Ave, Caesar!

— Не-е-е-ет! Я не хочу-у-у-у-у! Лю-у-у-у-уди-и-и-и! Кто-нибу-у-у-удь! Гай почтительно поковырял пальцем в ухе: милорду, при всем к нему уважении, такая мощь голоса и легких даже не снилась. А какие переливы из октавы в октаву, какое дивное «У-у-у!», заставляющее волков в Шервудском лесу прикрыться от позора хвостами... Как же хорошо, что он далеко и все равно не успеет добежать. То есть, какое горе! — Не смей! Брысь! Помоги-и-и-ите-е-е-е! Во дворе Ноттингемского замка вершилась трагедия. Аккурат посередине, в сени виселицы, его высочество Джон насмерть бился с собственноручно подаренным Гаю Гисборну львом. Вокруг — в почтительном отдалении — стояли стражники и милорд шериф. Точнее, не стояли, конечно, а по мере сил пытались принять участие в смертельной битве, однако его высочество, размахивающее неизвестно откуда взятым гордоном, заставляло держаться на расстоянии. — Скоти-и-и-ина! Джон опять взмахнул мечом — лев, хлопая хвостом по бокам, отскочил. Вейзи и стражники зарукоплескали. Принц встрепенулся и попытался раскланяться, прижав гордон к сердцу (плашмя), но тут лев сжался в комок — и прыгнул... Мертвую тишину, повисшую над двором, просверлил жалобный визг и звон упавшего на камни клинка. — Я... Принц рухнул на колени. Кто-то из стражников — видимо, самый чувствительный, — лишился сознания и начал заваливаться на товарищей. Товарищи заволновались. Шериф набрал в грудь воздуха и шагнул вперед. — Кровь... — кротко сказал принц и попытался приподнять руку. — Это... я истекаю... я кровью... истекаю... Ее уже целое море, члены мои коченеют... Неужели никто не придет на помощь? Никто не любит меня? Я умру в одиночестве, всеми покинутый?!. Казню... Велю вырвать языки! Сварить в кипящем масле... медленно, пока не отвалится мясо с костей и не полопаются глаза, бестрепетно взиравшие на мои страдания... Прикажу вырезать подлые сердца, равнодушные к моим мукам, сбросить с башни, чтобы кровь предателей вытекла на камни, а бродячие псы пожрали тела!.. — Джон приоткрыл правый глаз. — А почему моя кровь такая красная?.. А это белое... торчит наружу! Это что, кость?! О, какая боль! Но разве... Шериф ускорил шаг. Гай, стоящий у окна второго этажа, предусмотрительно заткнул уши. — Мама-а-а-а-а! Стражники все как один присели. — Мама-а-а-а-а! Почему она не голубая?! Почему-у-у-у-у?! Мама, с кем ты изменяла отцу?! Я что, бастард?! Гай подумал и тоже присел. Бледный как полотно принц шарил взглядом по двору и попасться ему на глаза в такую минуту было просто страшно. Его высочество привстал, воздев дрожащую руку. Алая как зимнее солнце капля расплылась на черном булыжнике. И еще одна. И еще... Принц вздохнул и обмяк. Лев недоуменно рявкнул и осторожно убрал лапу — хозяин явно больше играть не хотел. Подбежавший наконец шериф невежливо пихнул его в бок, и зверь попятился. За годы сидения в лондонском зверинце он привык к нахалам, и к этому лысому нахалу привык тоже, недаром тот регулярно наезжал к хозяину в гости. Но мог бы вести себя и повежливее. Лев сел, обвил передние лапы хвостом и заинтересованно склонил голову набок: лысый нахал пал на колени рядом с хозяином и дрожащими руками отер кровь с крохотной царапины у того на запястье. Белоснежный рукав нижней туники был испорчен, увы, непоправимо, однако верхнюю, ярко-красную, еще можно было зашить — если его высочество, конечно, пожелает. Вейзи крепко завязал последний узелок, мысленно восхваляя себя за то, что сменил белье всего неделю назад, и вздрогнул: на плечо опустилось что-то тяжелое... — Не-е-е-ет! Гай обреченно встал и направился к лестнице. Милорда ему было совсем не жалко, но ко льву за время путешествия из Лондона он как-то привык. А в Ноттингеме, как известно, зверя страшнее, чем шериф, нет. Так что зверюшку пора было спасать. И фамильный гордон — тоже.