Ветер подстегивал тучи невидимой плетью — огромный, в пол неба пастух гонит овечье стадо. Их шерсть вздымалась, подсвеченная солнечными лучами, клубилась, то затягивая, то открывая голубизну неба. Она была где-то там, за тонкой пеленой сгущающихся туч.
Нечто подобное творилось и в его голове. Где-то на задворках сознания виднелись кусочки того чистого, волнующего неба. Раньше оно было настоящим, но теперь… Это только воспоминания о прошлом, которого, ему все чаще кажется, никогда и не было. Все остальное заволокло серой пеленой.
Погода паршивая, но ему все равно. Грянул гром. Стекла витрины задрожали, и он задрожал вместе с ними. Что это с ним?
Он остановился. Кто-то врезался ему в спину и недовольно закричал: «чего стоишь как вкопанный, сопляк!». Потом он крикнул что-то еще, но он уже не слушал. Его занимала собственная рука, точнее волосы, которые от холода тоненькими нитями тянулись к небу.
Лер, так звали этого парня, держал руку согнутой в локте на уровне глаз и с любопытством наблюдал за тем, как морщится кожа. Когда небо и земля снова задрожали от раскатов грома, он даже не вздрогнул. Настолько он был увлечен этим атавизмом.
У его предков была шерсть, которая грела их во время похолоданий. Теперь шерсть исчезла, но кожа продолжает реагировать так, будто она все еще есть. Сам по себе процесс был скучен, но не он его интересовал. Это напоминало ему кое-что другое.
Лер пытался чувствовать, пытался испытывать эмоции, как обычный человек, но ему чего-то не хватало. Это как налить в пустую кружку воды и ожидать, что она превратится в кофе. Ты не получишь кофе, пока в ней не будет кофейных зерен, или пока не родишься Иисусом. Но и тогда на кофе не рассчитывай. Святые любят что покрепче.
Единственным, что он чувствовал, был холод. Сбегав домой за кофтой и зонтом, он вернулся на прежний маршрут. Когда первые капли дождя окропили асфальт, Лер шагнул под козырек небольшого ресторана.
Это был их любимый ресторан. Он сам предложил ей встретиться именно здесь, потому что помнил об этом, хотя больше не ощущал никакой эмоциональной связи с этим местом. Когда он проходил мимо, не было никакой радости или ностальгии. Мозг просто выдавал информацию о прошлом. Здесь они впервые поцеловались всего через неделю после знакомства…
Лер всегда думал, что перестать бояться — лучшее, что может случиться с ним в этой жизни. Иногда он представлял, что больше ничего не боится, и размышлял обо всех тех делах, которыми он бы занялся, сколько разных дел он бы мог сделать, какой насыщенной была бы его жизнь без производных страха: сомнений, неуверенности, раздражительности, гнева. Говорил себе — единственное, что его удерживает от великих свершений — страх под видом благоразумия.
И вот теперь его нет. Где та свободная жизнь, полная событий, на которые он не решался? Проблема в том, что вместе со страхом исчезает и ценность того, чего он боялся. Если проигрыш не имеет никакого значения, выигрыш перестает быть выигрышем, а становится заурядным действием. Теперь он не делал то, на что не решался ранее, только потому что оно больше не имело никакого значения. Разве будет человек по своей воле делать то, что не приносит ему никакой радости?
Когда он шагнул внутрь, звонок над дверью звякнул. Сделать сюрприз не получится. Она вскинула голову и встретилась с ним взглядом. Легкая болезненная улыбка коснулась её лица. Мария выглядела так, будто заболела или слишком устала. Она моргала медленно, как кошка, которая смотрит на того, кто ей нравится. Это усталость или любовь? Усталость или любовь? Скорее, усталость от любви… Потому что он знал, что она ему скажет.
Мария встала. На ней было длинное вечернее платье до щиколоток. Вместо рукавов с плеч свисали небольшие крылышки из полупрозрачной ткани. На стыке крыльев и плотной ткани шел ряд маленьких металлических бусин. Над вырезом полукругом не было никаких украшений. Только ее белоснежная кожа и родинка под левой ключицей. Волосы небрежно спадали на плечи.
«Садовая фея». — произнес кто-то в его голове его же, только более идеальным, голосом.
«Только почему-то вся в черном. Разве садовые феи носят черное?..»
«Каждую осень, когда умирают цветы».
Все вместе это производило странное впечатление. Она выглядела нарядной, но не было похоже, что она готовилась слишком долго. Просто достала из шкафа одно из платьев и пошла. Она всегда так делала, когда не хотела, чтобы кто-то думал, что она нарядилась специально, чтобы произвести впечатление. И, тем не менее, она его производила.
Объятия были короткими. Он хотел поцеловать ее, но она отстранилась.
— С годовщиной. — он улыбнулся.
Её глаза блестели.
— Что-то случилось? — он взял ее за плечи и нахмурился.
— Просто… Думаю, тебе не понравится мой подарок. — она быстро смахнула слезинку с щеки и улыбнулась.
Он прижал ее к груди.
— Ну-ну… Дареному коню в зубы не смотрят. Все хорошо. — произнес он мягким, бархатным голосом. — Мне не нужны подарки. Мы вместе уже 3 года. Зачем мне что-то еще?
— Хочешь ты или не хочешь, а подарок будет. - ее голос дрогнул.
— Хорошо. У меня тоже для тебя кое-что есть. Правда, не то, что я хотел подарить изначально. Кажется, мы в одной лодке.
Они сели за стол. К ним тут же подоспел официант с меню. Молчание наполнилось шелестом страниц и легкой саксофонной музыкой.
— Люблю саксофонную музыку. — он закрыл глаза и стал покачивать рукой в такт мелодии. Когда-то он на самом деле получал от нее удовольствие, но это все давно в прошлом. Музыка стала обычным шумом, мало отличимым от звука, который издает шредер, измельчая бумагу. Лер просто имитировал свое прошлое.
Мария взглянула на него исподлобья и, закрыв глаза, качнула головой. С тех пор, как он открыл ей правду, она больше не верила ему.
— Послушай. — она смежила веки и потерла переносицу. — Мне нужно тебе сообщить кое-что важное. Я…
— Нет-нет. Давай не спешить с подарками. — запротестовал он. — Лучше послушай, какая история приключилась со мной сегодня.
У их столика снова появился официант.
— Знаешь, Лер, я не голодна.
— Мне тоже самое. — натянуто улыбнулся он. — Что? Сегодня наша годовщина. Закажи что-нибудь. Ты же любишь креветки и что еще…всех этих гадов… Закажи гадов!
Она беззвучно рассмеялась, откинулась на спинку стула, вздохнула и посмотрела на озадаченного официанта.
— Тигровые креветки и греческий салат и…вишневый сок.
— Сок…серьезно? — он повернулся к официанту. — И мне тоже самое. Проследите, чтобы на блюда пошли лучшие тигры и греки. Мы не хотим отравиться в свою годовщину. — Лер протянул руку и дотронулся до ее пальцев.
Ее рука выскользнула и поправила волосы.
Она натянуто улыбнулась официанту, который выглядел слегка сбитым столку. Словно проснувшись, он быстро забрал меню и направился в сторону кухни.
— Эти твои шутки…- произнесла она с легкой улыбкой, рассматривая узоры на скатерти.
— Разве не смешно? Я просто хотел поднять тебе настроение.
Он старался, чтобы его голос звучал с нужной интонацией, но ему все равно казалось, что он фальшивит как какой-то недоактер. Сколько же фильмов он пересмотрел, чтобы запомнить все интонации и мимику. Он не мог спросить у нее мнение о том, звучит ли он убедительно. Вечер был бы бесповоротно испорчен.
— Я не хочу смеяться одна, Лер. — она подняла на него взгляд. Глаза снова блестели. — Смешно всегда только мне. Даже если ты смеешься… Ты просто знаешь, что это хорошая шутка, над которой будут смеяться, и ты смеешься. Не потому что тебе смешно. Я помню это.
Он отвел взгляд и уставился на скатерть. Узоры на золотистой поверхности выглядели интересными. Все выглядело интереснее этой темы. Они возвращались к ней снова и снова, и каждый раз ему нечего было ответить. Лер, знал, она только и ждет, когда он скажет ей «нет, теперь все изменилось». Он и сам этого ждал каждую секунду в течение всего последнего года. Но чуда не происходило.
— Ты не заметила, что я тоже заказал тигровые креветки. — тихо произнес он, не сводя глаз с узоров на скатерти. На них приземлились креветки, салат и вишневый сок. Кажется, официант спросил что-то об алкоголе, но он никак не отреагировал. Мария что-то ответила, но Лер не слышал. Он погружался в тишину.
— Я заметила. — эта фраза резанула его где-то глубоко внутри. На секунду ему показалось, что он что-то почувствовал. Показалось.
— Сначала ты показал, что тебе все равно. Теперь же ты упомянул о креветках, показав, что фраза была брошена намеренно.
— Нет же. Я хотел показать…- он осекся. Теперь уже нет смысла оправдываться. Все и так понятно. — Я хотел показать, что я меняюсь. Вкусы могут меняться, если человек начинает получать удовольствие от чего-то нового. Может быть, мне теперь нравятся тигровые креветки.
Она вздохнула.
— Ты только что сам сказал, что притворялся. Тебе все равно. Ты просто съешь их потому что голоден, не почувствовав ничего из спектра эмоций.
Молчание.
— Я всего лишь хотел тебя порадовать…
— Извини. Просто я не могу…- она закрыла нижнюю часть лица кулаком.
— Послушай, забудь. Лучше ешь свои креветки и слушай историю, которая со мной сегодня приключилась.
Она кивнула. Креветка медленно направилась в рот и так же медленно стала пережевываться. Похоже, Мария была готова сделать все, что угодно, лишь бы не смотреть на него.
Конечно, тигровые креветки были намного интереснее. Лер помнил, что ненавидел их вкус. Еще больше он ненавидел то, что они символизируют — достаток, который используют ради извещения о нем всех окружающих. Еще год назад он бы посмеялся над утверждением о том, что тигровые креветки покупают, чтобы утолить голод.
Эту гадость можно есть только для вида. Это как купить себе навороченные часы с кучей встроенных функций, которые тебе не нужны, но ты знаешь, что это признак достатка, который далеко не каждому по карману, и ты покупаешь их, чтобы показать всем, что можешь их себе позволить.
«Покупка ради покупки?» — он хмыкнул. — «А ведь когда-то меня это раздражало».
— Ну слушай. — он сплел пальцы в замок и опустил их на колено. — Сегодня утром я чистил зубы и расхаживал с зубной щеткой во рту по квартире. Захожу на кухню. Слышу сбоку что-то жужжит. Ну я по привычке кинул то, что было в руке. Оказалось, окно было открыто и щетка вылетела на улицу. Так что извини, сегодня без поцелуев.
— Лер…
— Но это еще не все. Через минуты 3 опять слышу жужжание. Реакция опять сработала моментально. В общем, оказалось, это был соседский дрон и кинул я в него блин, намазанный вареньем. Как-то случайно получилось. Кстати, попал. Он куда-то унес его, а через минут 10 слышу — опять жужжит. Ну, думаю, наверное, камеру установил и заглядывает окна. Хотел кинуть что потяжелее…
— В квартире хоть что-то осталось?
Лер уловил в ее лице растущую заинтересованность. На короткий период времени она перестала выглядеть так, будто не знает, как сюда попала и что тут делает.
— Хорошая шутка. Это снова был дрон, но к нему был прицеплен пакетик, а в нем листок с благодарностью за вкусный блин, и кусок пиццы.
— И тебе…она понравилась? — в ее глазах была надежда. Зря он ее подал. Все его истории неизменно заканчивались этим — она начинала надеяться, но позже понимала, что все осталось по-прежнему. Вот и теперь ему пришлось сказать «не знаю».
— Не знаю. Но зато я наелся.
Она сразу померкла. На что она только надеялась. Мария взяла со стола салфетку и дотронулась до внутренних уголков глаз. Шмыгнув носом, она потянулась к стакану с соком.
Он перехватил ее руку. Пальцы сжали запястье. Она попыталась высвободиться, но он не отпускал. Он подался вперед и перегнулся через стол.
— Ты ведь сама хотела, чтоб я жил. Помнишь? — прошептал он, пропуская каждое слово сквозь крепко стиснутые зубы. — Если бы не это сердце, меня бы уже не было в живых. Или ты забыла, почему я еще жив? Забыла? Да?
Еще год назад Лер был уверен, что ему несказанно повезло. В рамках тестирования новых технологий, ему бесплатно заменили сердце на искусственное. Его заверили, что оно проработает 2 человеческие жизни. Первое время все его друзья и родственники были рады такому повороту событий, но после выписки из больницы окружающие стали замечать в нем перемены. Мария почувствовала что-то неладное, еще когда он лежал в палате, но оправдывала это тем, что он еще не пришел в себя после такой серьезной операции.
Поначалу он не понимал, что они имеют в виду. Он стал прислушиваться к своему телу, сравнивать новые ощущения, вернее, их отсутствие с теми, которые он испытывал до операции. Прозрение наступило внезапно, когда он впервые купил мороженое после выписки.
Фруктовый лед с клубничным сиропом внутри. Как же он обожал его! Так сказала Мария.
***
Они сидели на лавочке в парке и обсуждали последние новости. Вернее, Лер получал от нее информацию о том, что происходило в ее семье и вообще в мире, пока он лежал в больнице. Ему было нечего ей поведать — жизнь в больнице не так уж и интересна, а рассказывать о сплетнях, которые обсуждали пациенты или о том, как он большую часть времени провел в кровати, Лер не хотел. Он не любил людей, которые говорят только ради разговора. Это может быть полезно, только если ты ставишь рекорд по количеству произнесенных слов в день.
И, тем не менее, он прекрасно понимал, что в этом мире не обойтись без пустой болтовни, особенно, когда хочется просто быть рядом с человеком, не обсуждая ничего серьезного, просто вести легкую беседу, желательно, созерцая прекрасный пейзаж, от которого теряешь тягу обсуждать что-либо. Зачем нужны слова, когда вокруг такая красота? Все слова меркнут перед величием природы. Все проблемы превращаются в фоновый шум, который заглушает водопад, на который ты смотришь сейчас.
Он сидел на лавочке и наблюдал за солнечными лучами, сверкающими на поверхности пруда. Дети на берегу кидали хлеб уткам, а те поедали его, хлопая крыльями, виляя хвостом и крякая. Он ничего не чувствовал. Тогда Лер впервые задумался, является ли отсутствие эмоций чувством? Если тьма — это отсутствие света, то что есть отсутствие чувств? Другое чувство? Тогда в этом нет никакого смысла.
Она поинтересовалась, как он провел последние дни в больнице и ему пришлось рассказывать то, что для него самого не представляло никакого интереса. Он так и сказал: «сама напросилась». Когда он закончил свой, по его мнению, ужасно нудный рассказ, и после небольшой паузы заглянул ей в глаза, она выглядела встревоженной. Мария начала что-то замечать.
— До операции ты вечно возмущался тем, что другие пациенты сплетничают, возмущался поведением врача, возмущался тем, что у них побелка сыпется с потолка, но они не спешат делать ремонт. А теперь тебя все устраивает. Это немного странно. Решил, пора менять мировоззрение, или надоело жаловаться?
Просто полушутливый вопрос, предлог провести с ним еще несколько минут. В ответ он только пожал с плечами.
Внезапно Мария вскочила и сорвалась с места. Через минуту она уже стояла перед ним с двумя морожеными в руках. Левое уже было надкушено.
Ему достался фруктовый лед с клубничным наполнителем. Он снова поймал на себе ее встревоженный взгляд.
— Ты больше не любишь это мороженое? — просила она с растерянным видом.
— В каком смысле?
— Это же твое любимое мороженое. Раньше ты так радовался, когда его покупал.
***
Он вспомнил об этом только после ее слов. Лер не мог понять, куда подевалось то, что раньше заполняло его грудную клетку. Он прислушался. Сердце размерено отбивало ритм. Ему поместили внутрь новенькие часы, которые работали намного лучше прежних. Стоило бы радоваться, что все так обошлось — ему даже не пришлось платить ни за сердце, ни за операцию.
Старые часы не работали, но при виде них в памяти всплывали важные моменты из прошлого. Они напоминали о людях, о которых стоило бы помнить, пока тело не рассыплется на удобрения для клумбы. У него забрали их и всучили новые, которые исправно тикают, но почти ничего не стоят. Их не страшно потерять, потому что это часы без истории. Вещь без истории — всего лишь вещь, каких много.
— Я не хотела, чтобы ты умирал, но я не знала, что ты станешь…таким…- прошептала она сквозь слезы.
Лер вдруг понял, что с силой сжимает ее запястье. Он разжал пальцы и отпрянул. В районе груди неприятно покалывало. Кольнуло два раза, а потом снова появилась пустота.
Разве может появиться то, чего нет? Это как продавать серединки бубликов… — брошенное вчера размышление требовало, чтобы он наконец закончил свою мысль и сделал выводы.
Музыка стала громче. К саксофону добавилась веселая мелодия, исполняемая пианистом.
— Знаешь, я пойду. — бросила она, поднимаясь и размазывая тушь под глазами.
— Пойдем вместе.
Мария быстрым шагом направилась к выходу. Он нагнал ее на улице, когда она закрывала дверь. Ему снова пришлось схватить ее за запястье, иначе бы она скрылась в толпе, прежде чем он успел бы произнести ее имя.
Кто-то схватил его за плечо. Это был охранник ресторана.
— Вы не заплатили за свой заказ. — произнес он грубым голосом.
— Мы сейчас вернемся. Я оставил там свой телефон и сумку с деньгами.
Не дожидаясь решения охранника, он обернулся к Марии и взял ее за плечи. Она выглядела ошарашенной. Глаза с неподвижными зрачками широко распахнуты.
— Почему ты…
Они превратились в два маленьких озерца, готовых вот-вот выйти из берегов. Кожа вокруг них слегка покраснела. Мария выглядела больной с ознобом, которую вытащили из-под теплого одеяла. По ее телу пробегала мелкая дрожь, и от этого ему становилось не по себе, но он не знал, что с этим делать.
«Дрожь — это страх? Холод? Гнев?» — он не мог вспомнить.
— Я спрошу тебя в первый и последний раз. — произнесла она, глядя ему на шею. Зрачки вздрогнули и они встретились взглядами. — Целый год я не решалась задать тебе один вопрос. Боялась, что ты ответишь не так, как мне бы хотелось. Ты говорил, что помнишь, какие эмоции раньше раньше у тебя вызывали вещи, люди и события. Ты сказал, когда ты понял, что с тобой происходит, ты стал делать вид, что испытываешь какие-то эмоции, чтобы люди не подумали, что ты ненормальный.
— Мне пришлось. — он потер висок, размышляя, как донести до нее мысль так, чтобы она не оттолкнула его от себя. Лер продолжал держать ее за плечо, чтобы она не убежала.
— Человеческие пристрастия, увлечения, то, что он ненавидит или любит, составляют его личность. Я как будто потерял свою личность. Стал тенью, которая бродит среди каменных джунглей. Ты встретишь ее и через минут забудешь, потому что, как можно запомнить то, чего нет? Понимаешь?
Мария сжала губы и нахмурилась, снова уставившись на его шею.
— Понимаю. Кажется, ты уже ответил на мой вопрос.
— Какой вопрос?
— Любишь ли ты меня.
Лер ощутил, как жар приливает к лицу. Странное чувство растекалось по его телу. Он еще не был уверен в том, что это, но оно ему не нравилось. Сердце бешено колотилось, и чем сильнее оно отбивало темп, тем сильнее ему хотелось просто лечь на прохладный вечерний асфальт и отдышаться.
Как сказать ей, что он ничего к ней не чувствует, но живет воспоминаниями о том, что чувствовал когда-то? Он помнил, что любил ее и надеялся, что когда-нибудь последствия операции пройдут, и он снова сможет чувствовать. Сможет ли она принять его? Сможет ли она ждать, не зная, станет ли он снова человеком?
Его новое сердце было сделано из легких инновационных материалов, но почему же тогда оно стало тянуть его к земле, словно наполнившись жидкой ртутью. Она отравляла его кровь, заполняла сосуды и кости, превращая в негнущегося истукана.
Экспериментаторы, которые подарили ему сердце, разработали несколько вариантов того, как вернуть ему способность чувствовать. Одной из них было — пережить опыт, который у обычных людей вызывает сильные эмоции. Лер прыгал с парашютом, катался на байдарках и даже плавал с акулами. Ничего не помогало.
— Я помню, что любил тебя. — наконец выдавил он. — Теперь он смотрел на ее бледные выпирающие ключицы, почему-то не желая встречаться с ней взглядом.
Мария сняла с плеча его руку. Она упала вниз, как у тряпичной куклы. Лер знал, что она ему скажет.
— Нам нужно расстаться.
Он поднял глаза, но увидел лишь ее удаляющуюся спину. Ноздри стали раздуваться от обиды и злости.
— У тебя… — прошептал он. Ему в голову вдруг пришел образ из детской сказки, которая ему очень нравилась. Он втянул воздух и закричал. — У тебя сердце…!
Она остановилась.
— У тебя сердце железного дровосека!
Мимо прошла пара, но он не обратил на нее никакого внимания.
Она быстрым шагом вернулась к нему. Ладони обхватили его горячее лицо. Его глаза рассматривали ее исподлобья. Выражение ее лица изменилось. Брови морщили лоб. Она почти улыбалась.
— Но у него не было сердца, Лер. — произнесла она тихим теплым голосом. Он когда-то уже слышал такую интонацию. Она говорила с ней, когда чему-то радовалась.
— Вот именно.
Ее пальцы вытерли скатившуюся слезинку на его щеке. Она обернула ладонь к себе и уставилась на нее, будто там лежал кусок золота.
— Ты… Я знала, ты почувствуешь.
Она повисла на его шее, прижимаясь к нему всем телом. Его руки по-прежнему висели. У него не было сил ими управлять.
Когда Мария оторвалась от него, она снова приложила ладони к его щекам, и ее лицо расплылось в широкой улыбке. Их лбы соприкоснулись. Она смотрела ему в глаза, а его глаза смотрели на асфальт.
— Ты снова стал собой. — прошептала она, поглаживая его скулы.
Он пересилил себя и заглянул ей в глаза.
— Ты же сама знаешь, что я притворяюсь. Почему поверила снова?
Мария отступила назад и опустила руки.
— Зачем ты так со мной! — закричала она сквозь слезы. Волосы взметнулись в воздух и она побежала прочь. На углу Мария бросила быстрый взгляд в его сторону и скрылась за зданием.
Лер хотел последовать ее примеру и пойти в другую сторону, но вспомнил, что оставил в ресторане свой телефон и сумку с кошельком. Когда он вернулся к столу, то тут же перепроверил, все ли на месте. К счастью, никто не рискнул стащить его вещи.
Он подозвал официанта и попросил принести счет. Еда была почти не тронута. После всего что произошло, он и не думал о том, чтобы продолжать обед, но ему не терпелось вспомнить, какого это, когда можешь чувствовать.
Вилка валялась поперек тарелки с насаженной на нее тигровой креветкой. Быстрым движением он направил ее в рот. В следующее мгновение не дожёванный кусок оказался на салфетке. Сок немного приглушил этот гадкий привкус.
Он ненавидел креветки.
***
— Доктор Морисс, есть небольшая проблема. Подопытный требует, чтобы мы не разглашали то, что негативные последствия пересадки стали проходить.
— Это новость станет сенсацией! Если мы сообщим людям, что найден способ избежать такого воздействия операции на мозг человека или что мы хотя бы узнали, как устранять возможные осложнения, технологию воспримут на ура. А пока мы не сообщим, будет мало желающих жить не живя. Информация будет обнародована, хочет он этого или нет. Такова плата за то, что мы не дали ему умереть.
