Пульс на три счета.

Если бы Боунс знал, чем всё закончится, он бы предпочел выйти в открытый космос, сам бы прокусил обшивку, саморучно открыл люк, сделал шаг. Умереть от недостатка кислорода явно лучше и легче, чем сейчас. Это ведь просто твоя смерть, это не так страшно, как говорят, во много раз страшнее то, что долбанный Кирк, неугомонное шило, в его, Маккоевской, заднице, человек с такой открытой и светящейся улыбкой, с его постоянно горящими, в предвкушении новых приключений, глазами, его Джим. Тот из-за кого он пошел на этот ненавистный флот, тот ради кого он оставил попытки вернуть Джослин, тот ради кого он всё, Господи… Он не кажется не_живым, просто спит, просто Маккой не отводит взгляд уже долбанных полчаса или около (он не считал), от Джимовской груди, в надежде, что вот-вот она вздрогнет, этот придурок откроет свои голубые, как, мать его, небо глаза, и всё, всё, закончится, всё будет хорошо. Он опять будет носиться с новыми иноземными штуками, налаживать общение, получать синяки, ссадины, да хоть переломы (исправимо), а Боунс будет ворчать, материться, обещать убить самому, привязать наручниками к мостику, заразить каким-нибудь инопланетным вирусом, побочкой которого будет боязнь выйти из Энтерпрайза. Господи, пожалуйста. Если бы не кровь Хана, если бы этот дурацкий триббл не очнулся, да Маккой не знает, что бы было. Есть то, что есть. Вакцина подействовала, и глубоко срать на всё остальное. Джим дышит, его сердце бьётся, хоть и с некоторыми перебоями, но бьётся, он теплый, даже немного горячий-иммунитет работает. Сейчас этого достаточно. Проходит двое суток, стул у кровати реанимации стал уже родным. Раз, два, три, раз, два три, раз, два,три. Он заучил этот ритм лучше чем свой собственный, маска с кислородом натянута на нос, чтобы было легче дышать. Катетеры некрасиво торчат. Раз два три раздватри. Раздватри. Джим открывает глаза, судорожно вздыхает, будто в легких всё еще не хватает воздуха, Боунс даже не успевает вскочить на ноги, а он уже вытаскивает все трубки, чертыхаясь и отплевываясь, пытается встать, но Маккой уже прижимает широкой ладонью к кровати, не давая подняться и сделать только хуже. А второй прощупывает пульс на шее, чтобы точно удостовериться, чтобы встать ближе, посмотреть прямо в глаза, почувствовать кожу, увидеть наконец эту улыбку и растягиваемое, хрипловатое «Привет, Бооунс». И рука Кирка теперь уже на его шее (чертов тактильный наркоман), горячая как ни странно сильная, притягивает ближе, и он, честное слово, не собирался, и это никак не входило в его планы. Но вот уже несколько секунд он прижимается губами к Кирковскому рту, ощущая еще не совсем затянувшуюся ранку в середине нижней губы. Кирк откланяется, теперь уже отталкивая, хмыкает, как всегда улыбается, но ничего не говорит. Просто смотрит и молчит. И Боунс смотрит в ответ, глаза в глаза, и кажется, что что-то есть в этих вечно смеющихся радужках. — Я тоже рад тебя видеть Боунс, но рассчитывал только на крепкие дружеские объятия. Спишем это на шок и что ты сильно соскучился, однако, это слишком. Ладно, забыли. (Только вот Боунс не хочет забывать.) — Сколько я пробыл в отключке, похоже неудачно приземлился. Мне нужен подробный отчет о команде и общем состоянии Энтерпрайз. (Кирк ты только очнулся, уймись.) Ну что, Док, выпустишь капитана прогуляться по собственному кораблю? — Нет. Ты еще не в той форме чтобы расхаживать по коридорам. Тебе как минимум две недели постельного режима и самых болючих уколов в задницу. Я устрою. (придурок, ты ведь почти умер). Джим смеется. Боунс тает. — Ладно,— его лицо становится серьезным. Тогда позови Спока. Мне надо его увидеть. Бах. Что-то в груди тихо ухает вниз. Боунс считает чечетку собственного сердца, пульс на три счета та-та-тау. Спок. Не Боунс. Когда наконец он запомнит аксиому. Джим живой, Джим смеется, у Джима ровное здоровое сердцебиение, Джим смотрит, и в его глазах что-то большое и сильное. Пусть не по его , Маккоевской, пропитой душе. Но Джим есть, а значит можно существовать. И спасибо тебе, Господи.