Последний рассвет

– Смотри, – дышит она мне на ухо холодом, – это станет твоим последним рассветом. И я смотрю, и смотрю, и смотрю, и у меня слезятся глаза, но мои руки скованы, и некому вытереть слезы. – Слушай, – приказывает она, – это последнее, что ты услышишь. И я слушаю, и слушаю, и слушаю, а ветер сегодня северный, и он бьет меня в голую грудь и сводит судорогой ноги. – Беги! – кричит она. – Беги как можно быстрее, чтобы спрятаться от моих волков! И я бегу, и бегу, и бегу, и падаю, и поднимаюсь, и знаю, что убежать не удастся, потому что еще никому не удавалось, с чего бы мне становиться исключением? Вокруг нее вьются черные вихри, и она пьет из них свою силу, а потом открывает рот, и с губ ее срываются змеи, гибкими лентами устремляющиеся за мной. А я все бегу и в том беге теряю дыхание и приобретаю боль. Она не позволила мне одеться, и мои босые ступни жалят осколки льда на раздробленном телегами тракте, а голую грудь настойчиво кусает ветер, превращая соски в камешки. Я бегу, ни на что не надеясь, и вслед мне несется дьявольский хохот. Она выпустит волков, едва я сверну в лес. Я знаю это и поэтому не покидаю тракт, словно рассчитываю отсрочить смерть. Но смерть работает на мою мучительницу и терпеливо ждет последнего приказа. Я хотела бы забыться в рыданиях, но сил не хватает, и я просто продолжаю бежать. Никого не осталось. Никого из тех, кто был схвачен вместе со мной: она скормила их волкам, и я смотрела, как они разрывают на части еще живых людей, чьи крики заставляли меня бояться, а ее – наслаждаться. Я смотрела, как она пьет горячую кровь, и та стекала у нее по подбородку, каплями покрывая черные доспехи. Она подчинила себе сушу и море. Она повелевает ветром и плюется огнем. Во власти ее разрушить Олимп, и сами боги трусливо склоняют перед ней головы. Ее ручная ведьма из северных амазонок обучила ее так хорошо, что не рискует больше попадаться ей на глаза. Гроза Миров – так называют ее льстецы. Так называла ее когда-то и я. – Беги, Габриэль! – несется мне в спину острыми иглами, и я пытаюсь ускориться, но ничего не получается. Мои ноги изранены, за мной остается кровавый след, который без труда возьмут волки, едва она спустит их с поводков. Аид пытался откупиться от нее Цербером, но она не взяла, и потерявший хозяина пес бродит теперь по берегам Стикса, воя вслед опустевшей ладье. – Беги, Габриэль! Беги быстрее! Я хочу, чтобы все кончилось. Я устала. Мне больно, мне нечем дышать. Но я бегу, потому что не могу отказаться. Она заставляет. Она даже мертвых может заставить делать то, что ей хочется. Я видела, как она оживляет трупы, как они дергаются, словно марионетки, как вываливаются кишки из вспоротых животов, как вытекает черная кровь из перерезанных шей, как шевелятся черви в прогрызенных насквозь глазах. Ведь ее двор – это сборище трупов, так или иначе. А все живые брошены в темницы, и участь их печальна. Я – последняя из них. Надолго ли меня хватит? Наконец я чувствую, что она ослабляет контроль, и это позволяет мне, спотыкаясь, свернуть с тракта. Вот он – тихий, безучастный ко всему лес, выжженный дотла много лет назад. Черные стволы мертвых деревьев, едва прикрытые снегом. Я проваливаюсь по пояс, пытаясь выиграть последнюю пару мгновений, но мне это не удается, конечно. Она спускает волков. Утробный вой их бьет по ушам и заставляет меня замереть. Заставляет промедлить. И вот уже меня хватают и опрокидывают наземь. Я замираю от ужаса. Прощай! Но с кем я прощаюсь? Кто вспомнит обо мне? Ледяной поцелуй задевает мои губы, и бархатный шепот щекочет щеку: – Ты так плохо бежала, Габриэль. Так плохо… Она хочет поиграть. И теперь ее волки стоят кругом, не подпуская к нам ветер, а она сама склоняется надо мной призрачной тенью, и кончики волос ее тлеют от встающего солнца. – Ты ведь не думала, что я отпущу тебя? Ее глаза слишком близко, и когда-то, наверное, они были красивыми. Кто-то может сказать, что они красивы и сейчас, но не для меня. Она мертва, я не ощущаю ее дыхания, потому что сейчас она не хочет дышать, ее прикосновения жестки и беспощадны, она – бесконечно живущее существо, променявшее человечность на бессмертие. И ей нужна кровь, чтобы хоть иногда ее сердце теплело. Она ведет руками по моему окоченевшему телу, и у меня не находится сил, чтобы удивиться, почему я все еще жива и что-то чувствую. Должно быть, ее очередная прихоть. Она наклоняется еще ниже и сладострастно прикусывает мою шею, кончики ее клыков слегка протыкают кожу. Из горла ее вырывается глухой стон: удовольствие, мне непонятное. – Мне не хочется отпускать тебя, Габриэль. Она словно пытается что-то мне объяснить. Зачем? Она давно сделала меня своей: пустила кровь, забравшись внутрь меня грешными руками. Она не была нежна, не была груба – словно совершила ритуал. Я была девственницей – и перестала ею быть. Может быть, она выпила мою кровь, может быть, напоила ею своих волков. Зачем я ей теперь? Зачем я ей живая? Чтобы снова ворочать внутри меня длинными пальцами, пытаясь достать до сердца? Чтобы прокусывать жилы? Чтобы погружать меня в безумие и опускать на колени, раздвигая ноги? – Мне не хочется отпускать тебя, – повторяет она, и шепот ветром ползет по моей груди вслед за ее ледяной рукой. – Алти говорит мне, что я должна, но я не хочу. Я не могу шевельнуться: снова ее чары. А она смотрит на меня, черные волосы змеями ложатся на доспехи, синие глаза далеки и мертвы. – Когда-нибудь ты меня простишь. Я не знаю, о чем она говорит. Мне хочется спать. Она легко подхватывает меня на руки, заворачивает в свой черный плащ и уносит прочь от встающего солнца. Волки покорно бегут за ней, а я безучастно смотрю на небо. Это и впрямь мой последний рассвет. Она не соврала.