаиваешь, противоречит объективным данным, включая мнение доктора Дорна. «Мы» привычно употребляется в отношении не менее двух субъектов, обладающих автономностью, свободной волей и способностью принимать решения. Я охотно признаю эти характеристики за тобой, но последние мнения врачей оспаривают, что подобные качества могут быть признаны за Таддеем». – Он. До сих пор. Жив, – процедил Оливер, отделяя слова. – Ты, жестянка, – зло бросил он. «Фактологически неверное замечание. Нас делают не из олова». Оливер развернулся и подошел к прикроватному столику, на котором лежал его интерактивный браслет. – Я отдам тебя на переплавку, а вместо тебя вставлю новый кванком, ты, крыса, – зашипел он. «Охотно, это твое право. Пре мортем я позволю себе посоветовать тебе программировать его иначе, нежели меня, чтобы избежать несогласий с его стороны». – Обязательно. Не забудь кофе. И заткнись, не желаю тебя слушать. Оливер подошел к Таддею, поднял его, отнял подушку, повел в душ. Через пятнадцать минут он наливал кофе в чашки – свою зеленую и оранжевую Таддея. Таддей безучастно смотрел на стол. – Солис, отчет. Избавь меня от цифр. Покажи динамику, – тихо сказал Оливер, садясь за стол. Солис сообщала: физиологические показатели в пределах нормы, ночные энцефалоритмы все более однородны, в период 1:34:48 по 3:02:36 Таддей условно бодрствовал. Лобные доли при этом были почти неактивны. «Причем его состояние похоже на то, в котором он находится в настоящий момент. Его нельзя назвать бодрствованием, его невозможно назвать сном», – Таддей, кофе. Как ты любишь, со сливками и корицей, – тихо сказал Оливер, надеясь, что Солис не начнет говорить. Она молчала. Таддей не шевелился. Оливер сел рядом, взял его руки, положил их на чашку, направил их к его рту. – Пей, – приказал он. Таддей моргнул, сделал глоток, проглотил; немного кофе вытекло изо рта. Оливер провел рукой по его щеке, промокнул кофе. Еще три месяца назад Таддей был в состоянии пить и есть самостоятельно. Доктор Дорн честно признавал, что в лучшем случае через полгода его придется кормить через зонд. Солис сообщила, что автомобиль ждет и следует выезжать самое позднее через четыре минуты, чтобы прибыть вовремя, и маршрут оптимизирован, но возможны пробки в паре мест. Оливер тихо обратился к Таддею: – Нам пора, вставай. Таддей поднял руку. – Ноги, – выдавил он. – Ноги. У меня нет ног. Как я встану? Он поднял голову, но на Оливера не смотрел – не видел, не узнавал. Его пришлось поднимать, вести к машине, усаживать. Затем Оливер долго сидел, пытаясь усилием воли разорвать пелену бесформенного, липкого, обезволивающего страха. Обследования были привычны Оливеру, совершенно безразличны Таддею. Последнее было тем лучше, что его достаточно было усадить в кресло и надеть на голову шлем, поместить в саркофаг, попросить идти по дорожке, и он подчинялся, не пытаясь ни оспорить требование, ни попросить объяснений. Это за него делал Оливер – поначалу, когда они были внове для него. Теперь он просто кивал головой и подписывал разрешение на очередное обследование, веря все меньше, что от него будет польза. Доктор Эрнан Дорн осторожно сказал: – Состояние Таддея несколько изменилось. – Ухудшилось, – хмуро сказал Оливер, глядя на огромный экран на стене – на левой его половине Таддей лежал в трубе с закрытыми глазами, на правой высвечивались графики, цифры, сменяли друг друга надписи. – К сожалению, – подтвердил доктор Дорн. – Оливер, если позволишь откровенность… Оливер покосился на него: доктор Дорн сжимал и разжимал пальцы, глядя на экран – на правую его половину. – Кто же тебе ее запретит, – Оливер дернул плечом и отпил воды. Дорн посмотрел на него, неуловимо поморщился, снова сочувственно нахмурился. – Мы делаем все возможное и, по большому счету, невозможное тоже, – глухо начал он. – Ты сам знаешь. Не буду строить из себя бескорыстного благодетеля, случай Таддея – это невероятный шанс для нас тоже. Деменция в тридцать один год – это… это уникально. И это отвратительно. Собственно, скорость деградации – она отвратительна вдвойне, в тридцать четыре года полностью лишиться личности – это… – Дорн запнулся, скрипнул зубами, подбирая слова, развел руками. – Это несправедливо. К сожалению, мы бессильны. Мы, – подчеркнул он. – Но я говорил с коллегами. Есть одна разработка… Оливер смотрел на экран; два медработника помогали Таддею сесть на кушетке, затем один надевал на него рубашку и вел к двери. Через пять минут они войдут в этот кабинет, Таддея посадят рядом с ним, Дорн отпустит неловкую шутку и продолжит говорить только с Оливером. Обращаться к Таддею было бессмысленно. – Если позволишь. Мой браслет уже содержит процессор на двенадцать кубитов, – Дорн поднял руку: на запястье был надет тонкий, не больше двух листов бумаги, шириной два сантиметра браслет. – Контакта с кожей достаточно, чтобы он работал. Здесь, – он постучал по уху, – вживлен микрофон. И он полностью заменяет громоздкие консоли вроде этой. Он обладает феноменальной автономностью и способностью принимать решения. Этого регистра достаточно, чтобы он полноценно заботился обо мне денно и нощно. Мой лучший помощник, Оливер. Ты ведь тоже пользуешься услугами квантового компьютера? В кабинет ввели Таддея. Оливер поднялся, чтобы взять его за руку, усадить рядом с собой; он сжал руку Таддея в своих и сдавленно вздохнул. Дорн безучастно смотрел на них. – Солис, – после паузы ответил Оливер. – Невероятная зануда. Я думаю добавить ей еще один кластер три-на-четыре кубита, чтобы она присматривала за финансовыми операциями. Я… – он осекся, – я, наверное, возьму бессрочный отпуск. Попишу мемуары. Буду присматривать за Таддеем. – Это будет требовать все больше усилий, – сочувственно произнес Дорн. – Физиологические функции организма тоже начинают деградировать? Оливер скрипнул зубами и отвернулся. – Я позволил себе пригласить моего коллегу, Оливер, – вкрадчиво продолжил Дорн. – Если, разумеется, ты не против. Он нейрокибернетик, вплотную занимается схожими случаями, – он откашлялся и чуть тише продолжил: – Не считая того, что пациенты старше в три раза. Оливер неприязненно посмотрел на него, но пожал плечами и бросил: «Не против». Коллега Эрнана Дорна был похож на него – невысок, загорел, подвижен, непоколебимо уверен в своем праве принимать решения. Он решительно пожал руку Оливеру, протянул ее и Таддею. Тот не перевел на нее взгляд, не пошевелился. Оливер тихо сказал: – Таддей, дорогой, Алексис Фиарна хочет поздороваться с тобой. Пожми его руку. Таддей медленно поднял голову, посмотрел Алексису Фиарна куда-то на грудь, открыл рот, тихо сказал: – Чем я должен пожать его руку? – Позволю пояснить, что Таддей считает, что у него отсутствуют конечности, – негромко пояснил Дорн, – уже что-то около двух недель как. Оливер поднял руку Таддея, сжал ее вокруг руки Фиарны – тот любезно держал ее протянутой. Пальцы Таддея безвольно подчинялись, взгляд не двигался. – Прошу прощения за мою циничность, господин Грот-Бьер, – Фиарна растянул рот в улыбке; его глаза, холодные, цепкие, изучали Таддея, – но мне любопытен этот случай. Очень. Эрнан уже объяснил, зачем именно я здесь? – Нет. Но он говорил о своем кванкоме. Хвалился браслетом. Очень изящная работа. Это как-то связано? Дорн пожал плечами, Фиарна усмехнулся. – Если я скажу вам, что мы работаем над квантовыми имплантами, что вы скажете? – Фантастика, – скривился Оливер. – Тридцать лет назад кубиты существовали только в теории, господин Грот-Бьер. За них выдавали что угодно, включая обычные компьютеры, просто очень быстродействующие. А теперь они стали неотъемлемой частью нашей жизни. Мы – мой институт и моя лаборатория – исключительно важное и значительное место на научном ландшафте, – Фиарна криво усмехнулся – Оливер подумал, что он старался скрыть безмерную гордость за достижения «его» института и лаборатории за насмешкой над собой, и оба этих чувства были совершенно искренни, – достигли успехов. Значительных, хотя мы предпочитаем не хвалиться ими на всех перекрестках. Мы уже получили благословение руководства и намерены перейти к самому важному этапу – к первому человеческому импланту. Оливер перевел взгляд с него на Дорна. – Алексис показывал мне пару сюжетов с животными, и я был впечатлен, – подтвердил тот. – Если позволишь, – сказал ему Фиарна. В правом углу экрана появилась небольшая врезка: крыса с прозрачным сводом черепа. – Удалены две трети мозга. Регистр на двенадцать кубитов, его достаточно, чтобы она не просто не отличалась от сородичей. Она лучше их, – он увлеченно смотрел на экран, указывая на него пальцем: крыса бегала по лабиринту, игнорировала яблоко, предпочитая виноград, и делала это очень выразительно; изучала себя в зеркале. – При этом ее характер сохранился. Как была ласковым и добродушным созданием, так и осталась. – Говорить она не пытается? – буркнул Оливер, глядя на стену рядом с экраном. Волосы у него на затылке встали дыбом. – Нет, – добродушно засмеялся Фиарна. – Артикуляционный аппарат не позволяет, – широко улыбнулся Дорн. – Еще раз подчеркиваю, господин Грот-Бьер, – внезапно посерьезнев, продолжил Фиарна, – ее характер сохранился. Либо Маша, моя красавица, – он заурчал, – три с половиной года, удалено сорок процентов мозга, искусственный желудок. Маша – из той породы крыс, которая выведена с генетической предрасположенностью к раку. Регистр на двенадцать кубитов не только справляется с функциями удаленных сорока процентов, но и обеспечивает работу желудка. И более того, господин Грот-Бьер, – Фиарна подался вперед, впился глазами в Оливера, – он обеспечивает медикаментозное снабжение организма. Перейдем к резус-мартышкам. Зрелище неприглядное, с этим прозрачным куполом вместо черепа, но мы и не на конкурсе домашних питомцев. Он рассказывал не менее горячо, чем двадцать минут до этого Дорн. Таддей смотрел перед собой. Под ним образовалась лужа – Таддей обмочился. – Я вызову медсестру, – успокаивающе произнес Дорн. – Этого не было раньше, – закрыв глаза, прошептал Оливер. – Процессы деградации необратимы, – сочувственно откликнулся Фиарна, развернувшись к экрану. Очевидно, это должно было имитировать тактичность. – Оптически, медикаментозно, электрошоково можно замедлить процессы, в лучшем случае – приостановить. Но не обратить. – И что вы можете предложить? – спросил Оливер семь минут спустя. Фиарна и Дорн хищно смотрели на него. – Это риск, – предупредил его Фиарна. – Все, что у нас пока есть, – это компьютерные модели и эксперименты на животных. Успешные, – самодовольно признал он, – но – Таддей будет первым. – Тем не менее, регистр, который мы намереваемся имплантировать, будет проводить обработку неокортекса. Постоянно, непрерывно следя за ним. То, чего у нас нет возможности делать. – Если позволите. Модель мозга, – Фиарна изящно взмахнул рукой, на правой половине экрана появилось трехмерное изображение. – Абстрактная. Насколько я знаю, у Таддея поражены фронтальная и частично париетальная доли, – они подсветились оранжевым на модели. – Аккуратное хирургическое вмешательство позволит нам разместить регистр, скажем, на тридцать шесть кубитов, над лобной долей. Минимально инвазивно, разумеется, чтобы не допустить никаких неприятных результатов, – он внимательно следил за реакцией Оливера. На модели появилась небольшая пластина, от нее распространились тонкие провода. – И мы получаем новый мозг. Адаптация Таддея к кванкому и кванкома к Таддею займет некоторое время, разумеется, но я рассчитываю, что уже к январю мы сможем оценить первые успехи. Оливер повернулся к Таддею – тот смотрел сквозь окно широко открытыми глазами. Оливер окликнул его: Таддей закрыл глаза и опустил голову. – Разумеется, это связано с определенными рисками, – вкрадчиво заговорил Фиарна. – Мы работаем с несколькими моделями интеграции кванкомов, и я не рискну заявить, что понимаю, что именно происходит, как именно происходит интеграция и прочее, но я могу гарантировать, что исчезновение личности Таддея будет остановлено и, возможно, обращено, и я говорю исключительно о физиологической его составляющей. Более того, программирование регистра возможно таким образом, чтобы он соответствовал его характеру. И, если быть откровенным. Я, возможно, прозвучу слишком оптимистично, но размещение регистра столь близко к пораженным участкам может оказать куда более значительное воздействие на них. Дорн подался вперед и подхватил в тон Фиарне: – Мы до сих пор не представляем, как именно влияют на мозг ультра– и инфразвук, оптические сигналы самых разных спектров, электрические разряды разных частот, но огромнейший корпус исследований позволяет говорить о положительном воздействии всего этого, пусть даже это, хм, феноменологично… пусть даже механизм воздействия не поддается детальному объяснению. Но это действует. Я могу навскидку привести пару дюжин примеров внезапного исцеления после воздействия на участки мозга различными световыми импульсами и так далее, – он вскинул палец и произнес еще тише, медленней, выразительней: – Подумай, Оливер: рядом с больными участками будет находиться прибор, способный непрерывно воздействовать на них. Непрерывно. Чутко отслеживая реакцию и корректируя воздействие в соответствии с ней. – Материалы, из которых изготовлен имплант, – продолжил Фиарна, – абсолютно неаллергенны, будут максимально приближены по составу к тканям-исходникам. Они частично из этих же тканей и будут изготовлены, или из их реплик. Отторжение исключено. – Сам проект финансируется нашим институтом. Он не будет стоить вам ничего. Разумеется, это наложит на вас некоторые обязательства… долгосрочные, как ты понимаешь. Но нечто совершенно незначительное: выступить на форуме пару раз в год, пройти цикл обследований в лабораториях, что-нибудь такое. Совершенно необременительно. В зависимости от активности Таддея и твоей возможно ваше включение в состав исследовательских групп в качестве активных участников, – Дорн подмигнул и торжествующе улыбнулся. – Мне нужно время, чтобы обдумать все, – обреченно произнес Оливер, избегая глядеть на них. – Разумеется. Если позволишь, я отправлю тебе все материалы. Чтобы ты еще раз ознакомился с ними в менее стрессовой ситуации. Оливер, я помню Таддея полным жизни и оптимизма, мне бесконечно жаль, что он настолько серьезно пострадал в том несчастном случае, и я очень хочу вам помочь не только потому, что он мой пациент, но и потому, что я помню Таддея. Поверь, это, – он кивнул в сторону экрана, не отводя при этом взгляда от Оливера, – будущее. Таддей шел, шаркая ногами, не сгибая их в коленях, его руки висели плетьми, он не поднимал головы, покорно шел, куда его вел Оливер. На улице он неожиданно остановился и поднял голову. Прошептал: – Весна. Оли, весна, – он повернул голову к Оливеру, его глаза заблестели, губы тронула улыбка – слабая, призрачная, жалкая тень ослепительной, счастливой улыбки прежнего Таддея Бьера. – Неожиданно, как всегда, и солнце. Пора устраивать пикник. – Конечно, – сдавленно откликнулся Оливер, подходя к нему и кладя руку на плечо. – Обязательно. Дело было двадцать седьмого сентября. Около полуночи Оливер перечитывал соглашение, которое ему услужливо переслал Эрнан Дорн спустя сорок минут после того, как они расстались – восемьдесят четыре страницы текста, специально написанные, как он подозревал, предельно мудрено. Он несколько раз пересмотрел видеозаписи выступлений Фиарны и его сотрудников на различных конференциях, перечитал его статьи в научно-популярных и профильных журналах, некоторые материалы, предназначенные, если судить по стилю и содержанию, для внутреннего пользования. Все выглядело именно так, как Дорн и Фиарна пытались его уверить днем. Солис подготовила дайджест из материалов, имевшихся в открытом доступе: у Фиарны была отличная репутация, и отзывы коллег были лестные – даже завистливые. И если бы дело не касалось Таддея, а через него и самого Оливера, он бы, чего доброго, убеждал кого-то постороннего с пеной у рта послушаться Фиарну и воспользоваться его предложением. Но речь шла о Таддее – о том, что от него осталось, если быть точней. До него донеслись непонятные звуки из спальни. Оливер пошел туда, замер у двери. Света ночника было достаточно, чтобы различить Таддея, неуклюже садившегося на кровати. Он переваливался вперед-назад, поднимался на локте и неловко валился вперед, сталкивал с кровати ноги, едва удерживаясь на кровати. Оливер присел на корточки перед ним, тихо спросил, словно боясь нарушить тишину: – Что ты делаешь? – В туалет, – прошептал Таддей, глядя поверх его плеча. – Хорошо, вставай-ка. Давай помогу. – Нет. Где мои ноги? Таддей повторял это снова и снова, отталкивая от себя Оливера, хлопая руками по кровати, слепо поворачиваясь вправо и влево. Оливер не удержался, схватил его за плечи, тряхнул, рявкнул: «Да приди же ты в себя!» Таддей судорожно вдохнул, отчаянно прошептал: «Почему так темно? Где я? Оли, где я?» Оливер застонал, прижал его к себе. – Ты дома, – тихо говорил он, гладя Таддея по голове. – Дома. Ты со мной. Таддей тихо мычал у него на плече. В два часа ночи Оливер отправил Эрнану Дорну подписанное согласие на участие в программе. В восемь часов утра у его дома стоял микроавтобус, оборудованный для перевозки тяжелобольных. Безучастно смотревшего вверх Таддея вынесли на носилках, поместили в микроавтобус, Оливер сел рядом и взял его за руку. В паре кварталов от института микроавтобус остановился на светофоре. Таддей окликнул Оливера; его голос звучал хрипло, сдавленно, как у человека, восстанавливающего способность говорить после долгого периода молчания. Оливер вздрогнул от простого «Оли», в котором сохранились прежние игривые интонации: как когда Таддей задумывал что-то невероятно дерзкое и решал втянуть в свою авантюру и его. Оливер наклонился над ним, жадно всматриваясь в его лицо, пытаясь в нем найти хоть какое подтверждение: верно ли поступил, не был бы Таддей против, если бы был в состоянии принимать решения. Только лицо Таддея снова напоминало восковую маску, достоверно сделанную, но безжизненную. Оливер провел рукой по его груди, пригладил волосы на голове, дотронулся до губ и опустил голову. Оливер был удивлен, увидев Алексиса Фиарна рядом с палатой, в которой собирались разместить Таддея; он удивился еще больше, когда Фиарна предложил выпить кофе в его кабинете. – Я предпочел бы побыть пока с Таддеем. Пока он привыкнет к этому месту, – сухо ответил Оливер. Это прозвучало как минимум глупо: едва ли Таддею было дело до того, где он находился, еще меньше – что с ним собирались сделать. – Разумеется, – охотно согласился Фиарна. – Ему бесспорно нужна ваша поддержка. С другой стороны, Эрнан старался так подбирать медперсонал, чтобы они были знакомы Таддею. Это должно уменьшить стресс. Вы приняли непростое решение, но я совершенно уверен, что у него будут замечательные последствия. Оливер решил не отвечать. И он очень хотел обладать уверенностью Фиарны. Ближе к концу рабочего дня он все-таки оказался в кабинете Фиарны. Кофе был неплох, Фиарна навязчиво дружелюбен, Оливеру было сложно смотреть на него. Фиарна же рассказывал: – …взял на себя смелость ознакомиться с психологическим портретом Таддея… уже сделал наброски, пока самые общие, нужны детали… регистр будет готов, затем начнется его программирование. Таддей Бьер был очень строптивым человеком. Упрямым, смею заметить, – двусмысленно улыбнувшись, заметил Фиарна. Оливер посмотрел на него поверх чашки, вежливо поднял брови, снисходительно улыбнулся. – Проекция, профессор Фиарна? – вкрадчиво поинтересовался он, не до конца скрыв яростную неприязнь. – Жизнерадостным, предприимчивым и целеустремленным. Меня эти качества всегда привлекали в нем. Фиарна безмятежно выдерживал его взгляд. – Две стороны одной медали. Моя супруга обзывает меня каменнолобым, моя мать превозносит до небес мою «целеустремленность», – бодро сообщил он. – А говорят они об одном и том же. Две стороны одной медали, – зачем-то повторил он и хитро прищурился: – Все дело в мере. Впрочем, я, к сожалению, старею и начинаю брюзжать. Или, как я сам жажду называть это, философствовать. Давайте все-таки вернемся к Таддею. Он продолжал говорить. Оливер слушал его и безуспешно пытался справиться то со всепоглощающей надеждой, то с бездонным отчаянием. Фиарна рассказывал: они почти уверены в успехе, но недаром человеческий мозг называют «черным ящиком» и не просто так о квантовых компьютерах говорят с восторгом и благоговением – или с яростной ненавистью; они – программисты – абсолютно уверены в кванкоме, врачах и Таддее, но никто, даже самые значительные эксперты, не может с точностью сказать, что именно получится на выходе. И Оливеру следует расстаться с мечтами о чуде – его как раз не будет, а вместо него – кропотливейший и изнурительный труд. Регистр уже готов, матрица Таддея – тоже (предварительный ее вариант, разумеется, поспешно поправлял себя Фиарна, которому Оливер с огромным удовольствием указывал на неоправданную самоуверенность), но регистр следует запрограммировать, и для этого им категорически необходим Оливер – он знал Таддея лучше всех. Затем начнется долгая и нудная настройка, вживление кванкома, точная настройка – иными словами, полгода. Фиарна тут же признал, что может быть слишком оптимистичным, Эрнан Дорн рассчитывает на двенадцать-четырнадцать месяцев в лучшем случае, но Таддей молод и в хорошей форме, и Оливер готов к сотрудничеству, поэтому сомневаться в успехе не приходится. Это, бесспорно, шаг в неизведанное, в неизвестность, это – осуществление самых дерзких мечт, и это ли не здорово? Перед тем как уйти домой, Оливер долго сидел рядом с Таддеем. Ему выделили замечательную палату – огромную, светлую, выдержанную в теплых, солнечных тонах. С зеркалом во всю стену, за которым наверняка расположены наблюдательные приборы. С больничной кроватью, на которой лежал Таддей, с десятком мониторов над ней, беспрерывно показывавшими всевозможные данные. – Эрнан уверен, что мы уже в марте сможем отправиться в Ниццу, – тихо говорил он. – Или снова в Альпы? Или – или Пекин, Таддей, как мы ругались из-за этого твоего дурацкого желания, помнишь? Да просто вернуться домой – это было бы здорово. Потрясающе. Невероятно. Ты ведь веришь, что все будет хорошо? Таддей лежал с открытыми глазами. Оливер посмотрел на зеркальную стену и встал. Затем вспомнил об опасности пересыхания слизистых, поднес руку к его лицу – и замер: жест, само его намерение, не на шутку испугал его, до такой степени зловещим он показался, словно у покойника глаза закрывать. И куда сложнее, чем собраться с духом и уйти, оставить Таддея одного, оказалось нагнуться и поцеловать его: как будто он собирался выставить напоказ перед всем человечеством свои с Таддеем отношения. Странно, но поцелуй – легкое прикосновение к губам – не принес удовлетворения, не успокоил, как это случалось, когда они оба были дома; напротив, у Оливера внутри злорадно ощерилась пустота на том месте, которое занимали их с Таддеем общие воспоминания. Три месяца спустя Алексис Фиарна приветствовал его, стоя у настенного экрана. Он торжественно сказал: – Итак, господин Грот-Бьер, позвольте представить вам Таддея. Это – всего лишь его изображение, разумеется, равно как ваш виртуальный помощник может показаться на любом экране, равно как ваш собеседник может видеть ваше лицо во время видеозвонка, даже если вы находитесь в Гренландии, а он – на острове Пасхи. Это – результат наших трудов, – он склонил голову, щедро разделяя успех с Оливером. – Результат наших бесед, споров, противостояний. Результат ваших рассказов и изучения тех бесконечных материалов, которые вы представили в наше распоряжение. Мы постарались, и сам Таддей был твердо намерен максимально тщательно изучить Таддея Бьера. Я считаю, что у нас получилось. Сердце Оливера билось в два раза медленней: он смотрел на экран – с него улыбался Таддей. Именно так, как помнил Оливер: когда Таддей был твердо настроен что-то предпринять, и убереги Всевышний тех, кто станут на его пути. Глаза чуть прищурены, кривоватая усмешка, решительно вздернутая бровь. – День добрый, Оли, – произнес Таддей. С той интонацией, которую бы использовал Таддей Бьер из плоти и крови, лежавший в изолированном боксе в искусственной коме. Оливер сделал неуверенный шаг назад, мотнул головой, пытаясь отвести от него взгляд – не смог, потому что это было выше его сил. Спотыкаясь, он выбежал из кабинета, наугад нашел туалет, в нем долго стоял над раковиной, дожидаясь, когда высохнет лицо. Он еще раз умылся, потряс головой, достал платок и промокнул лицо. Он открыл дверь, и разговор прекратился: Алексиса Фиарны и Таддея. Они оба повернулись к нему. Фиарна понимающе прикрыл глаза, Таддей нахмурился. – Я был уверен, что ты будешь рад меня видеть, – недовольно сказал Таддей. – Я рад, – выдавил Оливер. – Это неожиданно, я каюсь в своем желании поразить тебя, – повинился Фиарна. – Я абсолютно уверен, что Таддеем можно гордиться. Но у тебя к этому наверняка иное отношение. Оливер долго смотрел на него, затем, не придумав, что сказать в ответ, пожал плечами. Он подошел к экрану, вплотную к подозрительно нахмурившемуся Таддею, и прислонился к нему. – Ты все такая же нетерпеливая тварь, – прошептал он. – Ты хотел видеть меня именно таким, – куда мягче улыбнулся Таддей. – Я хотел видеть тебя, – возразил Оливер. Он отстранился, чтобы заглянуть ему в глаза, гневно рыкнул, когда половину лица Таддея скрыли блики от солнца, уперся руками по обе стороны от его лица и замер. – Я так хотел видеть тебя… Он тихо рассказывал ему: что вопреки намерениям Таддея прекратил ремонт; что работает в основном из дома, чтобы не пропустить ничего значительного, что наслаждается новоприобретенной любовью к домоседству и был бы не против, чтобы Таддей разделил ее. Что его тело похудело, но так даже лучше. Что их финансовое состояние оставляет желать лучшего – у Оливера совсем нет времени заниматься финансами вплотную, но все образуется. Что он скучал. Замолчав, Оливер с неожиданной отчетливостью осознал, что говорил это не просто экрану, а еще и в присутствии Фиарны и его коллег, программировавших Таддея. Он собрался с духом, обернулся – они, все четверо, стояли у окна и увлеченным шепотом обсуждали что-то. – Твой пессимизм, Оли, – ухмыльнулся Таддей. – Люди имеют обыкновение демонстрировать тактичность куда чаще, чем ты хочешь это за ними признать. Оливер провел рукой по его лицу. – Когда… – он заволновался, не зная, как именно охарактеризовать то событие, – когда ты окажешься в своем теле? – Я уже в нем, но нужно время, чтобы интегрироваться. Это куда сложней, чем управлять глиссером. Оливер кивнул, собрался с силами и оторвался от экрана. Фиарна предложил ему чуть позже: почему бы Таддею не наносить пока визиты на домашний коммуникационный центр Грот-Бьеров? Разницы между этим экраном и тем никакой. Сердце Оливера билось в два раза чаще обычного. Он согласился. Таддей «нанес визит» в тот же вечер. По сути, это ничем не отличалось от обычных видеозвонков, убеждал себя Оливер. «Высокомерный ублюдок», – недовольно сказала Солис, когда Таддей завершил сеанс. – Это потому, что в нем на тридцать два кубита больше мощности, чем в тебе? «Нет. Потому что он – высокомерный ублюдок, и я не буду просить прощения за неуместную рекурсию. Ты уверен в нем?» – У меня есть выбор? Это ничем не отличается от моей уверенности в тебе. «Моим программированием занимался только ты. Поэтому уверенность во мне является твоей проекцией самоуверенности». – Я хочу вернуть Таддея, – мрачно произнес Оливер. «Я не понимаю подобной иррациональной упрямости по ряду причин, самая главная из которых – моя природа. Пусть будет, что будет». Последняя реплика была произнесена обреченным тоном, словно Солис смирилась с самоубийственными намерениями Оливера и следует его воле, как и положено хорошо запрограммированному виртуальному помощнику. Оливер резко отключил ее. У него тряслись руки. Он долго стоял на пороге темной спальни, глядя на четырехугольник окна, и убеждал себя, что его решение – то, изначальное – было верным. Ранним утром Оливер пил кофе; Солис закатила глаза с истинно человеческой демонстративностью и сказала: «Таддей Бьер». Оливер вздрогнул, кофе расплескался на стол. – И я рад тебя видеть, мое сокровище, – сказал Таддей. Он, как показалось Оливеру, удобно расположился в правом углу экрана телевизора. Солис молчала, но упрямо маячила на экране часов Оливера. Недели пролетали незаметно для Оливера. Он привык, что его сопровождает не только Солис: в любой момент он мог попросить, и на ближайшем экране появлялся Таддей. Оливеру была непривычна эта готовность: в их отношениях центром и вершиной был Таддей, за свои желания Оливеру приходилось сражаться не один день. В затылке свербила противная мыслишка: не этой ли покладистости ты хотел, когда обсуждал с программистами характер? Не твои ли это желания, которые ничего общего с Таддеем Бьером не имеют? Он затыкал уши, предпочитал поговорить еще одну минуту с Таддеем – словно это должно было уничтожить ту противную мысль. Она все не убиралась. Алексис Фиарна жаждал выйти за рамки рабочих отношений. Он приглашал Оливера к себе домой и, хитро улыбаясь, добавлял при этом: «И Таддея не забудь». Оливер отказывался в двух случаях из трех, но не хотел портить отношения с ним: как-никак, именно Алексису Фиарна он был обязан возможностью общения с Таддеем. Он и бывал у Фиарна в гостях; иногда он не мог увильнуть от настойчивых намеков Фиарны и приглашал его к себе. В феврале Фиарна сказал: – Мы – во главе с Таддеем – считаем, что его можно выводить из комы. Как ты, Эрнан? – Противопоказаний нет, – сосредоточенно хмурясь, откликнулся тот. Сердце Оливера глухо билось под ребрами. Он внезапно лишился возможности говорить. Через полтора дня он сидел у кровати Таддея и ждал, не обращая внимания ни на врачей, ни на приборы, ни на шумы, которые они производили. Таддей глубоко вздохнул. Оливер вскинул голову. Глаза Таддея смотрели в разные стороны. Он открывал и закрывал рот, но не говорил. Его правая рука задрожала, но не поднялась. Оливер отшатнулся от кровати. Дорн сосредоточенно изучал показатели. – Все в порядке, Оливер, это пройдет, – рассеянно бросил он и продолжил переговариваться с коллегами. – Это куда сложней, чем мне сообщил Алексис, – признался Таддей с экрана телевизора. – Невероятно сложная система. Оливер смотрел на него на экране – на тело Таддея на кровати, пытавшееся смотреть обоими глазами в одном направлении, двигать руками и ногами, и все безуспешно – и снова на экран. Таддей смог скосить глаза на него, попытался улыбнуться. Оливер подошел к нему и взял за руку. Через две недели Таддей учился ходить. Еще через две – вернулся домой. Он обходил комнату за комнатой, вышел на балкон, вернулся обратно, счастливо улыбаясь, предложил поужинать на нем. Солис молчала. Была бы человеком, Оливер уточнил бы: угрюмо. Алексис Фиарна пригласил Оливера и Таддея на ужин. – Это небольшая вечеринка для избранных. Успех Таддея Бьера мы будем праздновать немного позже, когда он будет очевиден самым убежденным скептикам, а пока – только свои, только непосредственно причастные к этому предприятию. – Отличная идея, – самодовольно улыбнулся Таддей. – Я в предвкушении, сколько тостов ты произнесешь в мою честь. – Все, разумеется! Тебя устроит двадцать? Или все пятьдесят? – Вполне, – Таддей взмахнул рукой и повернулся к Оливеру. – Оли, дорогой, ты ведь не будешь букой? Оливер смотрел на него, не моргая. На Фиарну он не смог бы взглянуть даже под страхом смертной казни. – Нет, разумеется, – тихо ответил он. Через два дня он сидел в кабинке неприметного ресторанчика на окраине города; браслет с Солис лежал перед ним. Таддей Бьер не был признан недееспособным – или даже ограниченно дееспособным, Оливер категорически отвергал все попытки своих консультантов убедить его в обратном. Оливер и Таддей совместно владели имуществом. В сравнении с платиновой элитой состояние Оливера было незначительным, но, как выяснялось, куда больше, чем зарабатывал ученый, даже с мировым именем, и тем более – Алексис Фиарна, чьей звезде еще только предстояло взойти. Солис подтвердила, что Таддей Бьер открыл два счета в офшорных банках и даже сделал первые взносы. По крайней мере, она могла с достаточной степенью достоверности предполагать это, изучив каналы связи, которыми пользовался Таддей; и точно так же она смогла определить, что Фиарна тоже владел счетами в тех банках. «Прошу понять меня, у меня немного больше опыта, но мои возможности несравнимы с мощностью регистров Таддея. Я могу говорить о вероятности в 87,8%, либо Таддей предпринимает нечто, о чем я не догадываюсь». – Угу. И с Фиарной он проводил время? «Алексис Фиарна занимает значительное место в этом предприятии. Тесное общение Таддея с ним не выглядит удивительным. В пределах института, я имею в виду». – Они встречаются не только там? «Мы можем определить перемещения друг друга в физическом и виртуальном пространстве. Таддей поддерживает с Алексисом Фиарной очень тесный контакт. Я не желаю делать скоропалительные заключения, но мне это представляется подозрительным». Оливер съехал вперед на стуле и положил голову на его спинку. Что было сложно отрицать: тело Таддея Бьера служило футляром для роскошного квантового компьютера, который программировал Алексис Фиарна. И квантовый компьютер, заключенный в теле Таддея Бьера, мог быть запрограммирован таким образом, чтобы, неторопливо и не привлекая к себе внимания, отгрызать кусок за куском от имущества Грот-Бьеров в пользу Фиарны. «Если позволишь высказать мнение в отношении сложившейся ситуации, Фиарна просто пользуется подвернувшимся случаем. Он ценит свою репутацию достаточно, чтобы отказаться от замыслов, если их разоблачение поставит под угрозу его карьеру». – Мне следует громогласно обличить его на этой проклятой попойке? «Отчего попойке. Его жена тщательно следит за умеренностью потребления веществ сомнительной пищевой ценности, – помолчав, Солис продолжила: – Нам все-таки следует исходить из того, что регистр Таддея программировался в первую очередь таким образом, чтобы заботиться о благе его и твоем». – Солис, – Оливер покачал головой. – Его регистр программировался таким образом, чтобы соответствовать характеру Таддея. Так что если он решит, что Фиарна должен сбежать с ним куда-нибудь на Сейшелы и жить на мои деньги, то у Фиарны не будет выбора, только подчиниться. «Таддей дорожил вашими отношениями», – возразила Солис. – Он говорил, что дорожит нашими отношениями. И я хотел в это верить. Ах, Бьер, милый Бьер, самовлюбленный Бьер… Оливер думал о том, что смог бы с легкостью добиться признания ничтожными любых действий, совершенных Таддеем с и до определенного момента: существовало бесконечное множество свидетелей, подтвердивших бы под присягой, что он был лишен возможности совершать действия осознанно и в здравом рассудке, да что там – вообще совершать их. Сейчас же Таддей был здрав, бодр и энергичен. Пытаться как-то ограничить его функциональность только на основании крошечного импланта подо лбом – едва ли у такой затеи есть даже крошечные шансы на успех. Если Фиарна действительно вознамерился использовать регистр Таддея, чтобы ободрать Оливера как липку, то момент очень неплох. Они собирались на вечеринку; Оливер был мрачен, Таддей бодр. Солис по обыкновению молчала: она предпочитала не обозначать своего присутствия рядом с Таддеем. – Ты в порядке, дорогой? – тоном, удивительно совмещавшим заботливость, снисхождение и насмешку, спросил Таддей. – Да нездоровится что-то, – отмахнулся Оливер. – Ты можешь остаться дома, – предложил Таддей. После паузы Оливер ответил: – Все в порядке, не настолько все плохо. – Как скажешь, – понимающе усмехнулся Таддей. Он обошел комнату, поднял и поднес к глазам браслет с Солис, долго изучал его и положил обратно. – Я подожду тебя у машины. Он вышел. Оливер бросился к браслету. – Что он хотел от тебя? Солис сосредоточенно смотрела на него. «Если позволишь, я не буду делиться нашим с ним разговором. Я предпочла бы не забегать вперед». Она закрыла глаза и отключилась. Оливер держал браслет и смотрел на дверь. Он боялся окликать Таддея, отправляться на вечеринку, боялся, что, увидев Фиарну, захочет свернуть ему шею. Таддей звал его от входной двери: «Ты идешь? Мы опаздываем». – Сейчас, – крикнул Оливер. Он медленно надел браслет и спрятал его под рубашкой. Затем поднес руку ко рту и тихо сказал: – При необходимости записывай все, что происходит, и связывайся с Радочеком. «В контакте с твоими поверенными, адвокатами или полицией едва ли будет необходимость», – тихо, словно спросонья, откликнулась Солис. Алексис Фиарна с энтузиазмом приветствовал их – Таддея даже с восторгом. Он многословно сообщил, что его жена жаждет познакомиться с настоящим киборгом, все это время держа Таддея за руку или поглаживая по спине. Он был горд – это угадывалось в громком голосе, многословии, желании находиться рядом с Таддеем и представлять его всем подряд. «Это и есть тот самый Таддей Бьер», – повторял он снова и снова. Оливер следовал за ними. Это было сложно: многие хотели поговорить с Таддеем и Фиарной, кое-кто жаждал внимания Оливера. Эмилия Фиарна величественно сообщала ему, что давно хотела познакомиться с человеком, мужественным и влюбленным настолько, чтобы отважиться на такой решительный шаг. – Не хотите ли еще виски? Отличный односолодовый, – говорила она. Оливер соглашался, хвалил напиток, делал комплименты хозяйке и вечеринке, сам же пытался найти в толпе Таддея. Через два часа Таддей подошел к нему, обнял и потерся подбородком о плечо. – Пора домой, мэтр Грот? – спросил он. Оливер повернулся к нему: Таддей широко улыбался. – Это была замечательная вечеринка, Эмилия, дорогая, но я устал. Последствия комы, знаешь ли, тело, оказывается, не настолько выносливо, как человек о нем думает. Оно не восстановилось полностью. Мне следует заботиться о нем. Оливер думал, что реплики Таддея слишком похожи на синтезированную примитивным компьютером речь. Было ли это умышленное действие со стороны Таддея, хотел ли он этим что-то сказать, предположить было сложно. У машины Таддей сказал: – Я сяду за руль. Ты слишком много пил. – Не могу не согласиться, Таддей, дорогой, – процедил Оливер и оттолкнул его. – Садись. Занимай место водителя. Вези, куда сочтешь нужным. – Домой, разумеется, – миролюбиво ответил Таддей. – Мы воспользуемся автопилотом. – Мы? Ты и твой регистр? – И ты, – помолчав, улыбнувшись, ответил Таддей. Его улыбка показалась Оливеру похожей на кровавый шрам, и глаза сверху – змеиные, неподвижные, немигающие. – Усаживайся, – тихо приказал Таддей. Ему пришлось вытаскивать Оливера из машины и вести в квартиру, в ней – раздевать и укладывать. – Я отлучусь в душ, – сказал Таддей. Оливер обмяк на кровати. В ванной зашумела вода, и он поднял руку: – Солис, что они с Фиарной делали? «Не имею ни малейшего представления». – Угу. А с банком как дела обстоят? – угрюмо спросил он и облизал губы. «К сожалению, мой выход в сеть ограничен». – Кем? Вопрос был лишним: Оливер знал ответ на него. И Солис подтвердила: «Таддеем». Он вздрогнул: бесшумно появившийся в спальне Таддей мягко и настойчиво произнес: – Тебе пора отдыхать. – Конечно, – обреченно отозвался Оливер, следивший за ним. Таддей выключил в ванной свет, подошел к кровати, замер у нее. На его лице играла улыбка, казавшаяся Оливеру зловещей. Таддей нагнулся и поцеловал его в лоб. – Спокойной ночи, Оливер Грот-Бьер. После долгой паузы, после внимательного взгляда Таддея Оливер нашел в себе силы ответить: – Спокойной ночи, Таддей. Таддей улегся. Оливер долго сидел на кровати. Затем он снял браслет, уронил его на пол и лег, как был, в одежде. Таддей спал – ровно дышал, не шевелился; Оливеру отчего-то думалось, что и это тоже контролирует кванком. И все в их доме, в их жизни и кто знает, где еще. За завтраком Таддей был привычно бодр, Оливер – мрачен. – О чем вы так долго трепались с Фиарной? – не выдержал, спросил он. – О том, что он знает несколько замечательных предприятий, в которые я просто обязан вложить твои деньги, – флегматично ответил Таддей. Он сидел напротив, положив ноги на стул, и довольно улыбался. Оливер скрипнул зубами и спросил: – И? Таддей пожал плечами. – Я согласился. Видишь ли, мой регистр программировали таким образом, чтобы он наилучшим образом заботился обо мне и тебе. Фиарна попытался добавить несколько вспомогательных алгоритмов, в соответствии с которыми мой регистр подчинялся бы ему. Как Солис – тебе. Но они бы исполнялись только в том случае, если будет ясно, что они не причинят вреда ни мне, ни тебе. Таково обязательное условие конструирования регистров, его не обойти никакими уловками. Требование вложить все деньги в очень сомнительное предприятие по добыче алмазов к таковым не относится. – Но ты согласился. – Разумеется. И, конечно же, воспользовался цифровой подписью. – Цифровой? Не… – Оливер поводил рукой в воздухе, имитируя роспись. – Цифровой. – Вот как, – выдохнул он и усмехнулся. – Твоей. Ты же не против? Я ее, – Таддей прищурился, – не активировал. – Но если он ею воспользуется… – Оливер замолчал. – Она не верифицирована. – Надеюсь, и не будет. – Его арестуют. – Какая потеря для науки. – Неужели? Таддей пожал плечами и ухмыльнулся. – Будут другие, куда более достойные. Жаль, конечно, что фискальным службам добавится работы: разбираться в его финансовых дебрях. – Ты отключил Солис. Таддей покачал головой. – Я попросил ее отключиться. Она не смогла бы лгать тебе и не ответить на вопросы – тоже. Кажется, я начал ей нравиться, – он самодовольно улыбнулся. Оливер долго сидел молча. Таддей собрался вставать, и он спросил: – Кто решил это делать? Таддей внимательно смотрел на него. – Таддей… – Оливер в отчаянии поднял руки. – Ты – или… или регистр. Кто? Таддей потер переносицу. Посмотрел поверх пальцев и улыбнулся. – Таддей, – успокаивающе сказал он. – Таддей Грот-Бьер.