Сквозь поток времени

      Юри помнил ту пору своей молодости. Если этот промежуток времени можно было таковым назвать.       Неповторимые, запоминающиеся. Сколько тот период принёс ему горечи, слёз, смеха и радости? Кацуки уже не мог и вспомнить. Но считал, что каждый прожитый им день был наполнен важными событиями, мыслями, воспоминания о которых и по сей день будоражили и грели его сердце.       Но самым ярким моментом, пожалуй, остался тот, когда его нагло втолкнули в здание через стеклянные двери, наступая и нависая сверху. Это был второй раз в жизни, когда он посмотрел глаза в глаза высокомерному мальчишке из России.       Юрий Плисецкий стал самым прекрасным кошмаром в жизни Юри Кацуки.       Задумываясь об этом сейчас, Юри посмеивался над прошедшими соперничеством и спорами. Он помнил, как мальчишка, ещё совсем юнец, шёл ему навстречу; невзирая на свой вспыльчивый характер помогал и отзывался на самые малые просьбы. Они — главные противники друг у друга по жизни, те, кто, вставая на лёд, соревновались ради первого места.       Но жизнь оказалась штукой куда более сложной, и теперь маленький котёнок стал взрослым котом, лежавшим и мирно сопящим под боком у японца.       Вспоминая теперь, с чего всё началось, Юри казалось, что ещё вчера они всего лишь вели переписку через социальные сети. Что Юрий был не здесь, рядом — в далёкой и чужой стране, недосягаемой, страшной для самого Кацуки. Он бывал там, и пусть всего лишь единожды. Но красота городов не могла сравниться с той дикостью, которую не смог преодолеть мужчина.       И тогда Плисецкий заверил его: «Когда доучусь, я приеду к тебе». Юри считал это шуткой, лишь подростковым трепетом. Они были просто друзьями — лучшими друзьями, как выражался сам Юра. Но в один момент этот порог «дружбы» сломился, когда перед Кацуки возвысился высокий бледный юноша, с порога заявляющий ему о своих чувствах.       Самым странным было то, что Юри даже не пытался ему отказать.       — Чему улыбаешься? — заслышав голос, Кацуки вышел из размышлений и, похлопав глазами, опустил голову.       Юрий, как оказалось, уже не дремал: сонно щурясь, он полубоком смотрел на мужчину снизу вверх. Длинные светлые пряди в беспорядке раскидались по одеялу, путаясь меж собой, предвещая недовольные возгласы своего хозяина, который будет их расчёсывать; а зелёные, потускневшие с годами, но не терявшие былой искорки глаза смотрели не то с недовольством, не то с особенной нежностью, которую тот не показывал никому. Кроме самого Юри.       Качнув головой, Кацуки улыбнулся. «Ничего», — ответил, потянувшись и облокотившись о спинку кровати, устремляя скучающий взгляд в телевизор. Он и сам, сказать по правде, был бы непротив сейчас вздремнуть.       — Просто вспоминал, — внезапно выдал Юри, прикрывая глаза и надеясь, наконец, погрузиться в сон.       Тихое «Мм» прозвучало снизу, и затем, когда чужие руки обвили Юри за талию, он почувствовал, как его потянули вниз. Растерявшись, Кацуки даже не успел противиться и покорно упал на мягкий матрац. По привычке поправил съехавшие очки и посмотрел перед собой, наверх, встречаясь всё с тем же взглядом: резким, любопытным. Теперь он не мог точно вспомнить, который это был раз.       Прошло много лет, и теперь Юрий из мелкого худого мальчишки вырос статным юношей: с широкими плечами, крепким телом, длинными волосами и худым лицом. Плисецкий был идеален — даже слишком, особенно на фоне такого жалкого человечишки, как сам Кацуки.       И из-за этого он каждый раз задавал себе один и тот же вопрос: это чья-то злая шутка или просто нелепая ошибка?       — О чём вспоминал? — Юра навис прямиком над Юри, упираясь локтями по обе стороны от его лица. Отросшие пряди чёлки щекотали лоб и мочки ушей, заставляя его хмурить нос и сдерживаться, чтобы не зарыться лицом в подушку.       — О тебе, — честно ответил Кацуки, вызывая удивление. — О том, каким наглым и милым ребёнком ты был.       Юри знал, что тот не любил, когда его называли ребёнком; знал, что Юра терпеть не мог, когда он напоминал про их разницу в возрасте. Оттого-то не удивился, когда Плисецкий, нахмурившись, внезапно поменялся в лице.       Раздражение сменилось хитрой искоркой в глазах, когда Юра, оторвав одну руку от постели, опустил ту вниз, проводя костлявыми пальцами по плечу японца, чуть щекоча сгиб локтя и ложась на бок, чуть сминая ткань футболки. Затем, не сводя пристального взгляда с тёмных глаз мужчины, склонился ниже, к его уху, опаляя то горячим дыханием и еле дотрагиваясь потрескавшимися губами.       — Но сейчас ведь всё иначе, да? — спросил Плисецкий, проводя кончиком носа по скуле и опускаясь к шее, принюхиваясь и несильно кусая чувствительную кожу.       — Юра, ты не... Нет! Я тебе сказал, что нет! — почувствовав, как ладонь его пролезла под ткань, касаясь оголённой кожи, Юри подскочил, отчего и сам Юра, приподнявшись, посмотрел на того круглыми глазами. — Мне завтра рано вставать на работу. В отличие от тебя, я не восходящая звезда фигурного спорта.       Плисецкий попытался изобразить обиженность, но быстро смирился, выдыхая. Однако, обхватывая Кацуки руками, тот поднялся, потянув его на себя, и, устроившись поудобнее, лёг обратно, заставляя Юри лечь на своё плечо, всё так же приобнимая и запутываясь пальцами в волосы.       — С тебя потом причитается. А теперь спать, — пробубнил Юра и, зевнув, прикрыл глаза.       Юри, широко улыбнувшись, сдержал смешок. Щёлкнул — выключил телевизор, ещё раз — погасил настольную лампу. Неуклюже выворачиваясь, накрыл их покрывалом и, перекинув руку через Юрия, прикрыл глаза, прижимаясь к тёплому телу.       Ему казалось, что ещё вчера они, враждуя друг с другом, делали первые шаги навстречу.       Чтобы теперь, спустя столько лет, наконец признаться в своих истинных чувствах.