sleep in loony bin

Однажды в своей жизни Бан Енгук дал обещание, которое не смог сдержать. Нет, все, конечно, началось раньше. Все началось, когда отец сказал ему "Енгук, настоящий человек - это тот человек, который сдерживает свои обещания". С тех пор Енгук стал "настоящим человеком" и даже в свои шесть он никогда не давал обещаний, которые не мог бы сдержать. Но потом он сказал сестре "Я всегда буду рядом и никогда тебя не отпущу", и сестра, его маленькая, миленькая сестренка поверила ему и протянула то единственное, что было в руках - крошечный, разноцветный ластик. Скрепила обещание подарком. А потом, спустя несколько месяцев - умерла, оставив после себя трупный холод и леденящий ужас. Енгук пытался сдержать обещание, пытался не отпустить, но ее все равно отобрали, на него кричали, его били. Енгук помнил, как хрустнула под пальцами чужая кость, как взвыли над ухом от боли, как его схватили за шкирку, отволакивая в сторону, как отвернулись родители, а потом не было ничего - только черная пустота, злая, колючая, заставляющая огрызаться эти долгие, бесконечно долгие годы. Енгук больше не улыбался и не давал обещаний - он думал, что раз один раз он не смог его выполнить, то о чем уж тут говорить. Благо, было и некому особо. Но потом в его жизни случился Ан Джехе. Истеричный, тонкий - казалось, двумя пальцами сожми, он и сломается -, женоподобный, отвратительный Ан Джехе. Ан Джехе имел феноменальную привычку бесить одним своим присутствием, смотреть так, что хотелось выцарапать ему глаза, молчать до тихого Енгукова бешенства и постоянно ныть, заставляя Енгуковы пальцы свиваться в диком танце от невозможности открутить ему шею прямо здесь и сейчас. И Бан Енгук пообещал себе - впервые за долгое время - что когда-нибудь он обязательно отрежет Ан Джехе его блядские длинные волосы ножницами, а потом засунет эти самые ножницы ему в шею и всем будет хорошо. И Бан Енгук опять не сдержал своего обещания, потому что через месяц он проснулся с Ан Джехе на одной кушетке и единственным его желанием с этого момента было не отдаляться от бывшей модели дальше соседней палаты. Это было второе обещание, что Енгук не смог сдержать. И с этого момента все пошло под откос. Потому что Енгук разучился обещать. Сидя в очередной раз рядом с Джехе, опутанным проводами и иглами, вгрызающимися в его тело, рядом с Джехе, практически ничего не съевшим за две недели, Енгук гладил бледного, почти прозрачного шатена по волосам, и шептал, шептал, бесконечно долго шептал, что как только Джехе поправится, он обязательно что-нибудь придумает, чтобы Пак Кен свозил его в город, а еще они когда-нибудь поедут на море - там будет очень тепло и Джехе больше никогда не будет мерзнуть, и там будет много солнца и можно будет больше ничего не бояться. - Ты только поправляйся, поправляйся, слышишь? И поедем на море, обязательно. Мерно пищал аппарат, капельница булькала пакетиками и проводками, а Ан Джехе улыбался, неразличимо-белый на больничных простынях, как будто слышал, поверил и на секундочку увидел море - настоящее, теплое, сапфировое море. Это было третье обещание Бан Енгука, и он знал, что они никогда в жизни больше не увидят моря. И по ночам, очень часто, обнимая угловатого, острого Джехе, этот обтянутый кожей скелет, Енгук перебирал его волосы и еле слышно бормотал, что он никогда-никогда не уйдет, что он будет рядом - до конца своей жизни, что никто больше и пальцем Джехе не тронет - он не даст. Джехе молчал и улыбался, слушая ровное сердцебиение Енгука, а Енгук говорил и говорил, за них двоих, что они всегда будут вместе, что никто и ничто больше не отберет их друг у друга. Потому что Енгук знал - он не переживет второго раза. И Джехе не переживет, поэтому им теперь нельзя друг без друга, никак нельзя. - Мы с тобой будем вместе, да? Будем, - Енгук снова и снова проводил пальцами по загрубевшим шрамам на запястьях Джехе - бесчисленные свидетельства попыток все прекратить, бесконечные воспоминания о том, как хватали, тащили, вылавливали у самой кромки и снова оставляли мучиться. - Я никогда тебя не оставлю. Это было четвертое обещание Бан Енгука и он верил, по-настоящему верил в то, что они еще очень долго будут спасать друг друга, просто вовремя сжимать чужую ладонь и спасать - потому что по-другому никак, по-другому - не выжить. А потом Бан Енгук тряс белого, белее больничных простыней Джехе, сжав до боли скулы, тряс и рычал "Только не засыпай! Только не засыпай!". Но Джехе засыпал, то и дело вздрагивал, но уже даже не открывал глаз, только белел все больше, потому что перекаченная транквилизаторами и снотворным кровь совсем-совсем отказывалась течь, только густела в венах. Ан Джехе умирал у него на руках от передозировки, потому что какая-то глупая медсестра ввела ему на один критический кубик больше, один маленький кубик, чудовищно огромный для Джехе, чье тело, казалось, уже и так состояло из одних лекарств. - Не засыпай, - шептал Енгук, а сам баюкал Джехе, обнимая невесомое тело, пока где-то там, далеко, ужасно медленно, медленнее сердцебиения модели, к ним спешили санитары и врачи. - Пообещай мне не бросать меня. Пообещай мне. Не засыпай... Пообещай мне не бросать, ну, Джехе, пообещай... И Ан Джехе разлепил пересохшие, обветренные губы и вытолкнул из легких свистящее, еле слышимое: - Не могу.