Милость Ангела

Он падал. Падал снова, в бездну отчаяния и черной тоски, и знал — на этот раз никто не спасет его, не рухнет с небес в последний момент. И конца падению не будет, ибо у пропасти, разверзшейся в его душе, нет дна. Он не выполнил свой долг. Не оправдал доверия. Он подвел примарха, своего отца и повелителя — он, смыслом чьей жизни было защищать… Подвел своих братьев — разве не по его вине они теперь мертвы? Разве не должен он был предусмотреть, предугадать… Азкеллон, капитан Сангвинарной стражи — о, как бы ему хотелось сказать «бывший капитан», но даже на это у него не осталось права, — глухо застонал. По счастью, рядом никого не было; ему предоставили отдельную келью в апотекарионе и даже милостиво разрешили остаться одному. Осветительные шары под потолком горели ярким, мертвенно-белым светом, но ему казалось, что вокруг царит непроглядный мрак. Отчаяние черными водами смыкалось над его головой. За дверью послышались шаги — странные, размашистые и одновременно легкие, сопровождаемые едва различимым шорохом. Азкеллон замер. Он узнал бы из тысячи эти шаги, это присутствие… Дверь распахнулась, и Ангел Сангвиний шагнул в комнату. Азкеллон готов был поклясться, что от примарха исходит золотое сияние, несмотря на то, что облачен он был не в сверкающую броню, а в простые белые одежды. Небесные крылья, сложенные за его спиной, точно светились сами по себе — каждое перо в них прорисовывалось с невообразимой четкостью. Против обыкновения, украшений на крыльях почти не было — лишь несколько простых цепочек из черненого серебра; такой же обруч удерживал золотые волосы. Знак траура. Азкеллон попытался сохранить спокойствие хотя бы внешне, пусть и понимал, что примарх без труда различит и суматошный стук обоих его сердец, и сбившееся вдруг дыхание… Он порывисто вскочил на ноги: — Лорд мой… — и низко склонил голову в почтительном поклоне. Смотреть в глаза Сангвинию он не решался. Он знал, что увидит там самое страшное — прощение. «Ибо великодушие отца нашего безгранично, и в сердце его найдется место для каждого из его сыновей — но как мне простить самого себя?.». Резкое движение разбередило рану, и в обрубке руки пульсировала тяжелая тупая боль — в такт волнам безнадежности. — Азкеллон, — примарх коснулся его здоровой руки, — я хотел бы… поговорить с тобой. У Сангвиния были сухие горячие пальцы — золотое тепло, казалось, проникает прямо сквозь кожу, окутывает мерцающим коконом, и вся боль растворяется в нем. Нет. Он недостоин. Он… Азкеллон хотел отдернуть руку, но не было сил даже на это. Кажется, Сангвиний снова произнес его имя. И он — едва ли не помимо собственно воли — наконец поднял взгляд. Глаза примарха, цвет которых никогда нельзя было точно определить, сейчас оказались серыми, точно затянутое облаками небо над Макрэггом, и — все равно — невероятно светлыми. Прощение было в них, но еще и сострадание — не жалость, Ангел не унизился бы до подобного, — сострадание и понимание. — Лорд мой, — вопреки ожиданиям, он не лишился дара речи — наоборот, слова давались со странной легкостью. — У меня всего одна просьба: позвольте мне оставить должность и звание и служить простым рядовым. Это — лучшее и единственное, что я могу сделать для легиона. — Это худшее, что ты можешь сделать для легиона! — ответ примарха хлестнул колючей плетью. Азкеллон отшатнулся, но взгляд не отвел. Теперь это было уже невозможно — так смотрят на солнце, не в силах оторваться, до тех пор, пока огненные лучи не выжгут сетчатку твоих глаз, и даже тогда ты будешь видеть беспощадное пламя на изнанке век… Сангвиний коротко вздохнул. — Кел, дело даже не в легионе, — произнес он уже спокойнее. — Не только в легионе. Ты нужен мне. Именно там, где ты есть. Мне нужны те, кому я могу доверять, и первые из этих людей — ты и Ралдорон. Здесь, сейчас… — он не договорил, только едва заметно поморщился. Вся тяжесть Второго Империума, все бремя государственных забот, свалившееся на его плечи. Разумеется, Азкеллон понимал. Он видел осунувшееся лицо примарха, его обведенные темными кругами глаза — сколько прошло с визита его проклятого брата? день, два? наверняка он даже не спал все это время… Это было чудовищно, невыносимо неправильно — ангелы не должны спускаться так близко к земле, им надлежит оставаться совершенными и недосягаемыми небесными созданиями. «Но ты ведь всегда знал, насколько он уязвим на самом деле, — вмешался тихий, но непреклонный внутренний голос. — Всегда знал и помнил. Именно поэтому ты стал тем, кем стал. Так не подведи его и теперь». — Да, — он запнулся — отчего-то перехватило горло. Сглотнул и повторил тверже: — Да. Я клянусь… — Не надо, — покачал головой Сангвиний. — Не растрачивай попусту клятв. Твоей верности достаточно. Примарх положил руки ему на плечи; крылья качнулись, взметнув легкий порыв ветра. Азкеллон сморгнул выступившие слезы, из-за которых все расплывалось перед глазами, но сияние, окружавшее его отца и повелителя, не исчезло — оно лишь становилось ярче. Это тоже была бездна, но бездна иная, полная света, и он готов был пасть, пронзенный этими лучами, готов был сгореть до пепла… Поцелуй в лоб — короткое, отрывистое прикосновение губ. Так ставят печать: знак принадлежности. «Кровь моя, жизнь моя, душа моя — все принадлежит ему, и иначе быть не может, никогда не могло быть...» — Помни: твое место — за моим плечом, — голос Сангвиния пробился через оглушительное биение пульса в ушах. — Возвращайся. Я буду ждать.