Под небом Саракша

— Что это? — Рудольф Сикорски, он же Странник, даже не посмотрел на его заявление. Будто заранее знал, что там написано. Хотя почему — будто?.. Он и правда знал. Иногда Максиму казалось, что он прочно поселился в его голове и вылезать оттуда не собирается. Вот и сейчас, уловив выражение лица Максима, Сикорски насмешливо приподнял бровь: — Я не читаю твоих мыслей, Мак. Даже не пытался. У тебя достаточно выразительная мимика. Поэтому благодаря таким, как ты, изобретение прибора для чтения мыслей затормозится еще на пару веков. — А что, есть разработки? — заинтересованно спросил Максим. Сикорски смерил его уничижающим взглядом и пожал плечами: — Не знаю. Так что это? Максим опустил глаза, чувствуя себя последним предателем. — Заявление. — По поводу? Вот же дотошный! Максим вздохнул, посмотрел на своего наставника. — По поводу моей отставки, — произнес он медленно и раздельно, будто озвучил содержание заявления и для самого себя. — Отставки от чего, позволь спросить? — Рудольф сложил руки на груди и откинулся на спинку своего крутящегося кресла, замерев, как статуя. «Сфинкс, — подумал Максим, — самый настоящий сфинкс. Не разгадаешь загадку — испепелит взглядом». Глупый вопрос поставил Максима в тупик. И правда — от чего? Ответ «от вас» был не менее глупым. «Я устал?» Еще более неприемлем в стенах Центра. Вся тщательно выстроенная схема разговора — гладкая и непринужденная, которая позволила бы Максиму сохранить остатки гордости, — летела ко всем чертям. Массаракш! — Это заявление о моей отставке, Рудольф. Какие еще вам нужны пояснения? — Это не заявление, — криво усмехнулся Сикорски, — это попытка к бегству. Давно побег-то замыслил, Мак Сим? — Какая разница?! — Максим чувствовал, что ситуация выходит из-под контроля, и ему все тяжелее и тяжелее держать себя в руках. Рудольф Сикорски хорошо знал, как задавать вопросы своим подчиненным так, чтобы они ощущали себя полными идиотами. Идиотом Максим больше быть не хотел. — Хорошо, — вдруг быстро сказал Сикорски, безошибочно чуя злость своего подопечного. Устраивать разборки «по-мужски» было не к месту и уж точно не ко времени. — Ты выполнишь мое последнее поручение и можешь проваливать. На Землю, к этой своей Раде Гаал или кому там еще. Хоть к черту на рога, массаракш! — Почему я должен согласиться? — тихо спросил Максим, вцепившись руками в край рудольфова стола. Стол был изготовлен не из самого прочного металла, и Максим с какой-то детской радостью ощутил, как столешница послушно прогибается под его руками. Теперь Сикорски будет вынужден наблюдать вмятины от его пальцев во время работы — стол Страннику, конечно, заменят, но не так скоро, как тому хотелось бы. Рудольф встал с места, беззвучно отодвинув стул в сторону. На его лице читалось ликование. Несгибаемый Мак снова был согласен играть по его правилам. И Сикорски не собирался эти правила нарушать — он уже запасся железобетонным аргументом в пользу выполнения задания, и было ясно, что Максим у него на крючке. Быть на крючке Максим не любил. И еще меньше он любил зависеть от кого-нибудь, пусть даже от своего наставника. Особенно от него. Рудольф неспешно обогнул стол, подошел к Максиму вплотную и положил руку на его пальцы, сжимающие столешницу. — Отпусти стол, — сказал он почти ласково, — он мне еще нужен. Сцепив зубы, Максим медленно разжал пальцы. Его ноздри раздувались от гнева, дыхание было шумным и прерывистым. — Спокойно, — вдруг резко сказал Сикорски, — хватит. Пар потом выпускать будешь. Если тебе недостаточно моего слова, то вот этого тебе хватит с лихвой. Личные обстоятельства, Мак Сим. Они всегда правят балом. Рудольф подошел к громоздкому железному шкафу, который расположился в углу его кабинета, и, распахнув его дверцы настежь, принялся водить пальцем по бесконечным рядам папок, сложенных в одном, только ему ведомом, порядке. Его губы беззвучно шевелились, и Максим снова успел удивиться его феноменальной памяти. Помнить столько документов и фактов — это совсем непросто. Наконец, найдя искомое, Сикорски медленно обернулся. На его губах появилась торжествующая улыбка. Он небрежно бросил папку на стол, прямо перед Максимом, и ее длинные тесемки, щекоча, прошлись по его пальцам. Максим отдернул руку и впился в папку жадным взглядом — не зная, что там, он все же ощущал чисто профессиональный интерес, который появляется у людей опытных и несомненно талантливых перед началом новой работы. — Открывай, — махнул рукой Сикорски, все также загадочно улыбаясь. Максиму ничего не оставалось, кроме как открыть. И если бы не самообладание, которое даже на текущем этапе обучения давалось ему с трудом, то он бы, наверное, вскрикнул. А может, полез бы на Рудольфа с кулаками, хотя тот точно не был ни в чем виноват. А может, просто бы разнес что-нибудь в этом кабинете к чертям собачьим. Но Максим лишь шумно выдохнул в очередной раз и спросил чужим, отстраненным голосом: — Я могу забрать эти материалы? — Можешь, можешь, — рассеянно сказал Сикорски, наливая себе воды из большого стеклянного графина, — личные обстоятельства, Мак, — повторил он и порвал его заявление об отставке на мелкие клочки. *** Блочная многоэтажка, в которой обитал Максим, прочно ассоциировалась у него с муравейником. Столь же безликим и функциональным. У всего в этом доме была своя функция. И даже охранник на дверях, вечно смотрящий в окно с мрачным видом, похоже, верил, что выполняет нужную и важную работу. Максим уже привык существовать в этом блоке, заходить в свою комнату чуть нагибаясь — архитекторы Саракша не рассчитывали, что здесь будет жить кто-то такого высокого роста. А если и будет — пригнется, не проблема. Максим проигнорировал зеленый огонек на панели телевизора, оповещающий, что пришло время для просмотра вечерних новостей. Новостей ему не хотелось, он смотрел их изредка, и они вызывали у него раздражение, сродни комариному укусу — вроде хочется почесать, но лучше не трогать. Настоящие новости Максим знал лучше всех телевизионных журналистов вместе взятых. Каждые два дня, через день новости на центральном телевидении читала Рада. И это тоже было причиной, по которой он смотрел их. Ему важно было знать, что у Рады все нормально. Он видел ее блестящие глаза, дежурную улыбку и понимал, что все по-прежнему. Он верил, что все у нее сложится хорошо. Максим быстро умылся, пригибаясь в крошечной ванной, закинул полотенце в стирку и устроился на диванчике в углу. Диванчик тоже не мог вместить его целиком, поэтому ноги пришлось уложить на специально приготовленную табуретку. Пока Максим добирался до дома, увиденное в папке в кабинете Сикорски стало казаться нереальным. Фантомным. Приехав домой, Максим был уверен, что ошибся и дело в чем-то другом. В событиях «до». Да, да, так оно и есть. Что-то сжалось в груди, Максим закрыл глаза и глубоко вздохнул. Откладывать больше было просто глупо, и он аккуратно развязал тесемки, словно боялся их порвать. Так же аккуратно открыл папку и уставился на снимок, лежащий сверху. Тот самый, который увидел в кабинете Рудольфа. На снимке был изображен заключенный — в этом не было никаких сомнений. Решетки на окнах, слабое освещение, железная кровать, привинченная к полу. Сам заключенный сидит, уставившись в стену перед собой, выражение взгляда его не видно — он снят боком. Но этот профиль Максим бы узнал и из тысячи. Несмотря на заострившиеся скулы, обросшие волосы и бороду. Перед ним совершенно точно был Гай. Это было подло. И отзывалось нестерпимой болью внутри, где-то в груди, где, наверное, сердце. — Массаракш! — кулак Максима впечатался прямо в фотографию, и простой пластиковый столик тут же послушно развалился на две части. Бумаги из папки посыпались на пол, и Максим кинулся их собирать, боясь хоть что-нибудь упустить. Там были еще фотографии. Максим брал их в руки по одной, внимательно рассматривал и отшвыривал в сторону, отчаянно ругаясь, не понимая, как он мог быть таким дураком и бросить тело Гая там, на поле боя. На многих фотографиях Гай был запечатлен на каталке, скрытый до самого подбородка белой простыней, на этот раз обритый наголо, все с теми же болезненно исхудалыми скулами, смотрящий в пустоту совершенно бессмысленным взглядом. И видеть его таким — беспомощным, неосознанно таращившимся в пустоту — было совершенно дико и невыносимо. Походив кругами вокруг изуродованного столика и снова собрав все бумаги обратно в папку, Максим заставил себя сесть и начать читать материалы дела. Язык был чужим. Вроде ставший привычным, общепринятый на Саракше, и в то же время буквы складывались в абсолютно незнакомые слова. Но подшитые снизу листочки перевода облегчили задачу. Кто-то бережно собирал это дело по кусочкам. Кто-то заставлял нерасторопный отдел переводов работать, чтобы он, Максим, мог изучить и прочитать эти документы. «...от 25-го мая 2158 года. Объект: капрал роты штрафбата Гай Гаал. Подданство: Страна Отцов. Документы: найдены. Объект: идентифицирован. Время смерти: от 17 до 18 часов, 23 июня 2157 года. Причина смерти: разрывы внутренних органов вследствие множественных пулевых ранений. Дата реабилитации: 23 июня 2157 года 18:10 Место реабилитации: субмарина № 12/145» Максим сидел на диване, уставившись в листок с переводом, и никак не мог понять, осознать произошедшее. Уже через каких-то десять-двадцать минут, как Максим бросил его там, Гай был снова жив. Реабилитирован, как сказано в этом отчете. С чего он, Максим, решил, массаракш, что на Саракше не обладают достаточными технологиями? Он судил по стране Отцов (ныне Свободный Альянс), в которую попал — разруха, голод, излучатели... А между тем Островная Империя живет по своим законам... Он же видел, видел эти разрушенные белые субмарины, он же видел оборудование на них... Видел, какие чудовищные эксперименты ставят жители Островной Империи на людях... Но он и подумать не мог, что кто-то из Островной Империи участвовал в том нелепом сражении. А им и необязательно было участвовать, понял Максим. Возможно, у Хонти давным-давно был договор с островными на поставку материала для экспериментов. А может, все еще проще. Договор у Островной Империи мог быть и со страной Отцов. Он бы уже ничему не удивился. В этот момент Максим Каммерер был готов себя ненавидеть за нерасторопность, слепоту и неумение мыслить логически. Но все же выдержка, которую с таким усердием воспитывал в нем Рудольф Сикорски, дала о себе знать. Максим сделал глубокий вздох и пошел варить себе кофе. Когда не знаешь, как быть, и хочется убить всех и вся — вари кофе. *** — Интересно-то как... — потянул ротмистр, изучая проездные документы Максима. — Бывший заключенный, бывший штрафник направляется на юг с особой миссией «совершенно секретно». Где это, молодой человек, такие пропуска раздают, не подскажете? Максим подсказал. И счел нужным уточнить, что пропуск подписан не кем-нибудь, а самим Президентом Свободного Альянса. И там, где этот пропуск подписали, не любят, когда ценных сотрудников задерживают. Ротмистр шаркнул ножкой и, вытянувшись, пробормотал: — Так точно, господин Сим, проезжайте. Максим только вздохнул. Год прошел с того момента как он сам, своими руками взорвал ненавистный Центр с излучателями, отравлявшими жизнь граждан в столице. Полгода прошло с тех пор, как страна еле-еле оклемалась от лучевого голодания — последствия опрометчивого максимова поступка. Рудольф до сих пор страшно вращал глазами, стоило ему напомнить, что перехватить Максима он тогда так и не успел. И вот теперь спустя год они наконец-то стали походить на нормальных людей — нет заискивания в их глазах, слепого подчинения порядку, нет гимнов в казарме с восторженным энтузиазмом. И все же... Подобострастность, страх перед высшими чинами, Странником и Центром стали только сильнее. «Они будто пустые сосуды, — думал Максим, — я вылил из них яд, а они теперь наполняют их тем, что есть. И если не было в человеке понятия честности и понимания спокойной разумной деятельности, то откуда же им взяться-то в нем теперь, когда разруха только усилилась, а голод ощущается острее в разы?» Максим путешествовал на машине, выданной ему Рудольфом специально для этой... миссии. Максиму страшно не нравилось слово «миссия», но по-другому предстоящее предприятие назвать было нельзя. Это был единственный случай за год, когда его интересы совпали с интересами Центра. И пусть в задании значилось «Проникновение в Островную Империю с последующим внедрением и возможным изъятием сведений, имеющих важное государственное значение», Максим точно знал, что именно он хочет «изъять». Вернее, кого именно. Ставший жертвой эксперимента Гай точно имел важное государственное значение, это был уже вопрос решенный. О вопросе внедрения Максим пока старался не думать. Ему была противна сама мысль «внедряться» в общество тех, кого он уже давно считал своими врагами. Молчаливые и угрюмые патрули на юге пропустили Максима безо всяких проверок, стоило ему только открыть подписанный Президентом и Странником документ. Странник — глава Отдела по особо секретным делам Президента. И простым пограничным патрулям надлежит пропускать его подчиненных без задержек и проволочек. И они послушно пропускают, отдавая Максиму честь и даже не считая нужным обыскать его машину. «Вернусь — все будет по-другому, — истово обещал себе Максим, — выбью разрешение на вмешательство и заставлю их нормально работать. Они проверять должны любого... Любого проверять! А если я разведчик из островных? Тысячи людей могут погибнуть...» Он уже и думать забыл, что еще пару дней назад был готов к отставке от прогрессорской деятельности на Саракше. Еще пару дней назад он думал только о том, как бы заставить себя забыть об этой планете побыстрее... письмо домой написал, чтобы ждали... Как там сказал Рудольф? Личные обстоятельства. Да, именно так. *** Проникнуть в столицу Островной Империи оказалось не настолько сложно, насколько Максим считал поначалу. Во-первых, внешне он больше походил на них, голубоглазых и светловолосых, нежели на жителей Свободного Альянса — смуглых и темных. Во-вторых, в обмен на информацию о Гае ДМО (Департамент Межостровных Отношений) запросил не так много. Всего лишь поработать с ними и изложить свою теорию по некоторым вопросам. Вся тщательно наводимая Максимом конспирация трещала по швам — в Островной Империи, в отличие от Свободного Альянса, работали очень хорошие специалисты, и они успели перехватить иностранного шпиона быстрее, чем он успел моргнуть. Быстро сообразив, что живой и невредимый Максим Каммерер им гораздо полезней, начальник ДМО пообещал Максиму, что о нем доложат в правительственные органы, и по решению Императора он будет либо казнен со всеми подобающими почестями, либо освобожден в обмен на услугу Императору лично. Первый пункт не вызывал в Максиме страха — он был уверен, что сможет сбежать до казни. Хотя, конечно, недооценивать этих странных жителей Саракша не стоило. Они в своем развитии опередили бывшую страну Отцов, и ныне существующему Свободному Альянсу, куда вошли и Хонти и Пандея, еще пару десятилетий не догнать Островную Империю. И закрадывалась даже подлая мыслишка, что приземлись Максим сюда, все могло бы сложиться по-другому. Они были технически очень развиты. И в то же время их законы и методы познания казались Максиму дикими и ужасными, идущими вразнос с любыми принципами гуманизма. *** Император Островной Империи слыл жестким правителем, но не жестоким. Жестокость ради жестокости всегда пресекалась при его правлении. Однако для провинившихся у Императора были свои наказания, и, говорят, в их разнообразии он достиг небывалых успехов. Максима пропустили со статусом «гость Империи». По своему происхождению он не принадлежал ни одной стране Саракша, а значит, имел права на личную аудиенцию с Императором. Но Максиму было хорошо известно, что стало с теми землянами, которые уже пытались внедриться в Империю. Они исчезли, и больше о них никто и никогда не слышал. Сикорски давно уже готовил операцию под названием «Вирус» для того, чтобы наладить, наконец, сообщение между всеми частями Саракша. Правда, проводить ее пришлось быстрее назначенных сроков, что было Максиму только на руку при открывшихся обстоятельствах. Теперь Максим находился в отдельной комнате, чистой, но лишенной каких-либо коммуникаций, что сразу давало понять — никакой он здесь не «гость». Комната напоминала тюрьму. Нет, она не была похожа на ту, которую видел Максим на фотографии с Гаем. Но все же и до нормальной человеческой комнаты в его понимании помещению было далеко. — Господин Мак Сим, его императорское величество Император Руоки Зан Хи ждет встречи с вами, — в его камеру (так окрестил свои апартаменты Максим) вошел невысокий человек. Нижняя половина его лица была закрыта темной тканью. Живые, беспокойные глаза метались по комнате, словно не находя себе места. Человек нервничал. Он был меньше и слабее Максима, и, очевидно, это и являлось причиной его беспокойства. Может, им было не положено по двое конвоировать пленников, а может, дело было в том, что Максим — «гость», а сопровождать гостя конвоем как-то невежливо. В любом случае Максим только улыбнулся суетливости своего конвоира и, вздохнув, отправился следом за ним. Он здесь не для войны. Он поймал себя на страшной мысли. Подлой, наверное. Неправильной и диаметрально противоположной всему, к чему он так стремился. «Если, — думал Максим, — если вы вернете мне Гая, живого Гая, моего Гая, то я... клянусь всем, что у меня есть, массаракш, я уйду молча. Я перестану ненавидеть вас за то, что вы сделали. Я скажу Сикорски, что задание провалено и мне ничего, ничегошеньки не удалось узнать... только верните мне Гая». Сердце болезненно сжалось — старая боль вернулась. Нет, он был здоровым человеком, и сердце его работало как часы. Но вот в такие моменты, когда воспоминания становились особенно яркими, оно болело. Болело так, что хотелось выдрать его из груди. И тогда Максим начинал ненавидеть все еще больше. Зал аудиенций Императора поражал воображение роскошью. Максим никогда еще в своей жизни не видел, чтобы ресурсы расходовались столь безрассудно. Огромное помещение с большими, в два человеческих обхвата, колоннами, украшенными витиеватыми узорами из белого мрамора. Ковры с необычайно мягким ворсом, который прогибался под грубой подошвой ботинок, четко очерчивая контур ноги, и тут же возвращался к своей первоначальной форме. По залу, образуя только Императору видимый узор, были расставлены огромные, в человеческий рост, вазоны. Из них торчали головы кукол или мумий — Максим поначалу не разглядел. Это были нелепые и странные статуи, и его передернуло от гадкого предчувствия. Сам Император, весьма довольный произведенным впечатлением, спустился с небольшого помоста в центре зала, где восседал на богато отделанном троне, отливавшем золотом. Это был сухонький мужчина небольшого роста, весь седой, но не старик. Его длинные волосы были убраны в хвост, перетянутый тонкой черной тесьмой. Его одежда не была настолько вычурна, как это помещение. Скорее он создавал контраст с местом, в котором находился — халат невнятного серого цвета и черные остроносые туфли на босу ногу. — Приветствую, приветствую, — сказал он на понятном Максиму наречии, — я рад видеть гостя из далеких земель. Голос его был молодым, звонким, интонации — обманчиво мягкими. Максим знал и понимал такую манеру общения. Она присуща людям, обладающим властью, которые считают, что могут управлять другими людьми. При этом делают это «ласково», словно оправдывая этим ничем не прикрытую жестокость. — Доброго дня, — коротко поздоровался Максим, продолжая разглядывать Императора, впитывать в себя его облик. Будто и дальше собирался работать с Рудольфом, который учил его всегда, что информация не бывает лишней. — Позвольте узнать, с чем вы пожаловали к нам, дорогой друг? — спросил Император, всматриваясь в глаза Максима своими — колючими и холодными. В шпионаже Максим не признавался и не собирался. Правдивые истории порой лучше выдуманных во много раз. И уж точно — гораздо искренней. — Я пришел забрать... друга. Я знаю, что он у вас. — Ай-ай-ай, какая неприятность! — всплеснул руками Император, и широкие рукава серого халата полностью скрыли выражение его лица. — А как вам стало известно, что он у нас? — После свержения Отцов ко мне попал архив, — сказал Максим, ничуть не изменившись в лице, — в этом архиве я нашел фотографии. Гай на них жив. Я оставлял его мертвым. Рискнул предположить, что только технологии Островной Империи могут оживлять человека. — Реанимировать, — поправил его Император, — реанимировать, а не оживлять — это вовсе не одно и то же. — В чем же разница? — спросил Максим, с удивлением наблюдая за Императором, который подошел к одному из вазонов с торчащей головой и похлопал эту голову по щеке. Голова моргнула. Массаракш-и-массаракш! Ему не показалось... Голова действительно моргнула! Император самодовольно проследил его взгляд и сложил руки на груди. — Интересуетесь? — спросил он, указывая на вазоны. Они все... Все моргали. — Любопытно, — Максим заставил себя улыбнуться. В конце концов, он все выдержит. Он сможет. — Это, если так можно выразиться, растение. Редкое, исключительное. Только я владею таким. — Но... это же человеческие головы... — Максим нервно вздохнул и подавил в себе желание начать убивать прямо сейчас. — И не только головы, — вкрадчиво сказал Император, — не только головы, мой дорогой друг. Все остальное у них тоже вполне человеческое. Кроме души, которую они продали дьяволу. Они пришли к нам с войной. Они хотели меня убить, — скорбно сообщил он, — и были казнены. Но так как я не жестокий, нет-нет, я приказал их реанимировать. Теперь они живут тут, у меня под боком. Все продумано, система жизнеобеспечения сбоя не дает. Это гуманно, не правда ли — они просто сидят в вазе день за днем, ночь за ночью, а могли бы уже умереть*, — его голос стал зловещим. Максим продолжал глупо улыбаться, пытаясь привести свои мысли в порядок. «Так не может быть! Так не бывает... чтобы люди так поступали с людьми...» — Так как зовут вашего друга? — Император сделал пару шагов по направлению к Максиму, и тот невольно отступил. — Гай Гаал. Капрал, — Максим оттянул ворот рубашки, внезапно стало нестерпимо душно. — Гай Гаал... — повторил Император, — нет, не припомню такого. Но я и не обязан помнить всех. Материала у нас много, Хонти — воинственный народ. Очень воинственный. — Больше не будет войны, — с вызовом сказал Максим. — Война — это нецивилизованно. Больше не будет войны. — Да-да, — махнул рукой Император, — слышал я о вашем этом... как его? Свободном Альянсе, — он поморщился, — скопище идиотов, вы уж простите меня. Любому, кто находится у власти, должно быть понятно, что власть можно удержать только страхом. Максим молчал. — Ладно, Мак Сим. Я верну вам вашего капрала, если вы уж так хотите. Не знаю, на кой он вам сдался в таком-то состоянии, но верну, так как никакой ценности на данный момент он не представляет. А вы, в свою очередь, окажете мне неоценимую услугу. Максим вздрогнул. Он вовсе не хотел оказывать никаких услуг этому жуткому человеку. Но поступаться своими принципами на Саракше он уже привык. *** Если бы кто-то когда-то спросил у Максима, какова истинная цена свободы, то он честно бы сказал, что она может быть разной. Но в том, что эта цена есть — Максим не сомневался ни на минуту, с того самого момента, как ему вручили Гая в обмен на ту самую пресловутую услугу, будь она неладна, массаракш! Стоил ли того Гай? Оглушенный тем, что с ним сотворили, жалкая пародия на человека — человека искристого, сильного, надежного... И тем не менее Максим предпочитал думать, что стоило. В конце концов, Гай был с ним, а все остальное, как он уже успел осознать и принять, имело вполне второстепенное значение. Максим аккуратно притворил за собой дверь и прошел в комнату. Гай никуда не делся — не растворился, не стал фантомом или призраком, он все так же сидел там, где его Максим и оставил перед тем, как пойти на работу. На его собственном диване. Все также смотря перед собой, все с такой же идеально ровной спиной. Просидеть так пять часов непросто, наверное. — Гай... — Максим подошел к нему, присел на корточки, сжимая его ладонь. — Гай, — сказал он ласково, — ты можешь лечь. Гай послушно подтянул ноги и вытянулся на диване, теперь уже смотря в потолок. Врачи, лучшие из земных врачей, практиковавших на Саракше, только развели руками. — Органических повреждений мозга нет. Имеет место быть химическое воздействие неизвестными препаратами и... воздействие на психику, — Рудольф говорил сухо и отстраненно, намеренно используя казенные фразы. За такими фразами очень легко прятаться, когда не хочешь говорить правду. Правда была в том, что Гая пытали. Издевались, наблюдая реакцию на какие-то свои препараты, смотрели, что будет с человеческой психикой, если поместить человека в нечеловеческие условия. Они делали это с Гаем, пока он не перестал быть собой. Максим снова был бессилен, как тогда на поле боя, когда решил, что потерял Гая навсегда. Дни шли за днями, Гай все так же не реагировал на окружающий мир. Но он был жив, а значит — мыслил. И эти его мысли были Максиму дороже всего на свете. Он верил, что когда-нибудь сможет до него достучаться. *** Рада все так же продолжала читать новости на телевидении. Максим ничего не сказал ей про Гая, решив подождать, пока тот спросит сам. Девочка и так многое пережила, и радоваться воскрешению погибшего брата, а потом снова его мысленно хоронить — не самое приятное, что может выпасть на долю молодой девушки. Но новости Максим продолжал смотреть. Чувствовал себя последним предателем, но все равно смотрел, словно таким образом мог уберечь Раду от невзгод. — ...Хонти вышла из состава Свободного Альянса, провозгласила себя Независимой Республикой и объявила Альянсу войну, — сообщила Рада, смотря в листок перед собой. Она никогда не читала новости с листа, что за чушь! Но, видимо, смотреть в камеру Рада сейчас не могла. Максим стиснул кулак с зажатой в нем ложкой и смял ее, превратив в лом. Потом подошел к окну и посмотрел на ночную столицу. Спящую беспокойным сном. По улицам метались тени — шла срочная мобилизация. Максим отвернулся и подошел к дивану, на котором лежал Гай. — У всего есть своя цена, — сказал он, — у всего, понимаешь?.. Гай не понимал. Он смотрел в телевизор, и Максим рад был бы предположить, что смотрит он на сестру. Но в этом взгляде не было ничего человеческого — сплошная пустота. — Я раньше как думал, Гай, вот есть хорошее, а вот — плохое. Излучатели на Саракше — плохо, бороться с несправедливостью — хорошо... А оказалось, что Островная Империя — это еще хуже. В разы хуже излучателей и Неизвестных Отцов. Оказалось, что помимо общего блага есть благо свое, личное. И это порой гораздо сильнее всех общих благ, — последние слова он произнес шепотом, наклонившись к лицу Гая. Он обнял его, приподнимая, осторожно придерживая затылок ладонью. Прижался разгоряченным лбом к его лбу, чтобы смотреть прямо в глаза, чтобы Гаю некуда больше было смотреть. — Вернись ко мне, — сказал Максим, — вернись. Потому что, если цена, которую я заплатил, окажется непомерно велика, мне незачем будет жить. Потому что война — это неправильно, страшно несправедливо. И мы вместе должны исправить то, что я натворил. Помнишь, ты говорил мне, что любишь меня, веришь мне? Помнишь? Оглушенный лучевым ударом, ты готов был подтвердить все, что угодно... ** Но вот ведь какое дело, не получится врать под излучателем. Никогда не получится, это я знаю точно. Так ведь и я не успел сказать, пойду за тобой куда угодно, хоть к черту в ад. Туда мне и пришлось сходить, понимаешь? Я вырвал тебя из ада, и ты вернешься! Гай! Максим понял, что трясет Гая, а тот смотрит мимо него, в окно, и совершенно не интересуется его словами. Максим разжал руки, позволяя ему снова улечься на диван в привычной позе, глазами к потолку. Сам он сел на край дивана, спрятав лицо в сгибе локтя, и принялся обдумывать очередной рапорт для Рудольфа. Ситуацию надо было исправлять. Любыми силами. И тогда на его плечо легла рука. И Максим замер, прикрыв глаза, запоминая этот момент. Чтобы потом, когда ему снова померещится, что жить незачем, точно знать, что любые ошибки можно исправить, пока живы те, кого ты любишь. * идею «человеческого бонсая» в вазонах автор позаимствовал из финальной части произведения Н. Шустермана «Беглецы». ** автор ссылается на эту цитату из оригинального произведения: «Максим поймал Гая за воротник и притянул к себе. — Ты меня любишь? — сказал он, уставясь в расширенные глаза. — Веришь мне? — Да! — выдохнул Гай. — Только меня слушай. Больше никого не слушай».