Чёртово колесо

— I'm stuck, House. I keep wanting to move forward, I keep wanting to move on, and I can't. I mean, my new house, with my new fiancé, and all I can think about is you. I just need to know if you and I can work. — You think I can fix myself? — I don't know. — 'Cause I'm the most screwed up person in the world. — I know. I love you. I wish I didn't. But I can't help it. (— Я в тупике, Хаус. Я хочу всё забыть, я хочу начать жизнь с чистого листа, но я не могу! У меня новый дом, жених, а я не перестаю думать о тебе. Мне… просто нужно знать, может ли у нас что-то получиться. — Ты думаешь, я смогу стать нормальным? — Я не знаю. — Я ведь психологически полный калека. — Знаю. Я люблю тебя. Хотела бы не любить, но не получается.)

Анастасия Константиновна сидела в кабинете, тяжело опустив голову на ладони. В висках нещадно пульсировала боль, безымянному пальцу правой руки было невероятно странно. Дверь распахнулась с резкого пинка ногой, и главврач инстинктивно спрятала блестящую золотую тайну от жадных до правды, пронзительных, цепких Быковских глаз. На этот раз, похоже, заведующий терапией пришёл не по раздражающему личному вопросу или заурядной просьбе, весь его вид говорил о том, что сейчас существует только компетентный врач Андрей Евгеньевич. — Что-то случилось? – Настя сделала вид, что достаёт из ящика какой-то документ и быстро сняла чуть великоватое кольцо. Подальше от его острого языка. — Взрыв бытового газа в квартире дома на втором этаже, прямо над популярным кафе. Трое погибших, около двадцати пяти пострадавших с ожогами разной степени и осколочными ранениями, а также ещё человек десять с тяжелейшим психологическим шоком, среди них дети. Мужчина с приступом эпилепсии от вспышек, в тяжёлом состоянии. Беременная женщина, восьмой месяц, вынужденное кесарево, ребёнок на аппарате жизнеобеспечения. Мальчик восьми лет, почти полностью уничтожена печень. Матери нет, отец не подходит для донорства, сейчас поднимаем по списку для пересадки, — и Быков всё говорил, говорил, словно помнил поимённо всех и каждого из этих «примерно двадцати пяти человек». — Быков, знаешь, — Настя встала с кресла и задвинула коленкой ящик с тайной. – Антон… сделал мне предложение, — пауза. – И я выхожу замуж. — У нас не хватает обезболивающих. Ты знаешь, новую партию должны были привезти завтра, мы не рассчитывали на такое. Взрыв буквально в двухстах метрах от нас, поэтому почти всех пострадавших доставили сюда. Можешь связаться, чтобы препараты привезли в ближайшие десять-пятнадцать минут? — Конечно, — Кисегач растерянно села обратно в кресло, подняла телефонную трубку и посмотрела на Быкова. Тот спокойно направился к двери, но не выдержал и обернулся на пороге. — Поздравляю, — и ушёл. Настя мотнула головой, снова стала Анастасией Константиновной и решительно набрала знакомый номер телефона. — Алло, здравствуйте. Виталий Львович? Это Кисегач. Простите за поздний звонок, просто у нас ЧП. *** — Лобанов, в пятнадцатую палату, кислая парочка, оказывать психологическую помочь. Фил, со мной, в операционную, — Быков на автомате раздал распоряжения, и они с Ричардсом вошли в комнату для приготовлений, быстро надели специальные костюмы, но тут запищал телефон Андрея Евгеньевича. Он глянул на экран и удовлетворённо хмыкнул. – Быстро, змея! Да, у неё всё быстро, — себе под нос, а потом уже громче. – Так, американишка, я должен идти встречать обезболивающие. Там, — он показал на стекло операционной, — доктор Беляков. Я слышал, ты проходил ординатуру по хирургии, — Фил кивнул, — тогда вперёд! Быков быстро вылез из бирюзового одеяния и выскочил в коридор. Проходя мимо Любы, он заметил, как разрывается её телефон, видимо, от звонков родственников. Медсестра держалась молодцом, старалась ответить каждому, выискивала в списке и куче карт имена, фамилии, читала диагнозы и прогнозы. Андрей Евгеньевич знал, что она работает уже больше суток из-за ночного дежурства, но отпустить её просто не мог, потому что кто-то должен был делать эту часть работы. Бесполезную, но важную. Он кинул взгляд на парадный вход в отделение и безошибочно определил за дверью огромную толпу обеспокоенных людей, но в больницу, естественно, пока шли операции, никого не пускали. Тех, у кого не было серьёзных травм, уже перевязали и отпустили, а всем остальным пациентам, по любому, нужен покой хотя бы до утра. Быков прошёл к служебному выходу и встретил машину с обезболивающими, не глядя поставил подпись в нужном месте, хотя краем сознания отметил, что запросто мог переписать свою квартиру на какого-нибудь доброго дядю, но его это как-то мало взволновало. Его мысли сейчас были сложены в чёткую врачебную картину поведения заведующего отделением в экстренной ситуации, полностью лишены хаоса и систематизированы до стройности кирпичной стены. Но где-то за этой стеной в холодный камень всё-таки билось воспоминание о беспомощных Настиных глазах и словах, которые прозвучали, как детская дразнилка: «А я замуж выхожу! Ха-ха-ха!». Если бы это помогло, Быков бы, не задумываясь, вколол себе ампулу-другую морфина прямо в нужный отдел мозга, чтобы чувства отдыхали. — Андрей Евгеньевич! – Настя вышла из коридора и сейчас стояла метров на десять позади него. Он обернулся, прижимая к груди последнюю коробку, которую вызвался донести лично. Кисегач уже успела сменить туфли на каблуках на более удобные лакированные балетки, а узкую юбку на строгие брюки. Такая одежда, конечно, была далека от кроссовок и спортивных штанов Быкова, которые полностью избавляли его от любого раздражающего дискомфорта, но для главврача это было уже чем-то. — Что? — Почему тащишь сам эту коробку? – Анастасия Константиновна подошла ближе, тщательно изучая мужчину. — Просто. — Ты ничего не делаешь просто так. — Мне пора, — Быков развернулся и поторопился уйти. — Зачем тебе коробка! — Нужно, — бросил он, не оборачиваясь, и нажал на кнопку лифта. Увидев, что тот пятью этажами выше, он от досады стукнул кулаком по стене и чуть не выронил лекарства. — Быков, — Настя положила руку Андрею на плечо и посмотрела на него жалостливым взглядом. – Что случилось? — Газ взорвался, — рыкнул мужчина, пытаясь вырваться. – Люди пострадали. Ты выходишь замуж за идиота. Мир не сошёл с ума, всё довольно логично. — Спрячь зубы. Зачем тебе морфин? Я здесь главный врач, в конце концов, ты обязан отвечать. Двери лифта открылись, и они вошли внутрь. — Зачем ты выходишь за него замуж? Ты терпеть его не можешь. — Ты не знаешь этого, — покачала головой Анастасия Константиновна. Они замолчали, и Быков уже было решил, что ему удастся сбежать по-быстрому, когда откроются двери, но лифт неожиданно задрожал и через пару секунд остановился. — Какого хрена! – крикнул Андрей Евгеньевич и шарахнул в стенку ногой. Никакого эффекта это, конечно, не произвело, только свет пару раз моргнул. — Успокойся, — Настя подошла к панели управления и нажала кнопку вызова диспетчера. — Слушаю, — раздался хриплый голос на том конце провода. — Это Анастасия Константиновна. Мы с Андреем Евгеньевичем застряли в лифте. У нас последняя коробка из партии с обезболивающими, срочно выпустите нас. — Ладно, хозяйка, десять-пятнадцать минут, и вы на свободе, — конец связи. — Хорошо, что я застрял не с Купитманом. — Ты хочешь поговорить… о моей помолвке? – осторожно спросила Настя, чувствуя абсурдный груз вины. — Всегда мечтал услышать пару историй из жизни змеи и тряпки. — Закрой рот, Быков! – не выдержала Кисегач. – С какой радости я вообще должна перед тобой оправдываться? Это ты виноват! – она ткнула пальцем ему в плечо. – Ты виноват, что всё так закончилось. Я не обязана думать о том, страдаешь ты или нет, потому что ты это заслужил! — А ты заслужила свадьбу с этим идеальным мужчиной, ты же у нас такая мученица, — с горьким сарказмом протянул Андрей Евгеньевич. – Ты столько страдала рядом со мной, жертвовала всем, ругалась с сынулькой, строила коварные планы. — Да, я это заслужила, — выплюнула Настя Быкову в лицо эти слова. – Я тебя не люблю! Я тебя никогда не любила! Тебя вообще невозможно любить, ты чудовище. Правы все те, кто говорил это о тебе, почему я, дура такая, вечно тебя защищала? Андрей Евгеньевич поставил коробку на пол и подошёл к женщине, взял её за плечи и встряхнул, глядя ей в глаза. — Ты врёшь. Это не правда. Ты. Любила. Меня. — Ложь, — отрезала Настя, чувствуя, что её рот наполняется горечью. – Между нами был виски. Больше ни-че-го. — А институт? Что ты скажешь на это? — Ты помнишь, чем кончился институт. — А ты помнишь, с чего он начался? – Быков постарался ещё глубже заглянуть Кисегач в глаза, но она отвела взгляд. — С церемонии зачисления. Больше ничего в голову не лезет, это было давно. Лифт снова задрожал, и они поняли, что скоро их выпустят. Андрей Евгеньевич нагнулся, сунул руку в коробку и вытащил три ампулы морфина. Когда двери открылись, он выскочил так быстро, как только смог, и скрылся в суматохе переполненного отделения. Насте больше ничего не оставалось, кроме как взять лекарства и отнести их Любе. — Лобанов, — позвала Кисегач, увидев одного из интернов. – Подойди ко мне на минутку. — Здравствуйте, Анастасия Константиновна, — Семён снял перчатки и в ожидании уставился на начальницу. — Слушай, у Быкова есть какой-то пациент с сильными болями, которому могли бы понадобиться дополнительные дозы морфина? – Лобанов пару секунд пожевал нижнюю губу, почесал затылок и кивнул. — Пацан, семнадцать лет, много ожогов, а ещё с сердцем у него что-то серьёзное. — Какая палата? — Четырнадцатая. Настя, больше не глядя на интерна, рванула туда. Она уже могла понять, что происходит. Из-за повреждений кожного покрова мальчик должен испытывать невыносимую боль, но обезболивающе, а, тем более, общий наркоз – высочайший риск для больного сердца. Андрею бы просто не позволили официально выписать препараты для этого пациента, да она сама запретила бы ему, если бы знала. Анастасия Константинова дёрнула дверь палаты, но та была заперта изнутри. — Быков, — женщина постучала, — я знаю, что ты там, открой. Несколько секунд ей казалось, что в палате действительно никого нет, но потом она услышала долгий, протяжный стон боли, и почти сразу дверь открылась. В палате был полумрак, мальчик, замотанный, как мумия, белыми бинтами, неподвижно лежал на смятых простынях. — Почему он не в интенсивной терапии? – выдохнула Настя с ужасом. Быков посмотрел на неё с тоской во взгляде. — Они сказали, он безнадёжен. Шансов выжить нет. Он или умрёт от болевого шока, или от остановки сердца, — мальчик снова застонал. Кисегач поняла, что у него просто больше не осталось сил на крик, он едва ли был в сознании. — Ты поэтому взял препараты безотчётно? — Напишешь на меня жалобу? — Ты же знаешь, что нет, — Анастасия Константиновна присела на соседнюю кровать и подавила желание спрятать лицо в ладонях. Головная боль так и не прошла, только усилилась от постоянных громких звуков и резких запахов лекарств. — Да, я поэтому украл эти ампулы. Считаю, у него есть шанс справиться с ними. Если доживёт до утра, то уже не будет безнадёжным и получит место. — А если нет? – тихо спросила Настя. — Он просто подтвердит прогноз. Парень снова протяжно застонал, и Быков сломал вторую ампулу с обезболивающим. — Вот так, — протянул Андрей, глядя, как исчезает жидкость из шприца. — Я должна идти, — сказала Кисегач, поднимаясь с кровати. – Ты понимаешь, мне действительно нужно со многим разобраться. Быков не обратил на неё внимания. Он сидел и, не отрываясь, смотрел на неровно вздымающуюся грудь своего умирающего пациента. Выходя из палаты, Анастасия Константиновна знала, что мальчик уже труп. И она понимала, что Быков знает это не хуже неё, но для него смерть пациента – это тяжелейший психологический шок. Кисегач до сих пор не могла забыть Игоря и того отчаянья, которым был наполнен взгляд Андрея. Он очень тяжело переживал неудачи. — Я не люблю его, — чётко сказала она себе, проходя мимо работающих докторов. Ад заканчивался. Кисегач казалось, что она слышит мерный писк сердец стабилизированных пациентов. — Пять миллиграммов эпинефрина! – раздался крик. Настя не стала оборачиваться, в конце концов, она и так узнала эту букву «р». – Дефибриллятор! *** Тело мальчика уже давно вынесли, а Быков всё сидел на кровати в четырнадцатой палате и не отрывал взгляда от того места, где сорок минут назад ещё дышал его последний пациент. — Андрей Евгеньевич, — это был Лобанов, а за ним в нерешительности маячила Черноус. Романенко, конечно, не пришёл, а Фил, скорее всего, ещё не закончил с операцией. – Вы в порядке? — В полном, недоумок, по мне не видно? – Быков встал, решив наконец, что ему лучше поехать домой. — Вам сейчас нельзя оставаться одному, — Семён попытался не дать начальнику выйти. — Знаешь, что, позволь-ка высказать тебе рекомендацию, как подчинённому. Пошёл вон с дороги! – Лобанов испуганно отпрыгнул в сторону, и Быков наконец смог выйти из душной полутёмной палаты. Он летел по коридорам, мечтая добраться до дома, где его ждала спрятанная бутылка водки. Кажется, даже две. «Уйду в запой» — со злостью решил он. Квартира встретила его тишиной и ощущением того, что ничего будто бы и не произошло. Андрей скинул кроссовки, куртку и прошёл на кухню, вроде как даже забыв задвинуть щеколду. Он открыл холодильник, вынул с полки несколько пузатых банок с маминым вареньем и обнаружил давно сделанный тайник. Быков достал простой гранёный стакан, открутил пробку с безликой бутылки и уже собирался осчастливить себя глотками чистого яда, когда в прихожей послышались шаги. — Бросишься через комнату и будешь читать лекции о вреде спиртного? Или напомнишь о том, чем кончился последний запой? — Нет, — Настя поджала губы, наблюдая за тем, как Андрей осторожно поставил обратно открытую бутылку и стакан и присел на краешек стола. – Это твоя жизнь, — она прислонилась спиной к кремовой кухонной стене. — А зачем приехала? На сегодня доля злобного клёкота уже превосходит норму. — Не для того, чтобы выяснять отношения, это уж точно. — Сказать мне, что я уволен за незаконное применение анестезирующих препаратов и содействие смерти пациента? — Нет. — У меня кончились варианты, — пожал плечами Быков, отводя взгляд от тонкой женской фигурки, скованной страхом, чувством вины и чем-то ещё, чем-то… смутно знакомым. — Антон, — нерешительно начала Кисегач, но Андрей перебил её. — Я не буду шафером на вашей свадьбе, даже не проси! — Я отказала ему. — Что? В кухне воцарилось молчание. Быков бросил бесполезное созерцание давно знакомых ему шкафчиков и горы немытой посуды в раковине и уставился на Настю, которая, в свою очередь, испугалась смотреть на него. — Андрей, — она на секунду прикусила нижнюю губу, словно собираясь с мыслями, и мужественно подняла взгляд. – Я в тупике. Я не желаю помнить институт, то, что ты говорил мне, что мы с тобой делали. Я хочу всё забыть и жить дальше, но я не могу! У меня замечательный жених, который ни разу с момента нашего знакомства не сказал мне грубого слова, а ещё предложение от самой престижной клиники Санкт-Петербурга на место главного врача с зарплатой в три раза больше моей. А я думаю только о тебе и об этой чёртовой Московской больничке, в которой мы работаем уже сотню тысяч лет. — Ты уедешь? Бросишь своё детище и свалишь в бандитский Петербург? – удивлённо спросил Быков, но в его голосе недоверие граничило с горькой иронией и отчаяньем. — Я не могу, — повторила Настя. – Мне нужно знать, может ли у нас что-то получиться. Снова. Может ли всё не быть, как раньше? Ты так добивался меня в последние два месяца. — Думаешь, сможешь меня простить? — Я уже простила, — тепло улыбнулась Кисегач. – Я люблю тебя, — она поджала губы и мотнула головой, делаю паузу. – Хотела бы не любить, но не получается, — наконец, Кисегач не выдержала и спрятали лицо в ладонях. — Я же чудовище, мышка. И это не самобичевание, это мнение общественности. — А хорошие девочки всегда влюбляются в отрицательных героев. Быков встал и подошёл к Насте вплотную, мягко убрал её ладони от лица, оперся руками на стенку, тем самым заключая женщину в западню, и поцеловал. В этом жесте было столько недоверчивой нежности и нерешительности, что Кисегач забыла, как дышать. Она погладила кончиками пальцев его щёку и, наконец, позволила себе закрыть глаза. Она словно каталась на чёртовом колесе по очереди со всеми этими «мужчинами её жизни», как она думала, когда настоящий мужчина её жизни всё это время просто стоял у выхода, глядя, как каждый раз она с грустью проезжает мимо него.