Ликорис

Знаете, ночь прекрасна в любое время года, месяца или дня недели. Ночью странная мистическая атмосфера витает вокруг. Тебя обволакивает приятная темень, будто теплое одеяло или руки родного тебе человека. Ночь — наша мать, которая ласково убаюкивает своих детей. Она дарит нам сны. Есть поверье, что ночью вся нечисть выползает наружу из своих укрытий, а на самом деле это гули выходят на охоту, сверкая красными глазами в темноте и выслеживая жертву. Он не голоден, Канеки не может есть. Отвратительный вкус гулей все еще чувствуется во рту. Его все еще мучает совесть. «Плохие зерна нужно выкинуть» — говорил он, но ведь Банджо не плохое зерно. Он щит, он друг, он товарищ, так почему же Кен пытался убить его? Кто действовал его руками и телом? К сожалению, он знал ответ на этот вопрос. Ночь обещала быть долгой. По крайней мере для него самого. Все обитатели дома уже спали, вымотавшись за день, а Кен все не спал, но очень хотел. Но что-то отгоняло сон от него. А может, он сам делал это неосознанно, отказываясь от теплых объятий нашей матери. Внезапно раздался стук в дверь и парень вздрогнул от неожиданности. Ему не показалось, ухо действительно уловило чей-то стук. Стучали хоть и тихо, но разве гуль не может услышать такую мелочь? Канеки спустился вниз и открыл входную дверь, совсем не переживая на тему того, кто бы это мог быть. Но в глубине души он надеялся, что это не кто-то опасный. Как обычно, полный противоречий. — Я так и знал, что ты не спишь, Канеки-кун. И принесла же нелегкая Цукияму этой тревожной ночью. — Что вам нужно? — парень был совсем не в духе и слишком подавлен, чтобы с кем-то разговаривать… особенно если это Цукияма Шуу. — Я пришел поговорить. Войти можно? Канеки отступился, давая возможность Шуу пройти в дом. Тот вошел и сел на диван, после чего пригласил взглядом Канеки присесть рядом. — Я пришел попрощаться, Канеки-кун. — Что? Заявление об уходе прозвучало также внезапно, как и стук в дверь. Щит покалечен, меч сломан… Цукияма больше не говорил ни слова, позволяя Кену самому понять смысл сказанного: он уходит, и возможно, никогда больше не вернется. Взгляд гурмана было серьезным как никогда, и лишь легкая печальная ухмылка давала еще хоть какую-то мизерную надежду, что это всего лишь очередная неудачная гурмановская шутка, чтобы ободрить сломленного Канеки. — Почему? — спросил парень. Но на этот вопрос Цукияма не ответил, глядя куда-то мимо собеседника. — Как долго вас не будет? — Возможно, я больше не вернусь, мой дорогой Канеки. Я знаю, что обещал быть твоим мечом и никогда не оставлять, но пойми, отныне ты больше не можешь рассчитывать на мою помощь. Да, ночь бывает полна неожиданностей и порой приносит такие же сюрпризы для тех, кто не хочет и не принимает ее усыпляющие объятия. Кен оттолкнул ночь, потерявшись у себя глубоко в подсознании наедине со своими угрызениями, вот и получил подарочек в виде уходящего Шуу. — Вы не сказали, почему. — Тебе и не следует это знать, mon ami. Просто не забывай своего старого друга. От Цукиямы приятно пахло цветами, и одноглазый гуль с удовольствием вдохнул столь успокаивающий аромат, устало закрыв глаза и откинувшись на спинку дивана. Если его мечу хочется уйти, то пусть идет, Канеки его здесь не держит, но почему так внезапно? Эта мысль не давала покоя. Ночь тоже хранит свои секреты, как и этот таинственный запах ликориса, исходящий от гурмана. Кен почувствовал, что его личное пространство нарушили, и открыл глаза. Он столкнулся со взглядом другого гуля, который слегка склонился над ним и внимательно изучая черты лица парня. — Ты слишком подавлен и напряжен, Канеки-кун. Тебе нужно расслабиться, — он шептал это почти в губы, если бы только Кен чуточку подался вперед. — Ну же, расслабься. Помни, чтобы ни случилось, тебя защитят. Нет, это не правильно. Это Канеки должен всех защитить. Почему гурман говорит такие нелепые вещи? Все будет наоборот. Да, так должно быть и это правильно. Канеки не нужна защита. — Не говорите то, чего не понимаете, — злобно прошипел юноша и схватил Цукияму за волосы на затылке, а тот усмехнулся, совсем беззлобно, даже дружелюбно. — Ты так и не понял, Канеки-кун? — сказал он в ответ и резко подался вперед, поцеловав Кена. Тот закрыл глаза, сильнее зарываясь пальцами в мягких волосах и снова с силой их сжимая. — Это и есть принцип дружбы, — продолжил гуль, разорвав поцелуй и с нежностью смотря в глаза другому. — Все защищают тебя, а ты защищаешь их. Вы прикрываете спины друг друга. Нельзя быть единственным защитником, это невозможно. Не бойся быть защищенным другими. Это придаст тебе сил. — Бред какой-то, — вздохнул Кен. — Отнюдь, mon ami. Ты так много не знаешь. — Ну, а вы? Что такой, как вы может знать о дружбе? Гуль, который только и делает, что мучает людей своими предсмертными играми. Вы жестокий. Признайтесь, вы ведь даже не считаете меня своим другом. Вы согласились быть моими союзником, только чтобы подобраться ко мне поближе и в удобный момент сожрать потом. Я ведь прав? — Не совсем, — Шуу взял лицо Канеки в свои руки, нежно проведя большим пальцем по его щеке. — Да, я не считаю тебя своим другом, тут ты прав. Ты уже для меня больше, чем он. Тем более, желание сожрать тебя становится просто невыносимым. Поэтому я ухожу. Я не хочу навредить тебе, мой милый Канеки. Запах ликориса все еще витал в воздухе и успокаивал нервы, замедляя неспокойное сердцебиение обоих гулей. Ночь укутала их в цветочном аромате и пытается убаюкать этих двоих. — Тогда, почему вы не уходите? — спросил Канеки, убирая чужие руки от своего лица, но продолжая сжимать свободной рукой волосы гурмана. — Потому что ты меня не отпускаешь. Кен освободил его волосы, нежно проведя пальцами по затылку и шее, вызывая приятные мурашки по коже. Больше нет смысла говорить что-то еще. Все уже сказано, каждый понял, как хотел. Зачем теперь задерживаться здесь? Еще немного и Шуу просто не сможет себя сдержать, поэтому он просто встал с дивана и направился к выходу, бесшумно и тоскливо вздыхая. Кен провожал его взглядом, ожидая, когда за тем закроется дверь и он уйдет навсегда и больше не появится в его жизни. Так ведь… будет правильно? Нужно забыть те слова о том, что Цукияма станет его мечом, ничего бредовее одноглазый гуль не слышал за всю свою жизнь. Это ведь не какой-то дешевый роман, здесь такое не прокатывает. Запах… запах ликориса ощущается еще сильнее, не смотря на то, что гурман уже отошел на приличное расстояние, и Канеки не заметил, как в голове у него пронеслась мысль «остановись». Он даже не сразу понял, что он быстро поднялся и нагнал уходящего, сжав его запястье. Он развернул его к себе лицом и прижал к стене, продолжая сжимать запястье до хруста суставов. Ни один не проронил ни слова. Они слушали учащающееся сердцебиение друг друга и шумное дыхание. Глаза одноглазого гуля закрыты, но он все слышал, все чувствовал: вдох и выдох, сглатывание, биение сердца, легкий шорох одежды, чьи-то шаги на улице, тиканье часов. Зачем он остановил его? Для чего? Сам не знает. Он действовал инстинктивно. Ночь — время откровений, ночь — время страсти. Так почему бы и не позволить ей завладеть сознанием обоих гулей? — Поцелуешь меня? — прошептал Шуу, проведя свободной рукой по щеке парня. Тот раздраженно посмотрел на него, но вопреки этому взгляду все равно наклонил гуля к себе за шею и грубо поцеловал. Цветочный запах просто невыносим… ужасно невыносим, но приятная дрожь все равно распространяется по всему телу, дыхание сбивается еще сильнее и уже никто не понимает, есть ли мир вокруг. Но аромат проникает в легкие, распространяясь дальше и возбуждая нервные окончания. В голове гурмана сейчас только одна единственная мысль «хочу», но не съесть. Он просто хотел его, такого опустошенного и безэмоционального Канеки, который сам проявляет инициативу. Не прерываясь, оба пятятся назад и падают обратно на диван. Зачем идти наверх? Сейчас ведь ночь, никто их не увидит, никто ничего не узнает, что в это мгновение двое юношей хотят предаться греху. Горячие руки Цукиямы пробрались под футболку Кена и коснулись его холодной кожи. По телу забегали мурашки от предвкушения дальнейшего и организм сделал кульбит. Канеки шумно выдохнул, прогибаясь и следуя за чужими прикосновениями. Он стянул с себя надоедливую и мешающуюся футболку и отшвырнул ее куда-то в сторону, позже принимаясь за пиджак и рубашку Цукиямы. А тот в свою очередь целовал шею парня, его губы, скулы и единственный глаз, принадлежащий гулю. От Кена тоже приятно пахло… человеком и гулем одновременно. Он кружил голову, этот проклятый аромат, у гурмана даже слюна начала скатываться из приоткрытого рта. Его какуган стал активен, юноша был голоден, но он ни за что не позволит себе навредить и без того сломленному Канеки, охотно отвечающего на его прикосновения и поцелуи. — Ну же, сожрите меня, — прошептал тот, обнимая Шуу за его шею и целуя ее. — У вас просто отличный шанс сделать это. — Ах, mon amour, — усмехнулся Цукияма и сел, усаживая парня на себя сверху и прижимаясь к нему. — я не могу этого сделать, иначе Канеки-кун исчезнет. Не надо принимать меня за вечно голодное животное, это не так. И они снова целуются, пока гурман пальцами вырисовывает на чужой спине невидимые замысловатые узоры и вызывая трепет по всему телу. — Может быть, — ответил Канеки и расстегнул свои штаны вместе со штанами Цукиямы. — Но это не меняет того факта, что вы ужасно жесток. Поэтому я хочу, чтобы именно вы заставили меня корчиться в предсмертных муках, потому что я устал жить. — Тогда с твоего позволения, я буду мучить тебя всю эту ночь, чтобы ты задыхался и стонал, умоляя меня о своей скорейшей смерти. — Звучит многообещающе, — Кен улыбнулся и на Шуу внезапно напала тоска, ведь это была та самая старая добрая улыбка Канеки Кена. Того, который был еще человеком, который отрицал свою гульскую сущность; который еще не успел пережить того кошмара в лапах Ямори. И Цукияма, ведомый чувством жалости и чего-то более духовного, обнял парня так, словно он был его единственным дорогим ему существом на этой бренной земле, в этом прогнившем насквозь мире. И как он обещал, он мучил его всю ночь до срыва голоса и всего выше перечисленного. В ту ночь много слов было произнесено о смерти, но ни одного о любви. А утром Кен обнаружил себя в своей кровати, а рядом лежала записка и прекрасный алый цветок, который был у Цукиямы в нагрудном кармане пиджака. -«Канеки-кун, — сказано в записке. — Знаешь ли ты, что означает ликорис на языке цветов? Он означает «мы больше никогда не встретимся». Но знай, пусть меня не будет рядом, но я всегда буду присматривать за тобой. Я твой меч, Канеки-кун и всегда им буду. Не забывай меня, твой старый друг — Цукияма Шуу». — Друг, да? — Кен грустно улыбнулся. — Вот идиот. ****