Двенадцать стежков золотистой нитью

— Ведьма! Если бы не отец, Ревекка и внимания не обратила бы на это слово, сорвавшееся с губ белого, как мел, церковного служки, смотревшего на нее расширенными от ужаса глазами. Слишком часто за последние дни ей приходилось слышать это обвинение, чтобы оно могло задеть ее. Но возмущенный Исаак загородил дочь собой и гневно стукнул по земле палкой. — Ты как смеешь, нечестивец? — выкрикнул он. — Моя дочь оправдана Божьим судом! — Так-то оно так, — ответил служка, с опаской поглядывая отнюдь не на Исаака, а на Ревекку. — Но сделать человека мертвым только на время суда — это колдовская сила! — Ты что такое говоришь? Ревекка молчала, но ее сердце сжалось от смутного чувства тревоги. Предположение, которое пришло ей на ум, казалось невероятным, но других объяснений словам служки она не находила. — А то и говорю, — на глазах набираясь нахальства, ответил паренек, — что нам с братом Ральфом приказано было перенести тело рыцаря Буагильбера в ледник. Так едва мы положили его там, мертвец зашевелился! При этом воспоминании он зябко передернулся, будто стужа, выбравшаяся украдкой из ледника, настигла его здесь, на залитой солнцем лужайке, и холодными щупальцами забралась к нему за шиворот. — Быть такого не может! — вырвалось у Исаака. Он прижал палку к груди, будто черпая в ней силы для защиты и дочери, и самого себя. — Тебе просто померещилось со страху! — Брат Ральф видел все не хуже меня! — возразил служка. — Да и все потом видели, когда мы созвали людей на подмогу! Рыцарь Буагильбер снова начал дышать, да только когда он попробовал сказать что-то, устами его заговорил сам дьявол, потому что разобрать нельзя было ни слова! Видать, он говорил на языке преисподней! Исаак сильно побледнел и бросил встревоженный взгляд на дочь. — Рыцарь Буагильбер не воскресал, потому что не умер, — сказала Ревекка, уже догадавшаяся по описанию служки, что произошло. — Никто даже не осмотрел его как следует, когда он упал с коня. С ним случился удар, а когда вы перенесли сэра Бриана в ледник, холод привел его в чувство. — Видишь? — Исаак, успокоенный таким объяснением, повернулся к служке. — Моя дочь ни в чем не повинна! А удар постиг того рыцаря за его нечестивый поступок! Служка все еще с подозрением поглядывал на Ревекку, хотя вид у него уже был куда менее уверенный, чем минуту тому назад. Исаак взял дочь за руку и уже хотел пройти с нею дальше, но неожиданно сама Ревекка остановила его. — Где сейчас этот рыцарь? К нему приходил лекарь? Служка обхватил себя за плечи, будто ему все еще было холодно. — Его велели перенести в сторожку, — буркнул он. — Если кто и явится к нему, то лишь священник, чтобы изгнать из него дьявола. — Отведи меня к нему, — сказала Ревекка. Эти слова оказались неожиданностью и для служки, и для ее отца. Оба уставились на нее, не веря своим ушам. — Отведи меня в эту сторожку, — медленно и раздельно повторила Ревекка. — И тогда, может статься, рыцарю Буагильберу еще не скоро понадобится священник. Паренек некоторое время с сомнением поглядывал на нее, а потом развернулся и ссутулившись побрел к маленькой роще, раскинувшейся неподалеку. Пройдя пару шагов, он приостановился и, обернувшись, мотнул головой, призывая идти за ним следом. Исаак не двинулся с места и крепко сжал запястье дочери. — Уж не помутился ли твой разум? Или ты забыла, какой беды только что избежала и кто навлек на тебя все несчастья? — Мой разум ясен, и вряд ли до конца своих дней я забуду, что нам обоим пришлось вынести из-за него. — Тогда что ты делаешь? — Исаак заметил, что служка остановился, дожидаясь их, и понизил голос. — Едва тебя увидят рядом с ним, то скажут, что ты снова его заколдовала! — Это еще вернее скажут, если священник объявит, что тело сэра Бриана точит не болезнь, а вселившийся в него дьявол, — сказала Ревекка и, мягко высвободив руку, зашагала дальше. Исаак горько вздохнул, перехватил свой посох и поспешил следом за ней. Сторожка оказалась маленькой тесной лачугой, в которую едва проникал свет из узкого окна. Лицо человека, лежавшего на постели, было таким бледным, что казалось, будто оно само излучает призрачное, мертвенное свечение. Он был совершенно неподвижен, и Ревекке пришлось наклониться совсем близко, чтобы уловить слабое дыхание. Исаак, пришедший в хижину вместе с ней, опустился на источенный древоточцем табурет и сидел, ссутулившись и время от времени настороженно косясь на больного. Можно было подумать, что старик до сих пор ждет от него беды. Служка поначалу топтался на пороге, но потом набрался смелости и прошел в глубину дома. Теперь он стоял возле лежанки с таким же подозрительным видом, какой был и у Исаака, только его недоверие было направлено не на рыцаря, а на девушку. Наконец Ревекка выпрямилась. — Как твое имя? — спросила она, обращаясь к служке. Тот мгновение колебался, но потом все же нехотя буркнул: — Мэтью. — Мне понадобится твоя помощь, Мэтью. Придется пустить ему кровь. Исаак вздрогнул. Служка с мрачным видом замотал головой. — Его велели не трогать, — заявил он. — Над ним проведут обряд изгнания дьявола, и... — Не дьявола надо изгонять, а черную кровь из его вен! Теперь передернулся и Мэтью. — Это и есть дьявольские козни! Чувство бессилия перед невежеством, нередко идущим рука об руку со злобой, Ревекке не было в новинку. Это не означало, что она собиралась с ним смиряться. Пусть сейчас угроза нависала над человеком, едва не погубившим ее, угрюмое равнодушие, с которым Мэтью отказывался помочь умирающему, не могло вызвать ничего, кроме гнева. — А может, это и есть ваше милосердие, которым вы так гордитесь? Исаак в испуге поднялся с табурета и предостерегающе протянул к дочери руку. Но Ревекка даже не заметила этого — она стояла, глядя с негодованием снизу вверх на Мэтью. Тот сопел, насупившись, но упрямо молчал. — Меня всегда печалит, когда слово «милосердие» произносят с горечью, — произнес чей-то голос. Ревекка, Мэтью и Исаак обернулись. На пороге стоял человечек в коричневой рясе. Он был уже сильно в годах, и волосы на его голове так поредели, что вряд ли уходило много времени на то, чтобы выбривать на его макушке тонзуру. Он был так мал ростом, что его тщедушная фигура почти не заслоняла свет, проникающий сквозь открытую дверь, — потому его появление и осталось незамеченным. При виде этого человечка у Мэтью вырвался облегченный вздох. — Брат Эйкен, — пробурчал он, отходя в сторону и с явной охотой уступая переговоры старшему. Человечек просеменил к лежанке и заглянул в лицо Буагильбера. — Вы говорили, что нужно пустить кровь? — его взгляд был прикован к рыцарю, но слова адресовались Ревекке. — Я бы сказал, что это нужно сделать как можно скорее. — Но... — начал было Мэтью. — Тебе не о чем беспокоиться. — Голос у него был негромкий, но четкий. — Я испросил разрешения осмотреть этого человека и попробовать помочь ему. И это разрешение было мне даровано магистром. — А обряд? — уперся Мэтью. Старик успокаивающе похлопал его по руке своей ладонью, такой сухонькой, что казалось, будто она вот-вот зашуршит, как бумага. — Обряда не будет, если окажется, что человеческих сил довольно, чтобы помочь сэру рыцарю. — Вот и хорошо, — Исаак, явно обрадованный, шагнул к Ревекке. — Как я понимаю, твоя помощь теперь не нужна, пойдем. Он взял дочь за руку, но та не тронулась с места. Казалось бы, тревога должна была отпустить ее с появлением лекаря, но Ревекка чувствовала, что уходить еще рано. — Что ты? — Исаак явно забеспокоился. — Ступайте, — сказал брат Эйкен. — Этот юноша поможет мне. Он кивком указал на Мэтью, но тот протестующе вскинул руки. — Нет! Я не лекарь! Хватит с меня того, что он взял да и ожил в леднике! Ревекка хотела было напомнить, что на самом деле никто не оживал, но посмотрела служке в лицо и поняла: он давно во всем разобрался. Несмотря на суеверия и юный возраст, глупцом он отнюдь не казался — потому и не хотел вмешиваться в историю, которая могла бы обернуться самыми непредсказуемыми последствиями. Брат Эйкен тоже это понял, и все-таки предпринял еще одну попытку. — Я сделаю все сам, тебе только и придется... — Мне ничего не придется, — отрезал Мэтью. На лице брата Эйкена впервые появилось выражение растерянности. Трудно было сказать, что вызвало это чувство: мысль, что придется справляться с работой одному, или презрительное разочарование, которое люди испытывают, столкнувшись с чужой черствостью и равнодушием. — Я помогу вам. Эти слова слетели с губ Ревекки сами собой, и первым ответом ей стал горестный вздох Исаака. И только через мгновение брат Эйкен, убедившись, что не ослышался, обернулся к ней с улыбкой. На мгновение Ревекке показалось, что он не так стар, как ей подумалось: такие теплые, почти озорные искорки играли в его глазах, окруженных сетью мелких морщин. Ревекка накрыла тряпицей глиняный таз, над которым уже роились мухи, учуявшие теплую кровь. Брат Эйкен наклонился над больным, вытянувшимся на постели. — Кажется, помогло, — пробормотал он. — Как по-твоему, дочь моя? Ты ведь немало смыслишь в искусстве врачевания? Ревекка подняла голову и посмотрела на рыцаря. Его дыхание стало ровнее, теперь его даже можно было принять за спящего крепким сном человека. Только бледность на лице, обычно покрытом загаром, выдавала болезненную слабость. — Мне тоже кажется, что кровопускание подействовало. — Ревекка невольно говорила тихо, будто опасалась разбудить Буагильбера. Брат Эйкен мягко улыбался. — У тебя доброе сердце и чуткие руки, — сказал он. — Хвала небесам, приславшим мне такую помощницу. Ребекка невольно нахмурилась, вспомнив о Мэтью. Служка удалился, отказавшись даже принести брату Эйкену его инструменты, и старик потерял время, возвращаясь за ними, пока Ревекка набирала свежую воду. Что до Исаака, то он вытащил наружу шаткий табурет и все это время сидел в тени раскидистой липы и тяжело вздыхал. К немалому облегчению Ревекки, он оставил попытки увести ее. Брат Эйкен развязал тесемки мешочка, принесенного вместе с инструментами, и заглянул внутрь. Потом покачал головой с тяжелым вздохом. — Мало, — сокрушенно сказал он. — Увы, осталось совсем мало. Ревекка посмотрела на мешочек. — Это лекарство? — Да, я собрал смесь сушеных трав, которая помогает тем, кого хватил удар. Но она на исходе. Это моя вина, да простит меня Господь. Надо было запастись всем заранее, ведь еще прошлым летом мне не было так трудно собирать растения даже в оврагах за рекой. — Хотите, я помогу вам? — предложила Ревекка. Она не только разбиралась, какие травы помогают от всевозможных недугов, но и знала, когда и где какие растения следует собирать. За некоторыми приходилось идти довольно далеко от дома, забредая на опушку леса или спускаясь под мост — таинственное, пугающее и в то же время манящее место, где в ясные дни плещущаяся вода отражалась во влажных камнях опор, и тогда казалось, будто мир перевернулся. Иногда Ревекка представляла себе, что превратилась в жительницу подводного королевства, которая любуется солнцем со дна реки. Брат Эйкен покачал головой. — Не стоит, дочь моя. Собрать-то я все соберу, только понадобится время на то, чтобы должным образом высушить травы. Помоги-ка мне лучше вот в чем... Он медленно поднял сухонькую руку. В свете, пробивавшемся из окна, видно было, как дрожат его пальцы. — Я не смогу затянуть как следует повязку, — сокрушенно промолвил он и посмотрел на Ревекку растерянным, как будто виноватым взглядом. — Пальцы не слушаются. Мои руки устают куда быстрее, чем раньше. Ревекка, не говоря ни слова, шагнула к постели, и брат Эйкен отстранился, давая ей место. Она села на краешек лежанки и взяла бинт. Надрез на сгибе локтя уже не кровоточил, но на коже осталось несколько буроватых разводов, и Ревекка машинально стерла их краешком сложенной материи. При этом кончики ее пальцев коснулись руки Буагильбера. Даже неподвижная, почти безжизненная, эта рука была удивительно твердой. На мгновение показалось, что она выточена из гладкого теплого дерева. Лучи южного солнца, видимо, не раз касались тела Буагильбера, хотя и оставили на нем не такой сильный загар, как на лице. Ревекке вдруг представилось, как в минуты отдыха сэр Бриан сбрасывает тяжелый плащ храмовника, в складки которого набился песок, и подходит к прозрачному озеру. Небо кажется белым от зноя, даже слабый ветерок не касается тусклых листьев олив, поднимающихся над холмами. Рыцарь медленно наклоняется, зачерпывает воду, и перламутровые капли блестят на его ладонях. Ревекка вздрогнула, испуганная этим внезапным, непрошеным видением. Она бросила быстрый взгляд на брата Эйкена, опасаясь, что он мог что-нибудь заметить. Но тот стоял у стены, спрятав ладони в широких рукавах рясы, и, казалось, полностью ушел в свои раздумья. Ревекка торопливо наложила повязку, избегая смотреть при этом на лицо сэра Бриана, попрощалась с монахом и выбежала из хижины. Известие об удивительном воскрешении Ательстана Неповоротливого пронеслось над Йорком подобно стае всполошенных птиц. И хотя разгадка его возвращения в мир живых оказалась проста и совершенно лишена таинственности, в отличие от оживления Бриана де Буагильбера, горожане упрямо продолжали считать случившееся чудом. Одно возвращение из мира мертвых пугало, но два, да еще произошедших друг за другом, простому люду показались добрым знаком. Это несколько успокоило Исаака, боявшегося, как бы его дочь не подверглась новым обвинениям в колдовстве. Впрочем, полного душевного спокойствия он не обрел: слишком много горя, ужаса и мучений испытал он за такое короткое время. При первой же оказии он отправил письмо своему двоюродному брату, жившему в Испании. Исаак расспрашивал его, каковы там дела и не угрожают ли какие беды людям их племени. — Только дождемся от него весточки, — твердил он, сидя за столом и покачивая головой. — Пусть подтвердит, что в тех краях нам не грозит то, через что мы с тобой, дочь моя, прошли здесь, и тогда мы сразу двинемся в путь. Ревекка ничего не отвечала. То, что творилось у нее на душе, никак нельзя было назвать покоем. Иногда она с горькой иронией думала, что ее скорее бы обвинили в чародействе из-за воскрешения Ательстана, а не сэра Бриана. Разве не Ательстану была обещана в жены леди Ровена? Это означало бы, что за сэра Уилфреда Айвенго она не выйдет. И что с того? Если срубить яблоню, распустятся ли по весне ее цветы на кедре? Искусительным раздумьям не было суждено долго донимать Ревекку: на следующий же день приятельница, забежавшая к служанке на кухню, рассказала, что благородный Ательстан великодушно отказался от своей нареченной в пользу Айвенго. — Что бы там ни говорили, а все-таки что-то чудное с ним сделалось, — уверяла она, рассевшись на табурете и упираясь в колени полными красными кулаками. — Сами посудите: не монах же он, чтобы от такой красавицы отказываться! Ревекка, по случайности именно сейчас зашедшая на кухню за свежими фруктами, невольно замешкалась, слушая ее рассказ. Она хорошо помнила благодушную, сонную физиономию Ательстана. Невольно закрадывалось подозрение, что при мысли о неуклонно приближающейся женитьбе его попросту одолела лютая лень. При других обстоятельствах это предположение вызвало бы улыбку, но сейчас Ревекка испытывала только досаду. В том числе и на себя саму, и за мысли — такие же непрошеные, как и видение перламутровых капель воды на загорелых руках рыцаря Буагильбера. День стоял душный; парило, как бывает перед дождем, и кухаркина приятельница не спешила уходить из прохладного полутемного помещения на улицу. Так и сидела, болтая без умолку, и Ревекка, быстро схватив пару яблок, торопливо ушла к себе — лишь бы не слышать, как теперь все заладится у леди Ровены и сэра Уилфреда. Яблоки так и остались лежать на столе в ее комнате: есть расхотелось. Некоторое время Ревекка бесцельно бродила по дому, досадуя, что пережитые недавно события так и не желают уйти в прошлое. Образы людей, внезапно ворвавшихся в ее жизнь, теснились в голове, сменяя друг друга: Ровена, Айвенго, сонный Ательстан... Бриан де Буагильбер, то стоящий перед ней со взглядом, горящим, как у зверя перед прыжком, то неподвижный, бледный, спрятанный от людей в маленькой лачуге. Брат Эйкен с кроткой улыбкой. Брат Эйкен. Он говорил, что его запасы лекарств вот-вот иссякнут. Ревекка достала шкатулку, где хранила некоторые из своих снадобий. То, что она искала, было запрятано на самом дне, в свертке из шелковой ткани, обмотанном бечевкой. Она осторожно распутала узел. На куске материи лежало несколько комков плотного темного вещества. Она взяла один из самых крупных и завернула его в платок. Где обычно обретается брат Эйкен, она не знала. Но сэру Бриану наверняка еще долгое время будет нужна его помощь, стало быть, рано или поздно лекарь-монах появится в сторожке. Даже если сейчас его там нет, наверняка будет кто-то, через кого она сможет передать лекарство. Ревекка сжала узелок в кулаке и вышла из своей комнаты. На минуту она задержалась, прислушиваясь, возле двери отца. Все было тихо: скорее всего, Исаак задремал, сморенный духотой. Ревекка почла за лучшее не беспокоить его и тихонько выскользнула из дома. В небе висело сероватое предгрозовое марево. Торговцы топтались возле своих лавок, не зная, уносить ли свое добро под кров или не торопиться, чтобы не упустить выгоду. Над обочиной дороги с унылым жужжанием роились вялые мухи. Ревекка, закутанная в покрывало, быстро шла по извилистым улочкам. Она не боялась выходить из дома без сопровождения раньше, не испытывала страха и теперь. Да и некого было опасаться: на нее почти никто не обращал внимания, все занимались своими делами. Возле сторожки, стоявшей на отшибе, духота ощущалась не так явственно, как на улицах. Когда Ревекка приблизилась к хижине, по ветвям пробежал ветерок, несущий долгожданную прохладу. Ревекка сделала глубокий вдох и постучала. «А если там нет никого, кроме...» Она даже не успела как следует встревожиться. — Заходите! Дверь приоткрылась, и из полумрака хижины выглянул улыбающийся брат Эйкен. — Это я, брат Эйкен! — Ревекка хотела приподнять покрывало, но внезапный сильный порыв ветра сделал это за нее, едва не вырвав тонкую ткань из ее пальцев. — Я догадался, дочь моя! Проходи! — старик отстранился, распахнув перед Ревеккой дверь. Та едва успела перешагнуть порог, как стихия будто сорвалась с цепи: повеяло холодом, и траву пригнуло ветром к земле. — Ты вовремя, — заметил брат Эйкен, затворяя дверь. — Сейчас хлынет дождь. Ревекка зябко обхватила себя за плечи и оглядела хижину. Здесь мало что изменилось с тех пор, как она помогала монаху при кровопускании: только на полке из необструганного дерева лежало несколько пучков высушенных трав. И лицо человека, лежащего на постели, уже не казалось таким бледным. Ревекка невольно пригляделась, как вздымается его грудь: это было дыхание не бесчувственного, а крепко спящего человека. Она обернулась к брату Эйкену и заговорила шепотом, чтобы не разбудить Буагильбера: — Я принесла лекарство. Надеюсь, оно пригодится. И она вложила сверток в сухонькую руку монаха. Брат Эйкен бросил на нее удивленный взгляд, развернул сверток и подошел к окну, чтобы получше разглядеть его содержимое. Снаружи стемнело, как в сумерках, хотя времени было немногим больше полудня. Монах беспомощно щурил глаза, всматриваясь в темный комок неправильной формы, и наконец тихо охнул. — Не может быть! Он повернулся к Ревекке. — Дочь моя, этот дар слишком драгоценный. Как я могу его взять? Он протянул было ей сверток, но она мягко накрыла ладонью его руку и отвела ее. — У меня еще есть запасы, брат Эйкен. А вам доводится спасать человеческие жизни куда чаще, чем мне. — Да благословит тебя Бог, девочка, — пробормотал брат Эйкен, глядя на сверток. — У меня ведь, если говорить начистоту, лекарств осталось совсем немного. Его дрожащие пальцы коснулись связок сушеной травы. — Вот и все, чем я еще мог помочь этому несчастному. И вот Небо присылает тебя с таким даром. Надо же! Мумие! Он покачивал головой, словно не до конца веря в случившееся. — Вы ведь знаете, как его использовать? — спросила Ревекка. — Надо отскоблить вот такой кусочек и развести его. Воды на самом донышке черпака будет достаточно. Брат Эйкен закивал, радостно улыбаясь. — Как же, знаю, моя девочка! Сам привозил такое из Святой Земли в ту пору, когда еще не сменил кольчугу на вот эту рясу. Только где они с тех пор, те запасы... Он улыбнулся и махнул рукой, словно отгонял воспоминания о прошлом, как назойливую мошку. Снаружи послышался раскат грома. Ревекка вздрогнула. — Это не дождь, это целая буря! Она привстала на цыпочки и заглянула в окно. Дождь сплошной стеной падал с неба. Ревекка подошла к двери и выглянула наружу. Ливень с такой силой обрушивался на землю, что бурое месиво будто кипело под ногами. Лужа, набежавшая за считаные мгновения, пузырилась у самого порога. — Дочь моя, да ты просто утонешь! — сокрушенно сказал брат Эйкен. Ревекка и сама поняла, что из укрытия лучше не выходить. К тому же совсем неподалеку небо перечеркнула молния. Гроза, похоже, разошлась надолго. Ревекка затворила дверь. Гром заворчал снаружи, как зверь, которого оставили без добычи. — Пережди-ка здесь! — брат Эйкен придвинул к ней табурет. Ревекка села и в растерянности огляделась по сторонам. Возникло странное чувство, будто она очутилась в ловушке. — А где хозяин этого дома? — спросила она, стараясь отвлечься от неясной тревоги. — Сторож? — брат Эйкен уселся на дубовый сундук, стоявший в углу, и улыбнулся. — Он пока что перебрался к нам в монастырь. Для троих здесь слишком тесно, вот мы с ним на время и поменялись местами. Снаружи донесся новый раскат грома, такой сильный, что от него содрогнулись стены. Бурю словно охватила удвоенная ярость. Потоки дождя ударили наискось, залетая в окно. Брат Эйкен вскочил, засеменил к окну и затворил ставень. Но несколько капель упали на лицо спящего рыцаря. Он вяло повел головой, а в следующее мгновение его ресницы дрогнули, и взгляд темных глаз, не потускневших даже во время болезни, устремился на замершую Ревекку. — Такого не может быть в этом мире. — Голос его звучал гораздо слабее, чем обычно, но Ревекка услышала знакомые насмешливые нотки. — Неужели мы оба умерли и хотя бы после смерти попали в одно и то же место? Моей душе не быть в раю, но и ты, видно, попала в ад за свои колдовские чары. Ревекка молчала, чувствуя, как у нее сдавило горло. Брат Эйкен развернулся к больному. — Оставьте-ка ваши кощунственные речи, сэр Бриан, — произнес он мягко, но решительно. — Вы пока еще там, где можно и спасти душу, и пополнить счет своих грехов. И останетесь здесь еще надолго, если не будете попусту тратить силы. Ну а что до госпожи Ревекки, то негоже обвинять в колдовстве добрую душу, которая пришла вам на помощь. Ревекка больше всего на свете хотела бы, чтобы монах не произносил последних слов. Но они уже прозвучали, и сэр Бриан, не обращая внимания на протестующий возглас брата Эйкена, приподнялся на локте. — Пришла на помощь? Так это мне не снилось — прикосновение твоих пальцев к моей руке? Ревекка вскочила. — Вы правы, брат Эйкен: здесь действительно нет места для троих. Она метнулась к двери и приотворила ее. Порывом ветра в хижину тотчас занесло поток ледяной воды, окатившей Ревекку с ног до головы. — Стой! — воскликнул Буагильбер, пытаясь сесть на постели и протягивая к ней руку. Тело еще плохо повиновалось ему, и сил на то, чтобы подняться, не хватало. Брат Эйкен схватил Ревекку за плечи и втянул обратно. — Не хватало мне двоих хворых! Ты куда собралась, девочка? Тебя же просто смоет! Ревекка оглядела свое намокшее платье и зябко поежилась. — Ты все еще боишься? — послышался голос Буагильбера. На этот раз в нем не было ни высокомерия, ни насмешки. Он звучал почти растерянно. — Что же я могу теперь сделать такого, что буря кажется тебе менее опасной, чем я? Он снова откинулся на подушку, не сводя глаз с Ревекки. Та заметила, насколько бледнее стало его лицо. — Вы ничего не можете мне сделать, — тихо сказала она. — Вы хорошо знаете, что меня защитил сам Бог. Буагильбер ничего не отвечал и по-прежнему смотрел на нее. — Я останусь, но только если вы будете вести себя так, как сказал лекарь: лежать спокойно, не тратя сил, — добавила Ревекка, главным образом для того, чтобы нарушить напряженное молчание. — Не затем этот добрый человек выхаживал вас, чтобы вы погубили себя так нелепо. Губы Буагильбера тронула слабая улыбка. — Два человека, — прошептал он и закрыл глаза, то ли действительно исчерпав свои силы, то ли вняв словам Ревекки. Ненастье лютовало еще с полчаса, а потом стихло так же внезапно, как и налетело. Травы, прибитые к земле дождем, выпрямлялись, и солнечные блики играли в каплях воды на листьях. Природа словно утверждала, что разбушевавшееся ненастье только привиделось людям и на самом деле с ней такого случиться не могло. Все это время в сторожке царила тишина. Сэр Бриан так и не шевельнулся, хотя Ревекка, внимательно следившая за ним, не сомневалась: он не спал. Его дыхание было слишком частым для спящего человека. Что до брата Эйкена, то старый монах опять вернулся на свое место в уголке и сидел там, нахохлившись и спрятав ладони в рукава рясы. Когда в хижине стало светлее, а шум дождя стих, Ревекка тихо поднялась и, кивком попрощавшись с братом Эйкеном, осторожно приотворила дверь. Свежий послегрозовой воздух проник в сторожку. Переступая порог, Ревекка обернулась. Наверное, она удивилась бы, если бы не встретила этого пристального обжигающего взгляда. Она быстро закрыла дверь и поспешила домой, не обращая внимания на то, что подол едва подсохшего платья мигом намок, волочась по траве. Отцу, который уже давно проснулся и не находил себе места от тревоги, Ревекка сказала, что выходила пройтись и пережидала грозу в одной из лавок. Последующие дни превратились в сплошное ожидание. С выжженных солнцем холмов Испании через волны пролива добиралось до Йорка письмо от брата Исаака с советом, стоит ли перебираться к нему в поисках более безопасной жизни. Впрочем, для себя Исаак уже принял решение, что в любом случае не останется на земле, которая принесла ему столько мучений и едва не отняла дочь. Если не в Испанию — так куда глаза глядят. И в доме потихоньку готовились к отъезду. Спроси кто-нибудь Ревекку, хочет ли она сама покинуть Йорк, она не задумываясь сказала бы «да». Но смешалась бы, если бы ее спросили о причине. Даже самой себе она ответить не могла. Пережитые страдания, грусть при мысли об Айвенго — все это сыграло свою роль. Ревекка редко выходила из дома, но однажды, все-таки решившись на прогулку, увидела группу людей, выходящих из церкви. Она узнала их издали: важно вышагивающего Седрика, медлительного Ательстана. И молодого рыцаря и девушку, улыбаясь, переговаривавшихся друг с другом. Они не смотрели по сторонам и не заметили ее. Вечером того дня Ревекка долго сидела у себя в комнате, глядя, как мечется в лужице воска угасающий огонек свечи, и пыталась понять, похоже ли на ревность то, что она испытывала сейчас. Она совсем по-другому представляла себе это чувство. В ее воображении оно походило на хищного зверька, подтачивающего сердце и воспаляющего кровь. Но, видимо, его острые коготки были бессильны против рассудка. При всей своей юности Ревекка была достаточно мудра, чтобы понять: они с Айвенго принадлежат к разным мирам, и ее соперница — не Ровена. Она не испытывала ни обиды, ни злости, думая о сияющей девушке, которая, запрокинув голову, с восторженным обожанием смотрела на возлюбленного около храма. И все-таки отчаянно хотелось уехать. На мгновение появилась мысль, не наведаться ли еще раз в сторожку к брату Эйкену. И тут сердце Ревекки болезненно сжалось. Мысль о маленькой сторожке встревожила ее гораздо больше, чем раздумья об Уилфреде Айвенго. И этого она не могла объяснить себе самой. Она же не боялась Буагильбера прежде, когда он легко мог погубить ее. Что же изменилось сейчас и почему больной, ставший беспомощным мужчина показался ей куда более опасным, чем сильный воин в доспехах? На этот вопрос разум ответа не находил, и Ревекка, задув свечу за мгновение до того, как та неминуемо угасла бы сама, забралась в постель и, как в детстве, клубком свернулась под одеялом. Ей казалось, что так тревожные видения не настигнут ее и не проберутся в ее сны. Долгожданное письмо пришло через несколько дней, и Исаак, на глазах помолодевший от радости и всколыхнувшейся надежды, сияя, предъявил его дочери. Брат писал, что ждет его с Ревеккой в Испании, где их народ находится под надежным покровительством короля. Многое из вещей и так было собрано, и Исаак посвятил последние дни перед отъездом разбору своих бумаг. Он часами сидел, обложившись книгами записей и расписками, и прерывался только тогда, когда перед слезящимися от утомления глазами все начинало расплываться. Ревекка воспользовалась тем, что отец с головой ушел в работу, и, улучив момент, незаметно выскользнула из дома. Ей казалось правильным решением отдать драгоценности Ровене. Это было не только знаком великодушия, но и откупом от прошлого. От всего, что пришлось пережить, и от того, что никогда испытать не удастся. И еще — надеждой на то, что она сумеет обрести новые мечты, которые когда-нибудь сбудутся. Она не видела в тот день Айвенго, и очень хотела его не увидеть. Выходя из замка, она услышала молодой мужской голос и замерла, преодолевая искушение убежать и спрятаться в спасительную темноту коридоров. Но мимо прошли два беззаботно переговаривающихся стражника, и у Ревекки вырвался вздох облегчения. Она вышла за ворота, и свежий прохладный воздух пробрался сквозь покрывало. У нее оставался с собой еще один сверток. Она уже несколько дней настраивалась на то, что его надо будет отнести в сторожку у городской стены, и постепенно эта мысль перестала пугать ее. За прошедшие дни сэр Бриан восстановил свои силы. Его лицо утратило болезненную худобу и бледность, а глаза снова горели ярко, как уголья. Ревекка сразу заметила это, как только переступила порог хижины. И только в следующее мгновение спохватилась, что это может обернуться для нее бедой. Ее немного успокоило то, что брат Эйкен находился тут же: старенький монах радостно просиял при виде гостьи. Сэр Бриан поднялся с постели, глядя на Ревекку сверху вниз. Ревекка невольно шагнула назад. Выражение радушия на лице брата Эйкена сменилось тревогой. Он бросил озабоченный взгляд на своего подопечного. Но тот стоял, не двигаясь с места. — Разве не твое лекарство помогло мне встать на ноги? — спросил Буагильбер. Голос его звучал так же твердо, как до болезни. Это само по себе служило признаком выздоровления. — Почему же теперь тебя это пугает? Но Ревекка уже взяла себя в руки. — А разве у тебя зло на уме, что я должна тебя бояться? — в тон ему отозвалась она. На губах Буагильбера появилась невеселая усмешка. — Нет. Но ты так вздрогнула, когда меня увидела. Наверное, это Господня кара за мои грехи: из всех женщин на свете вызвать содрогание именно у той, за которую я готов был отдать жизнь. Ничего не ответив на это, Ревекка подошла к сундуку в углу и осторожно поставила на него сверток. — Здесь лавровое масло. Наверное, ты видел лавровые деревья, когда был в походе. Бриан кивнул, глядя на нее, а не на сверток. — Оно уже процежено, — продолжала Ревекка, стараясь не встречаться с ним взглядом. — Надо пить каждый день вот столько... Она огляделась по сторонам в поисках подходящего сосуда. Брат Эйкен протянул ей маленькую плошку. Она взяла посудину и, приложив палец к глиняной стенке, показала высоту. — Это не даст болезни вернуться. Бриан медленно кивнул. Темные глаза так и не отрывались от Ревекки, и она чувствовала, что легкое покрывало не может стать для него серьезной преградой. — Благодарю тебя, — негромко произнес он. — Не стоит. Благодарить надо брата Эйкена, — Ревекка придвинулась ближе к монаху. — И я должна сделать то же самое. — Я только выполняю свой долг, дочь моя, — отозвался лекарь. — И еще... — Ревекка чувствовала, что говорит чересчур торопливо, но ничего не могла с этим поделать: ее начала колотить мелкая дрожь. — Я должна попрощаться. Мы с отцом покидаем Англию. Вот теперь уже вздрогнул Бриан. От его лица отхлынула краска, и на миг Ревекке стало страшно, не случится ли с ним нового припадка. Но Буагильбер остался стоять на своем месте, по-прежнему неотрывно глядя на нее. — Мы уезжаем к брату моего отца, — продолжала Ревекка. Второй раз за день произносила она эти слова и не могла понять, почему в первый раз ей не было так трудно говорить. Она хотела было добавить, что надеется на большую безопасность в другой стране, но не решилась. Недостойно было добивать того самого человека, для которого она только что принесла лекарство. — Что же, пусть перемены способствуют удаче, — вздохнул брат Эйкен. Его погрустневшее было лицо снова осветилось мягкой улыбкой. — Я буду молиться о твоем благополучии, дочь моя. — Спасибо, — вымолвила Ревекка. — И прощайте. Она бросила быстрый взгляд на Буагильбера, давая понять, что прощание адресовано и ему, и выбежала из хижины. Сэр Бриан медленно опустился обратно на ложе. — Ты так и не сказал ей, что покидаешь орден? — спросил брат Эйкен, усаживаясь перед ним на табурет и упираясь в колени морщинистыми сухими ладонями. — Зачем? Разве она спрашивала об этом? Брат Эйкен пожал плечами. — И потом, разве это что-то изменит? — добавил Бриан. — А что это должно было бы изменить? — осведомился брат Эйкен. Выцветшие глаза испытующе вглядывались в лицо рыцаря. Буагильбер криво усмехнулся. — Нанесенные раны могут затянуться, — сказал он. — Но шрам останется. И на разорванной ткани всегда будет виден шов. — Так тебя останавливает рана, которую ты ей нанес? Не та пропасть, что лежит между вами? — Я не вижу другой пропасти кроме той, которую вырыл сам, — глухо проговорил Буагильбер. Он лег на постель и вытянулся во весь рост, глядя в потолок. Этот тяжелый, невидящий взгляд яснее слов дал брату Эйкену понять, что разговор лучше закончить. Старый монах поднялся со своего места и направился к полке, на которой хранилась еда. По дороге он бросил взгляд на сверток, принесенный Ревеккой, и грустно улыбнулся, покачав головой. Исаак ждал вестей не только от брата. Через знакомых торговцев он быстро разузнал, когда и где можно будет сесть на подходящее судно, идущее на юг. И вот теперь его повозка, щедро нагруженная скарбом, тряслась по неровной дороге, ведущей к морю. Исаак волновался: надо было поспеть в порт к назначенному времени, а путешествие затягивалось. Несколько раз дорогу преграждали мелкие речушки, от дождей разлившиеся так, что повозке приходилось подолгу тащиться вдоль топкого берега, пока не удавалось найти переправу. Перед отъездом Ревекка думала, что с легкой душой покинет Йорк, но на выезде из города ей как будто сдавила горло невидимая рука. Колеса прогромыхали по деревянному настилу подъездного моста, и повозку тряхнуло, когда она скатилась на землю. Ревекка, сидевшая под навесом, зажмурилась: ей показалось, что за спиной обрушилась невидимая, но непреодолимая преграда, навсегда отделившая ее не только от миновавших бед, но и от всей прошлой жизни, в которой было столько маленьких радостей и волнений. Даже простое воспоминание о цветах, растущих под окном и по утрам запрокидывавшим ей навстречу влажные от росы головки, сейчас причиняло боль. О вещах еще более важных она вообще старалась не думать. Но надежда на перемены к лучшему, этот добрый лекарь, постепенно вытеснила грусть из сердца Ревекки. Если первое время она старалась даже не выглядывать из-под навеса, то когда город полностью скрылся из виду, а повозка покатила под пронизанными солнцем кронами рощи, любопытство пересилило остальные чувства. Она пересела вперед, так, чтобы можно было любоваться густой зеленью леса, а потом и вовсе соскочила вниз и пошла пешком по шелковистой траве. Встречные путники попадались редко, и Исаак каждый раз просил дочь спрятаться под навесом, пока они не разойдутся. Ревекка безропотно подчинялась. Тревожили Исаака и постоялые дворы, где они устраивались на отдых. Он неизменно первым делом уводил дочь подальше от глаз других постояльцев. — Не видать мне покоя, пока мы не покинем английскую землю, — изрек он как-то раз, поднимаясь с дочерью наверх, в жилые комнаты из особенно шумного и многолюдного зала трактира. — Или, по крайней мере, до Брокхилла. — Брокхилл? — переспросила Ревекка, положив на грубо обструганный стол узелок со снедью. — Что это? — Деревня неподалеку от того места, где мы должны выйти в море. — Исаак дождался, пока дочь развяжет узел, взял кусок хлеба и присел на краешек кровати. — Там мы должны встретиться с торговцами, которые поплывут вместе с нами. Эти добрые люди берут на себя часть оплаты. — И скоро мы там будем? — спросила Ревекка. — Осталось совсем немного. Только бы завтра благополучно переправиться через реку. В прошлый раз переправа отняла у нас лишних полдня. — Исаак вытянул ноги и тяжко вздохнул: — Слишком стары мои кости для таких приключений! Сильного разлива не было, но вода в русле поднялась так высоко, что найти брод нечего было и пытаться. Старый мост покосился, и Исаак согласился рискнуть только повозкой. Он настоял на том, чтобы местный крестьянин перевез его и Ревекку на лодке. Крестьянин согласился нехотя: чужаки не вызвали у него доверия. Договориться с ним удалось лишь при помощи пары полновесных золотых монет, и то он несколько раз пробовал их на зуб, бросая на Исаака и Ревекку недоверчивый взгляд исподлобья. Наконец он кивнул, разрешая залезть в лодку. Исаак и Ревекка осторожно перебрались в шаткое суденышко и сели на скамью, но перевозчик не торопился отталкиваться от берега. — Что случилось? — спросил Исаак. Телега тем временем уже преодолела половину моста, и возница оглядывался на своих господ, недоумевая, почему они мешкают. — Погодите, — буркнул перевозчик. — Может, моя помощь понадобится вот тому рыцарю. Ревекка и Исаак мгновенно обернулись. На холме, с той стороны, откуда они приехали, появился всадник в доспехах. С такого расстояния разглядеть можно было только то, что этот человек явно высок ростом, и все-таки Ревекке показалось, что в его облике есть что-то знакомое. Всадник постоял с минуту на холме, глядя на реку и на нескольких человек, в свою очередь неотрывно смотревших на него. Наконец он потянул поводья и поехал обратно. Через несколько мгновений его уже не было видно. Лодочник сплюнул и, не говоря ни слова, прыгнул в лодку, сильно раскачав ее при этом. Всплеснувшаяся вода обрызгала ноги Ревекки, но та даже не заметила этого. Она все еще думала о всаднике. Ей вспомнился высокий смуглый рыцарь, оставшийся в Йорке. Единственный, кто, пусть даже после долгих вспышек ярости, проклятий и колебаний, все-таки махнул рукой на разделявшие их преграды. Для этого нужно было сердце мятежника, и таким бунтарем никогда не смог бы стать Уилфред Айвенго. День явно выдался не из удачных. Переправа с угрюмым лодочником давно осталась позади, но неприятности преследовали путников, как назойливый мушиный рой. Уже хорошо за полдень пришлось остановиться у развилки. Основную дорогу размыло так, что прямо перед путниками зияла яма. Справа от нее тянулся обрыв, не слишком крутой для пешего путника, но непреодолимый для повозки. Налево уходила узкая дорога, через десяток ярдов нырявшая в лес. Возница, нанятый в Йорке с обещанием оставить телегу ему в дар, спрыгнул на землю и принялся вглядываться в дорогу. Наконец он выругался вполголоса. — Что там такое? — обеспокоенно спросил Исаак. — Видно же, что здесь не пробраться. Поедем в обход. — Мне еще кое-что видно, — отозвался возница, глядя себе под ноги. — Вот здесь совсем недавно был настил из бревен, а теперь его нет. — А куда же он мог деться? — спросил Исаак. Возница подошел к краю обрыва и посмотрел вниз. — Вот куда, — коротко сказал он и вернулся обратно к лошади. Ревекка слезла с повозки и тоже глянула вниз. Несколько крупных сучьев и стволов молодых деревьев действительно были раскиданы по склону. — Зачем кому-то понадобилось это делать? — спросила она. — Видно, кто-то хочет, чтобы груженые телеги отсюда в лес сворачивали, — процедил возница. Исаак побледнел. — Я же слышал! Сам вчера слышал, что говорили на постоялом дворе! Кто-то сказал, что за минувшую неделю здесь ограбили пару человек, всего в нескольких шагах от Брокхилла! — Вон он, Брокхилл, — возница указал рукоятью кнута на соломенные крыши, видневшиеся в отдалении. — Потому отсюда в лес и заманивают. На виду у деревни нападать опасно: люди могут прийти на выручку. А по ту сторону реки засады не сделать: там место открытое. Ревекка почувствовала, как дрожь пробежала по ее спине. Рано же она думала, что оставила позади все беды. — Я же говорил! — запричитал отец, словно услышавший ее мысли. — Не видать нам покоя по эту сторону моря! Ревекке впервые подумалось, что люди одинаковы везде, и там, куда они направляются, тоже будет вдоволь любителей обмануть, заманить в западню, напасть на того, кто слабее. Она подошла к повозке, чтобы не стоять больше на открытом месте. — Что же делать? — тихо спросила она, растерянно обводя взглядом своих спутников. Больше всего ей хотелось услышать сейчас что-нибудь обнадеживающее. Отец говорил, что слышал о грабежах, а не об убийствах — но кто поручится, что разбойники проявят такую же снисходительность к чужакам? Да и потом, они везли с собой все, что у них имелось. Потерять это сейчас — та же гибель. Возница вздохнул и покачал головой. — Делать нечего... — проговорил он, и сердце Ревекки сжалось от страха. Она поняла, что ни за что не отважится ступить вместе со стареньким отцом под сень леса. Но возница закончил: — Попробуем проехать здесь. Следующие ярды пришлось преодолевать часа два. Колеса, как и следовало ожидать, быстро завязли. Возница, глухо бранясь, спустился по склону и начал собирать разбросанные сучья. Ревекка по мере сил помогала ему. Ей не удавалось поднять тяжелые ветки целиком, и она волочила их по земле, не обращая внимания на перепачканные в грязи исцарапанные руки. Исаак был слишком слаб, чтобы помогать, и он придерживал под уздцы утомленную лошадь, подбадривая ее ласковым шепотом. Ревекка с трудом поверила в происходящее, когда телега, тяжело качнувшись, перевалилась на подложенные бревна и медленно, но упрямо покатила вперед. Исаак молился, вскинув руки к небу. Внезапно его прервало восклицание возницы, как раз взобравшегося на козлы. — Тише!.. Слышите? Исаак, так и стоявший с поднятыми руками, обернулся к лесу. Ревекка прислушалась. Из-за деревьев доносился невнятный шум: приглушенные тяжелые удары, лязг железа. Пару раз кто-то вскрикнул. — Живее! — закричал возница, хватая поводья. Кнут свистнул над ушами лошади. Исаак, подобрав полу своего плаща, бойко зашлепал по грязи. Ревекка побежала за ним следом. Через несколько минут, показавшихся путникам почти бесконечными, повозка скатилась с настила на землю, которая хоть и была рыхлой, но все же не затягивала свою добычу, как болото. А вскоре впереди показались сплетенные из сухих веток изгороди Брокхилла. Товарищи, с которыми предстояло разделить путешествие по морю, уже дожидались Исаака в трактире, служившем одновременно и постоялым двором. Увидев въезжающую во двор повозку, один из них тотчас отправился к бухте, где стоял корабль: надо было сообщить капитану, чтобы тот готовился к отплытию. Вернувшись, он объявил, что все уже давно готово и завтра поутру можно будет выйти в море. Как ни странно, Исаак, который все это время только и ждал отъезда, сейчас как будто растерялся. Он сидел за столом, обводя всех вокруг странным взглядом, словно перестал узнавать знакомые лица. Кто знает, какие чувства им владели: страх перед неизвестным, боязнь перемен или, как и у его дочери, неосознанная, но неумолкающая тоска по всему хорошему, что останется теперь на другом берегу. Ревекка впервые за время путешествия ужинала вместе со всеми в зале, и каждый раз, когда она смотрела на своего съежившегося, притихшего отца, сердце ее сжималось от тревоги и жалости. Встрепенулся Исаак только тогда, когда в зал вошел трактирщик, взволнованный и, несмотря на накопившуюся к вечеру усталость, будто воспрянувший духом. — Похоже, у нас добрые вести! — объявил он прямо с порога. Голос у него был зычный и без труда перекрыл шум, стоявший в полном людей зале. Все тотчас обернулись к нему. — Сейчас подъезжал рыцарь, — продолжал трактирщик. — Явился он со стороны леса. Спросил у меня ковш воды, а сам, смотрю, весь в поту, хотя день-то нынче не жаркий. И плащ у него сбоку разодран, будто разрублен. Мне любопытно стало, я и спрашиваю: как же ваша милость на ночь глядя через лес-то поехали? Неспокойно, говорю, тут у нас. А он ковш осушил, протягивает мне его, а сам усмехается. Ты, говорит, про разбойников? Так не бойся, долго теперь все спокойно будет. И на плащ свой разодранный глянул и снова усмехнулся. А усмешка у него, я вам скажу, такая, будто волк овцу обгладывает. Возбужденный гул прокатился по залу. — Не черные волосы у того рыцаря? — крикнул из-за стола один из посетителей. — Черные, — подтвердил трактирщик. — И лицо смуглое, как у сарацина. Деревянная ложка с глухим стуком выскользнула из пальцев Ревекки. Исаак встрепенулся. — Мы слышали тот шум, помнишь? Так это, должно быть, славный рыцарь разделывался с разбойниками! Да что ж ты вся помертвела? Их, выходит, больше нечего бояться. — Что же он сюда-то не заехал? — спросил кто-то. — Мы бы хоть выпили с ним и за него! — Думаешь, я его не звал?! — трактирщик с досадой махнул рукой. — Да он, как увидел повозки во дворе, отказался: места, говорит, у вас мало. И, поверите, обратно к лесу поехал! — Собрался ночевать в лесу? — с недоверием переспросил тот же посетитель. — Видно, твердо убежден, что там теперь нападать некому. — Не заехал так не заехал, — его сосед высоко поднял кружку. — Мы за него и так выпьем! Зал отозвался одобрительными возгласами. Застучали, сталкиваясь, глиняные кружки. Трактирщик поспешил к стойке. Ревекка выскользнула с постоялого двора, когда уже сгущались сумерки. Исаак о ее уходе ничего не знал: он был уверен, что дочь, утомленная волнениями дня, спит в отведенной ей комнате. Страха Ревекка не испытывала. Постояльцы и завсегдатаи трактира знали, что девушка путешествует в компании богатых торговцев, ссориться с которыми ни к чему. Да и большинство местных уже разошлось по домам, чтобы отдохнуть перед следующим трудовым днем. Стояла та вечерняя тишина, когда слышно, как качается трава в поле. Птицы уже смолкли, только время от времени стрижи с пронзительными криками проносились в небе. Ревекка быстро перебежала луг, отделявший Брокхилл от леса, и очутилась среди деревьев. Еще несколько часов назад ей страшно было входить сюда даже в сопровождении двоих мужчин, один из которых был силен и крепок. Теперь ее ничего не пугало, хоть ее никто и не сопровождал. Спроси ее кто-нибудь, что она ищет, наверное, она бы ответила, что просто хочет знать правду. Она не сомневалась, что найдет его очень быстро, и верно — не пришлось даже уходить глубоко в чащу. Брокхиллский луг еще виднелся за стволами, когда Ревекка увидела привязанного у молодого деревца коня и человека, спящего рядом, среди корней высокого дуба. Несмотря на частые дожди, раскидистая, густая крона служила надежной защитой от непогоды, и земля под дубом оставалась сухой. Плащ, которым укрывался рыцарь, защищал его от вечерней прохлады. Ревекка медленно приблизилась к человеку, который все-таки отстоял у Айвенго свое право на нее — пусть не право возлюбленного, но право хранителя. Болезнь все же оставила следы на его лице: щеки казались впалыми, скулы заострились. Но, может быть, это была просто усталость. Ревекка осторожно опустилась на землю рядом с ним. Только теперь она заметила распоротый плащ: ударили сбоку, справа, целя, по-видимому, в печень. Но следов крови не было: благодаря кольчуге удар не достиг цели. Ревекка медленно протянула руку вперед, и ее пальцы тихонько коснулись грубой коричневой ткани. Пение птиц, согретых солнечными лучами, разбудило Буагильбера. Он с трудом поднялся. Вчера, утомленный и долгим путем, и дракой, он заснул в первом же месте, где можно было хоть как-то приклонить голову. К утру ноги и руки затекли так, что на мгновение он встревожился, не возвращается ли болезнь. Но в следующий миг Бриан забыл об этом. Он увидел солнце, светившее среди ветвей: оно стояло высоко в небе. Выбежав из леса, он бросился было к постоялому двору, но на полдороге свернул к холму, круто обрывавшемуся над берегом моря. Там он остановился, глядя вниз. Солоноватый ветер, налетевший с востока, дерзко дернул на нем плащ. Буагильбер машинально запахнул полы, на мгновение замер и перевел взгляд на шов, стягивающий прореху. Коричневой нити у Ревекки не нашлось, и шов получился золотистым. Их было двенадцать — небольших ровных стежков, легших рядом друг с дружкой, и Бриан де Буагильбер перебирал их, словно четки, глядя на парус, скользящий над мутно-зелеными волнами.