Ленты

Блестящие, атласно-гладкие, прохладные на ощупь — но только сперва. Ленты, оставшиеся от одного из старых вечерних платьев Утэны, обрывки прошлой жизни. Во всяком случае, они еще на что-то годятся. Сначала Анфи завязывает Утэне глаза и связывает руки. Ленты кажутся похожими на полоски крови, украшения с конфетных коробок, зловещий серпантин с некоего оборванного празднества. Но Анфи, ловкая и изящная, Анфи, которую так редко доводится увидеть с распущенными волосами, туго натягивает провисшие ленты, завязывает их идеальными узлами, похожими на цветочные бутоны. Утэна заливается краской, чувствуя, как руки Анфи плетут кружевные узоры вдоль ее позвоночника, чувствуя, как лента сдавливает ее затвердевшие соски, — и прикусывает язык, пытаясь удержаться от стона. Язык Анфи, прослеживающий леденцово-яркие контуры на ее коже, — горячий, старательный и настойчивый. Утэна извивается, представляя, как тело Анфи прижимается к ее собственному, ее пышную грудь рядом с собственным мальчишеским бюстом; как же нестерпимо ей хочется притянуть ее ближе. Но руки Утэны прочно связаны за ее спиной. И, разумеется, Утэна понимает, что Анфи хочет этим сказать: «Ты коснешься меня только тогда, когда я этого захочу». Тонкая красная лента сдавливает напряженную грудь Утэны, и Анфи проводит языком вдоль полоски ткани, подчеркивая ее. Чувствует соленый вкус кожи и еще немного — духов от растерзанного вечернего платья. Анфи движется дальше, вдоль ровных пересекающихся линий, пока не добирается до внутренней стороны бедра Утэны. Она сосредотачивает внимание там, выписывая языком узоры, ожидая, дразня, — до тех пор, пока губы Утэны, так прелестно искусанные до рубиново-красного, не предают ее. — Пожалуйста, Химэмия. Пожалуйста. Как очаровательно она умоляет — с румянцем на коже, в атласных лентах, полная стыда и желания. Повязка на глазах намокла от горячих слез. Анфи только улыбается — пусть даже это некому увидеть — и пощипывает полуприкрытый сосок Утэны, оглаживая ее грудь. — Мы еще даже не начали, Утэна-сама.