***
Прошло около часа. Сидим на полу, играя в гляделки. Ты посмотришь, встретимся взглядами, резко отводим и больше пытаемся не встречаться, но иногда всё же получается. Прикрываю глаза. Так спокойно. Тихо. Ты ничего не говоришь, молчишь. Мне нравится атмосфера, царящая здесь, но она нарушается, когда ты начинаешь диалог: — Лил, скажи мне, только правду, почему ты меня избегаешь? Неужели из-за того случая? — Какого случая, Паш? Их было много, когда ты обижал меня. — И ты всегда прощала. Но однажды не простила. — Потому что ты перешёл границы дозволенного. Разве можно сказать девушке, которую ты хорошо знаешь, что она — подстилка учителя? — Тогда мне казалось, что ты правда с ним спишь. Вы часто ходили вместе, о чём-то говорили. Спорили, ругались. Вели себя как грёбаные парочки. — Твоя крыша уехала? — Да, причём давно. — Я ходила с учителем, потому что готовилась к зачётной работе. Конференция по наукам — это не девушка, которая раздвинула перед тобой свою рогатку. Понял? Задерживаясь в школе допоздна, упорно готовилась, чтобы получить призовое место. Хотела, чтобы меня заметили. — Серьёзно? Тебя замечали все. — Пф, просто потому, что ты общался со мной. Просто потому, что у нас родители хорошо общаются, ну и мы. Раньше. Меня замечали, потому что говорили, что я — твоя персональная шлюшка, что кроме тебя меня никто не будет хотеть. А я хотела, чтобы меня знали как ученицу, которая пробилась в лидеры. — Ты же пробилась. Ты же хотела этого. — После твоих слов. Ты сказал, что я сплю с учителем, когда он старше меня в два раза, да и у него ребёнок с женой. — Я дурак. — Не отрицаю. Зато после того случая моя жизнь стала не такой активной, как при общении с тобой. Я не приходила домой под утро, учёба нормализовалась. А когда мы оба окончили школу, я безумно радовалась, что буду редко видеть тебя. Но ты, чёрт возьми, поступил в тот же универ, что и я. Да и на тот же факультет. Это было… Странно. — Ты не жалеешь, что отказалась от такой жизни? — Конечно нет. Даже когда добровольно шла на какие-то поступки, понимала, что рано или поздно это закончится. — Пф, разве тебе не нравилось со мной быть? — Разве? Я ходила потому, что со мной тебе было комфортнее всех. Ты доверял мне. Мы же знакомы с первого класса. — Лил, скажи, а я тебе когда-нибудь смог бы понравиться? Не как друг, а как парень. — Что за вопросы, Паш? — Просто ответь. Сложно что ли. Вопрос, над которым стоит подумать. Ну правда. Ты даже не представляешь, как нравился мне тогда, когда ублажал других девчонок, когда целовал их на моих глазах. А потом, ночью, я спускала слёзы в подушку, кусала её зубами, рвала на себе волосы и понимала: ты никогда не будешь со мной. А сейчас, сидя в чёртовом лифте, ты просто так спрашиваешь, будто это дежурный вопрос, наподобие «как дела?». Честно, ты мне нравишься. До сих пор. Я бы могла забить на тот случай, когда ты оскорбил меня, и просто понять, что ты был слегка невменяем, но твои слова больно ударили по сердцу, и всё. Общение резко спустилось на нули. — Наверное, сложно, — вру. Ты видишь, как я заливаюсь краской, как меня прошибает током, потому что прикусываю губу и пытаюсь избежать твоего взгляда. — Врёшь, я же вижу. — Ничего ты не видишь. — Скажи правду. Это несложный вопрос, знаешь же. — А что мне ответить на него? Столько времени прошло, я даже толком не знаю тебя. И вправду. Прошло почти четыре года с того момента, как мы перестали общаться. Но… Ты до сих пор так сильно нравишься мне. Наверное, поэтому я избегала тебя. И когда мама спрашивала, почему мы так резко прекратили общаться и почему пытаюсь с тобой не сталкиваться, отвечала, что у тебя одна жизнь, у меня другая. Разные вселенные. — Ответь. — Не хочу. — Я хочу. — Нет, не хочешь. Вдруг тебе мой ответ не понравится? — не люблю нападать на людей, но иногда приходится. — Почему же он мне не понравится? — Потому что ты мне не… нравишься, — пауза. — Опять врёшь! — Нет! — встаю на ноги, потому что в сидячем положении уже неудобно. Или стало неудобно, когда ты стал задавать такие вопросы? Ох, чёрт. — Да, — поднимаешься, встаёшь передо мной, а я вжимаюсь в стенку, пытаясь быть дальше. Я не знаю, что ты хочешь сделать, но мне это уже не нравится. Делаешь шаг вперёд, выставляю руки, упираясь ладонями в грудь. Не могу оттолкнуть. Слабая. — Лиля, я же тебе нравлюсь. Поэтому ты тогда, четыре года назад, сказала, что никогда не простишь за такие слова. Я был дурак, не видел, как ты на меня смотрела. С каким вожделением. Шла гулять, потому что хотела быть со мной рядом. Ты думаешь, что я не видел этого? Ты ошибаешься. Я видел всё. До каждой мелочи. До каждого пустого вздоха, — шепчет. И этот шёпот обжигает. — К тебе клеились мои друзья. Они как клещи впивались в тебя, но ты находила способ и просто их посылала. Ты была влюблена в меня по уши. Ты видела, как я целовался с другими. Рассказывал тебе, с кем трахался, с кем гулял. И ты терпела. Я понял это поздно, когда ты накричала на меня. Сказала, что я — самовлюблённый эгоист, который ничего вокруг не замечает. И я заметил… Но поздно. Сглатываю. Ком, вставший в горле, не даёт сказать в голос, лишь шепчу: — И зачем ты мне это говоришь? — Ты всё ещё не поняла? — мотаю головой. Говорить нет сил. — Ты глупая, — его руки оказываются по обе стороны от моей головы, а его лицо становится на порядок ближе. Горячее дыхание обжигает щёку. — Ты мне нравишься. Давно. Очень давно. И мне, чёрт побери, нравилось, когда ты отшивала моих друзей. Знал, что они не достойны тебя. — А ты достоин? — Я такого не говорил, — ухмылка. — Ты об этом подумал, пф. И вообще. Отойди. — Не-а… Делаешь резкое движение вперёд, твои губы накрывают мои. Распахиваю глаза, пытаюсь оттолкнуть. Ты не отходишь, а наоборот. Сильнее прижимаешься, до боли. Смотришь в мои глаза, а я в твои. До сих пор ощущаю тёплые губы. И я… И мне ничего не остаётся, как начать тихонько, медленно отвечать, потому что… Это, чёрт возьми, приятно, ощущать, как чьи-то тёплые, обжигающие, всепоглощающие губы обхватывают твои… Ты становишься напористее. Прикрываю глаза, не отдавая отчёта своим действиям. Сейчас мне хорошо, поистине хорошо. Руки быстро кочуют на мою талию, стискивают, сжимают. Прижимают сильнее. Пусть ты и облачён в одежду, но всё равно чувствую, как от тебя исходит жар. Невыносимо жарко. Языки сплетаются. Вздрагиваю, не открываю глаза. Продолжаешь целовать, лишь коротко усмехнувшись. Так страстно, горячо, будто хотел этого давно, очень давно, и сейчас, когда выдался шанс, ты готов меня съесть. Задыхаюсь. Еле как отстраняюсь, буквально смещаю твои губы в сторону. Ты проводишь языком по щеке, спускаешься вниз, пальцы, что до этого сжимали талию, расстёгивают пуговицы на пальто. Губы бредут дальше, задевают шею. Боже. Руки оттягивают воротник пальто, кофты, и ты буквально всасываешься в мою шею. Пальцами впиваюсь в твои плечи, выдыхая. Ты, наверное, уже понял, что шея — моё слабое место. Язык очерчивает засос. Своими бёдрами резко прижимаешь к стене лифта, шумный выдох. Чувствую твоё немаленькое возбуждение. — Ребята, вы там ещё живы? — доносится голос диспетчера. — Лифт сейчас поедет. И, в подтверждение её слов, машина начинает двигаться. Паша не отстраняется. Ему плевать? А мне вот нет! Собираюсь возмутиться, но его губы целуют меня. — Паша, — шепчу. — Блин, Паш, остановись! Сейчас мой этаж будет! — Ты идёшь ко мне. — Что? — Что слышала. И как ему отказать? За что мне это, а. Видимо, сегодня я точно не попаду на день рождения отца.***
Как только мы заходим, тут же прижимаешь меня к стене, впиваясь в губы. Стаскиваешь с плеч пальто, оставляешь валяться на полу. Стаскиваю обувь, ты быстро скидываешь кеды, а пальто снял ещё там, в лифте, после своей же реплики. Жарко стало. Делаем, видимо, шаги в сторону твоей спальни, но ты вновь прижимаешь меня к стене. Задираешь ногу к себе на талию, вторую подхватываешь под бедро. Обхватываю руками шею, пытаясь не сбиваться с бешеного ритма. Одной рукой держишь, другой задираешь кофту, стаскиваешь её. Смущаюсь, отворачиваю голову в сторону, а ты улыбаешься, обжигаешь ключицы своим дыханием, целуешь, спускаешься вниз, оставляя мокрые следы от губ. Накрываешь сосок через ткань белья, выгибаюсь навстречу твоим действиям. Вот так, сильнее. Рукой приспускаешь лямку, а затем чашечку с одной груди, обводишь языком вокруг соска, всасываешь его, прикусываешь. Шиплю, оттягивая голову за волосы. И ты шипишь. Берёшь затвердевшую горошинку в рот, посасываешь. Долго, как младенец. Хватаю полы твоей футболки и стягиваю её с тебя. Ухмыляешься, припадая к губам. Неожиданно опускаешь меня на пол, расстёгиваешь пуговицу на джинсах, тянешь молнию вниз, стягиваешь их с меня. Трусики летят туда же. Целуешь, задираешь ногу к себе на талию, придерживая, чтобы не упала, потому что я не в состоянии держаться. Вторая рука приспускает бюстгальтер до талии. Сжимаешь одну грудь, а по второй проводишь языком. Боже. Ухватываюсь за твои плечи, притягивая к себе, ближе. Ещё ближе, чёрт возьми. Подушечками пальцев ведёшь от груди до живота, а потом ниже. Прикусываю губу. Находишь клитор, давишь, стону в твои приоткрытые губы. Улыбаешься, потому что это первый стон, который я издала. Пыталась сдержаться, но тут уже никак. Секунда, и ты проникаешь в меня пальцем. Но тут же добавляешь второй. Прикрываю глаза. У меня был сексуальный опыт. Единожды. И то по пьяни. Тот парень, что лишил меня девственности, на утро и имени не вспомнил. После того случая я ни с кем не была близка, поэтому можно сказать, что я ещё «девственница». Целуешь, начинаешь двигать пальцами. Медленно, растягивая, подготавливая. Прикусываешь мою губу, не сильно, но я чувствую. Движения рукой становятся быстрее, губы терзают мои, сильнее прижимаю к себе. — Паша, — выдыхаю, когда он делает резкое движение рукой. Пальцы выскальзывают из меня. Разочарованный стон. — Сейчас, боже, сейчас, — а голос хрипит, почти срывается. Подхватываешь под ягодицы, усаживаешь на рядом стоящую тумбу. Дёргаешь на себя, голой задницей еду по холодной поверхности. Контраст, который вроде бы должен привести в чувство, но ни черта. Не-а. Ухватываюсь за твою шею, целую куда-то в район ключицы или плеча. Входишь в меня. Резко, заставляя застонать и запрокинуть голову так сильно, что перед глазами мутнеет. Впиваюсь ногтями в спину. Боже, зачем так хорошо. — Ты… Такая узкая, — шепчешь. — Мне это нравится. И, знаете, сейчас так хорошо. Прикусываю губу, когда ты облизываешь сосок и втягиваешь его в рот. Отстраняешься и делаешь еле заметное движение. Задаёшь медленный темп. Целуешь в губы медленно, нежно, вместе с этим двигаясь в такт, так же медленно. Легко поддаюсь бёдрами вперёд, из под полуопущенных ресниц вижу, что ты вскинул брови. Улыбаюсь, прикусываю губу и делаю так ещё раз. Начинаешь двигать бёдрами сильнее. Вот так, да, ещё. О боже. — Моя, — на выдохе, на резком толчке. Двигаешься быстро, резко, но мне мало. Все те года, когда я ходила влюблённой дурой, кажутся смешными, потому что сейчас именно ты двигаешься во мне, целуешь, кусаешь и шепчешь, что никогда и никому не отдашь. А я подмахиваю бёдрами, впиваюсь ногтями в кожу спины, пытаюсь отвечать на поцелуи, но выходит криво, потому что на сильных толчках пробивает, и я стону в губы, прикусывая их. — Ещё, Паш, ещё, — как в бреду. — Вот так. Да… Чувствую сильное напряжение внизу живота, когда ты вновь целуешь меня, запрокидываю голову назад, открывая рот в немом возгласе, кончаю, а ты продолжаешь входить и выходить из меня. Сжимаю тебя в себе и чувствую, как ты, выскользнув из меня, кончаешь на бедро. Прижимаешься ко мне лбом. Глажу твои волосы. И слышу, как ты говоришь вполголоса, с хрипотцой, выдохами: — Больше никогда. Слышишь, Лил, никогда не посылай меня, не отворачивайся от меня. Ты нужна мне. Нужна… Сильнее всех на свете… Я верю ему. Верю на слово. Потому что люблю, потому что хочу быть с ним. И плевать, что было в прошлом, мне важно, что будет завтра, послезавтра и в далёком будущем.