Фрэнки?

      Этот момент, когда тебе говорят о том, что ты смертельно болен, незабываем. Ты сразу осознаешь все ошибки, которые совершил. Твоя жизнь делится на «до» и «после». Ты понимаешь, что не сделаешь очень многих вещей, которые хотел бы сделать. И твои близкие тоже медленно умирают изнутри. Внутри них гниет и отмирает маленькая частичка. И эта частичка — ты. И ты остаешься в их теле огромной местазой, с которой им предстоит еще жить, пока их стухшие души не заберет смерть. Или пока они самостоятельно не пойдут к ней в громадные лапы.       Ты в какой-то степени становишься поэтом, когда понимаешь, что-либо умрешь, либо нет. И по большей части ты думаешь о том, что будет, когда ты умрешь. Да, со временем ты заменяешь «если» на «когда». Ты перестаешь верить во что-либо, все твои надежды рушатся как башни-близнецы одиннадцатого сентября.       За свою короткую жизнь я ничего не сделал. Написал пару стихотворений, нарисовал пару картин и пару комиксов. И еще встретил такого прекрасного человечка, как Фрэнк Айеро. И он сказал, что был бы со мной до конца. Сказал, что готов успокаивать ночами и сидеть со мной до того момента, как я перестану дышать. И я наивно ему верил. Но я не виню Фрэнка ни в чем. Он просто не смог этого выдержать, верно, Фрэнки? Я писал ему много песен, находясь в больнице в одиночестве. Но все они отправлялись максимум в урну, стоящую около выхода. Я не могу написать Фрэнку прощальное письмо.       Сигареты забрали мои легкие и жизнь. И теперь мне приходится ходить с трубочкой, чтоб я мог дышать, ведь легкие ни черта не справляются со своей задачей. Вернее, приходилось. Теперь я даже не ходил, просто не было сил ни на что. Я похудел до состояния скелета, который стоит у нас в кабинете биологии, где я впервые поцеловал Фрэнка. Я коснулся его губ своими в тот момент. Сейчас они потрескались и поблекли. А раньше Фрэнк говорил, что они самые мягкие и теплые на свете.       Я стал бледным, словно вампиры, которыми я восхищался, будучи подростком. Вернее, я и сейчас остаюсь подростком, но ощущаю себя лет на семьдесят. Я раньше и думать не мог о том, насколько же это дерьмово, когда ты даже встать не можешь, чтобы взять стакан воды, а в итоге просишь медсестру Мари принести тебе тот чертов стакан, что в метре от тебя.       Однажды Фрэнк перестал посещать меня. Но он оставил письмо, которое я перечитывал вплоть до Последнего дня. Там говорилось о том, что Фрэнк больше не может посещать меня. Ему страшно смотреть на то, как я страдаю, ему страшно видеть меня таким. Он написал, что будет любить меня до скончания его дней. Я расплакался, словно ребенок и оставил это письмо на столике, как только в первый раз увидел те буквы, которые размазались.       Я больше не поцелую тебя, Фрэнк.       Я написал завещание, в котором решил, что отдам Фрэнку весь свой мерч и гитару, которую мне подарил отец. Остальное отойдет матери. Я просто не знал, что можно отдать Фрэнку, чтобы он помнил меня. А однажды я подумал о том, что Фрэ совсем должен меня забыть, что он больше не должен страдать. Я любил щупать в кармане ключи от дома, где живет Фрэнк с родителями. В груди еще оставалась надежда на то, что я когда-нибудь вернусь.       Я не сплю потому что утратил всякий стимул закрыть глаза. Для чего я вообще был рожден? Для того, чтоб провстречаться год с Фрэнком, а потом умереть от чертового рака легких? Если Бог есть, то он явно несправедлив по отношению ко многим подросткам.       Перед глазами становится темнее. Я перестаю чувствовать что-либо. Мне не холодно. Мне не жарко. Я не ощущаю собственное тело. Я словно парю. Я закрываю глаза, чтоб больше никогда не проснуться.       Фрэнки.       Я открыл глаза. Вокруг меня врач и медсестры. Из окна льется свет. Мне тепло. Я дышу, хоть всё еще при помощи специальной трубочки.       Фрэнки, я не умер.       Клиническая смерть. Такой вердикт вынесли врачи. А мой рак оказался излечим. Фрэнки, ты понимаешь это? Нет. Он не понимает. Он считает, что я сейчас мертв. Что я действительно однажды лег спать и больше не проснулся. Что я лежу в деревянном холодном гробу под землей, а на надгробной плите мой портрет и два числа, которые показывают то, насколько же я мало прожил. Я помню, как однажды увидел могилу, в которой покоился ребенок, что прожил два или три года. Грустное зрелище.       Неделю спустя я уже мог дышать без канюли, а еще более-менее набрал массу и теперь не был похож на Папируса из любимой игры Фрэнка под названием Undertale. И я понял, что надо устроить сюрприз так горячо любимому мной человеку. Я уверен, что он будет счастлив. Фрэнки, ты ведь будешь?       Меня выписали. Я пошел первым делом до дома Фрэнка. Сердце колотилось и грозилось выскочить из груди, но я упорно шагал до дома его родителей. Я знаю, что Фрэнк никуда не мог переехать. Просто знаю. Я верю себе.       Я помню, как на мой день рождения (тогда я уже болел раком) Фрэнк подарил мне черную шапку, к которой пришил нашивку с Green Day. Я был тогда нереально счастлив.       И я сейчас иду в этой шапке. Волосы не успели отрасти совсем, так что не зря я её надел. Да и на улице довольно холодно. Еще я заскочил в кофейню, где взял любимый карамельный латте, а только потом зашагал до дома Фрэнка, словно скелет на одном из моих рисунков, которого я нарисовал, пока лежал в больнице.       Я увидел из окна, что на диване сидит Фрэнк с каким-то мужчиной. Кажется, это его папа. Я на сто процентов уверен, что это он, черт возьми.       Беру ключи из кармана и открываю дверь, входя внутрь с счастливой улыбкой. — Фрэнки, я живой.       Но улыбка мгновенно пропадает, когда я вижу, что это не отец Фрэнка. Это парень, который только что положил голову ему на колени, а теперь еще и удивленно смотрит на меня, словно не понимает, какого черта я тут вообще делаю. На глаза наворачиваются слезы, а я так и стою в проходе, тупо пялясь на Фрэнка.       Фрэнки?       Может, я умер и это Ад?       Фрэнки?!