Когда-то Джери позволяла Пэм верховодить. В некотором роде. Она прекрасно знала, что Пэм не очень нравилось, как развиваются их отношения, что ей приходится быть «другой женщиной», спящей со своим боссом, что ее ласкают те же пальцы, что отсчитывают зарплату. А Джери давно уже не нужно было руководить происходящим в спальне, чтобы ощущать контроль. Чтобы действительно владеть ситуацией. И поэтому раньше она позволяла Пэм вовлекать ее в поцелуи. Позволяла проскользнуть вслед за ней в офис, прикасаться к ней, пьянея от ощущения запретности, когда страх, что любой может застать их, лишь распаляет желание. Позволяла Пэм решать, где она хочет ощутить ее пальцы и когда она хочет почувствовать прикосновение губ. Пэм нежно сжимала ее запястье, ведя руку Джери по внутренней стороне бедра, сильнее прижимая ее ладонь к своему разгорячённому лону и полностью управляя собственным удовольствием, и Пэм не смела отвести глаз от Джери — это был совершенно особый вид контроля, о котором Джери никогда не нужно было просить, за который не приходилось бороться. Пэм хотела ее — неважно, что это слово для нее значило: будь то власть или удовольствие, или та невероятная штука, когда люди действительно начинают что-то значить друг для друга, но Пэм хотела ее, а Джери позволяла ей, и это было…хорошо.
Все изменилось после Килгрейва. Ни одна из них больше не в силах была выдерживать поток бесконечных извинений, и каждый раз, когда они сталкивались, воздух, полный недосказанности, словно начинал гудеть от напряжения. Гнев, смешанный с сожалением, один болезненный разговор, несколько слезинок и поцелуй, подтвердивший, что незавершенные дела не могут стать началом чего-то нового.
И Пэм больше не желала контроля.
В голову Джери начали закрадываться подозрения. Может быть, Пэм слишком сильно пыталась отречься от их прошлых игр, от того, как развивались их отношения. Вероятно, есть вещи, от которых нельзя убежать, и Пэм не могла выкинуть из головы слова Джери, напоминавшие о том, к чему привел ее ультиматум, и что может сделать секс, когда его используют ради контроля. Есть шансы, что Пэм при каждом взгляде на Джери не могла перестать видеть Венди, не могла забыть, как выглядит истинный контроль — абсолютное право оборвать чью-то жизнь.
А может, с Пэм случилось что-то другое, но Джери не собиралась копать слишком глубоко — ведь какая-то часть ее властной натуры уже успела свыкнуться с тем, что Пэм берет инициативу в свои руки, ведет в их отношениях и это приятно… Та часть была сломлена, разрушена ощущением полной потери контроля (впервые за столько лет!), воспоминанием о том, как она отчаянно пыталась манипулировать человеком, который мог убить ее одним лишь словом, кем-то, кто обладал равным ей даром убеждения, но извратившим привычную ей игру, жульничавшим так, как ей было не под силу, в один день обративший в прах все, за что она боролась годами. Казалось, власть ускользала из её рук, словно в насмешку заставляя все туже натягивать поводья, чтобы продолжать быть неуязвимой, неприкасаемой, неукротимой.
Ей пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы вести себя в эти дни осторожнее. Пэм помогала, позволяя Джери брать инициативу в свои руки. И, пусть и в совершенно иной манере, помогала Джессика. Джессика следила за тем, чтобы в профессиональной жизни она нарушила правил — нет, не меньше, но на каждое из этих нарушений шла, чтобы помочь кому-то еще, и Джери была ей… благодарна, пусть даже никогда и не признала бы этого вслух. Джери стала осмотрительнее в своих былых привычках после того, как ужаснулась, увидев, что то, что Килгрейв проделывал с помощью своего дара, она и сама сотни раз проделывала при помощи манипуляций и сладких речей, ужаснулась тому, как неостутпно преследует ее образ окровавленной головы ее жены, ее остекленевших глаз. Раньше ей ничего не стоило убедить себя, что все честно, что это — ее победа, ее право переиграть, перехитрить, превзойти всех тех, перед кем стоял тот же выбор, что перед ней, но кто не потрудился воспользоваться подвернувшимися возможностями так, как воспользовалась она, не посмели зайти столь далеко. Выбор, который делала она, был выбором победителя, выбор, который делали остальные — выбором проигравшего.
Теперь все выглядело вовсе не так просто.
У нее хватило мужества признаться себе, что Килгрейв тоже давал ей право выбирать. Иногда. Только от этого выбор не становился менее невозможным.
Так что она старалась вести себя хорошо. Нет, она оставалась собой. Она продолжала побеждать. Джессика Джонс сидела бы в тюрьме, если бы не Джери. Она по-прежнему не стеснялась манипулировать правдой, но стала осторожнее, зная, как быстро это может обернуться против нее.
Иногда она по-прежнему могла это делать. Но когда Джессика смотрела на нее, словно на воплощение какого-то пьяного двуликого бога, она могла обуздать собственную жажду власти.
Но не контроля. Не теперь.
Сейчас передать кому-то контроль было выше ее сил.
И Пэм, слава Богу, не ждала этого от нее.
Несмотря на все, произошедшее между ними, несмотря на вспышки гнева, что она все еще видела порой в глазах Пэм, на ее раскаяние, стоившее Джери расцарапанной спины, она никогда еще не была так счастлива, что эта женщина решила остаться в ее жизни. Джери могла внезапно позвонить ей в домофон, и Пэм впускала ее без вопросов. Она могла пройти пешком по лестнице, чтобы не привлекать внимание жильцов, с которыми могла бы встретиться в лифте, и ввалиться к ней без стука, зная, что Пэм будет ее ждать и позволит Джери сделать первый шаг, позволит Джери добиваться ее, не возвращаясь к их былым развлечениям, не доводя их до той черты, за которой горькие воспоминания могли бы захлестнуть их, не ожидая даже, что Пэм как-то проявит свое желание. Без отсрочек, без разговоров, без игр.
Пэм хотела ее, даже нуждалась в ней, и Джери могла дать ей это, отдать ей всю себя, сделать то, чего не могла позволить себе ни с кем другим.
***
В первый раз все произошло слишком скоро, но ни одна из них не смогла остановиться. Это был первый день, во имя всех богов, тот день, когда Пэм ворвалась в ее кабинет, требуя ответов и… сломалась, отбросила месть и поцеловала ее. Но стоило зазвонить телефону, стоило Джери, расстегнувшей блузку Пэм почти до талии, лишь дрогнуть посреди поцелуя — и Пэм ушла. Глаза Джери метнулись к телефону, — всего лишь взгляд, один взгляд! — и Пэм ушла.
После она еще долго смотрела на телефон. Это был клиент, кто-то из прежних времен, кто-то, кто платил ей огромные деньги за мелкие услуги, и Джери было плевать. Она продолжала разглядывать телефон, когда Эмбер-которая-никогда-не-будет-Пэм взяла трубку в кабинете за дверью, приняла сообщение и отнесла его Джери, неподвижно стоящей у окна во власти странного желания, которому не было имени.
Она поблагодарила Эмбер и отпустила ее домой.
И написала сообщение Пэм.
«Возвращайся»
Позже Пэм призналась, что даже не покинула здания. Она дошла до уборной на первом этаже, пытаясь избавиться от румянца на щеках, блеска в глазах и следов губной помады в уголках губ. И от отвратительного чувства, что минуту назад она целовала женщину, для которой ответить на телефонный звонок было важнее, чем ответить на чей-то поцелуй, и…
На самом деле ей потребовалось гораздо меньше слов, но ненависть к себе так и сочилась из нее, когда она ответила на смску Джери, когда слишком быстро показалась в дверях ее офиса, без единого колебания, и Джери сразу узнала это чувство. Она и сама не могла от него избавиться — от этакого вязкого послевкусия в ее собственной жизни, от ее собственных решений, но Пэм не должна была тащить тот же крест. Нет, если Джери ей докажет, что Пэм ошибается, что к ней стоит возвращаться, покажет, что стремиться остаться рядом с ней не постыдно, и, может быть, все это помогло бы ей справиться и с чувством ненависти к себе.
Нет, она не стала извиняться. Дело было вовсе не в извинениях. Она встретила Пэм на пороге, обняла и поцеловала. Она ни о чем не спрашивала, не пыталась объяснить, она лишь прижимала Пэм как можно ближе к себе, еще ближе, и пыталась наполнить свои поцелуи обещаниями, которые никогда не смогла бы произнести вслух. И когда Пэм ответила, цепляясь пальцами за плечи Джери, плавясь в ее объятиях, Джери надеялась, что ей удалось передать хоть малую часть того, что она хотела передать, так как хотела.
— Это плохая идея, — простонала Пэм, когда их губы разделились. — Ты для меня — очень плохая идея, Джери.
— Ты права, — признала Джери. — И все же ты вернулась.
Пэм впилась ногтями в ее плечи, и Джери постаралась не вздрогнуть, когда один из них задел так и не зажившую до конца рану. Вместо этого она постаралась сосредоточиться на шее Пэм, покрывая поцелуями ее горло, касаясь нежной кожи под подбородком, скользя губами вдоль челюсти.
— Я не ответила на тот звонок, — призналась она, опаляя дыханием впадинку у горла. Пальцы сильнее впились в плечи, Джери глубоко вдохнула от боли, и ногти медленно ослабили хватку.
— Позволь мне попытаться стать лучше для тебя, — прошептала она, касаясь губами уха Пэм, ненавидя проскальзывающие в собственном голосе нотки отчаяния. — Я смогла бы снова стать хорошей хорошей идеей для тебя.
Пэм покачала головой, тяжело сглатывая.
— Ты больше не можешь быть хорошей. Ты никогда не была такой; и никогда не будешь. Это не ты, это…
— И тем не менее, это хорошо, — настояла Джери. Она скользнула пальцами ниже, между ключиц Пэм. — То, что было у нас… это могло бы быть идеально, — она второй раз за вечер подцепила пальцами верхнюю пуговицу ее блузки.
— Чего ты хотела от меня? Зачем вернулась? За этим? — пуговица расстегнулась.
— Я…я не знаю, — задохнулась Пэм.
Джери замерла, но не отстранилась. Она никогда прежде не видела Пэм такой уязвимой и неуверенной перед физической близостью. Секс был наименее запутанной частью их отношений: чистое желание, которому Пэм отдавалась без колебаний. Она и сейчас видела его в глазах Пэм, но та не двигалась, не направляла ее, не контролировала.
— Мы не обязаны, — прошептала Джери, — мы можем просто поговорить.
Слово прозвучало глупо даже для нее. Они только недавно сумели покончить с бесконечными разговорами, обвинениями, извинениями и изматывающей, бессмысленной виной. Едва сумели избавиться от незримо присутствующего в комнате Килгрейва, и у нее не было ни малейшего желания снова впускать его. Успокоившись, она повторила свое предложение, тот самый возможный выход из ситуации, все еще касаясь пальцами груди Пэм.
— Мы не обязаны это делать.
Какой-то странный звук зародился в горле Пэм, нечто среднее между рыком гнева и страсти.
— Я хочу этого, Джери. В смысле, я всегда хочу тебя, даже когда…
Рука Джери медленно скользнула вниз, ко второй пуговице:
— Даже когда я для тебя — плохая идея.
***
Пэм облизала губы, глаза ее метались из угла в угол, взгляд замирал на чем угодно, только не на ней, и Джери почувствовала, как наравне с желанием ее пронзило осознание.
— Итак, ты не знаешь, чего хочешь? — как можно спокойнее спросила Джери, повторяя ее собственные слова. — Ты в этом уверена? — она почувствовала, как язык скользнул по пересохшим губам — всего лишь привычка, но глаза Пэм мгновенно опустились к ее рту, и это было хорошо.
— Я…Нет? — проговорила Пэм, и Джери так и не смогла понять, на какой вопрос она ответила, впрочем, это было не важно.
Она расстегнула третью пуговицу, наслаждаясь открывшимся видом и ускорившимся дыханием Пэм.
— И ты хочешь, чтобы я помогла тебе разобраться, не так ли?
Дыхания Пэм хватило лишь на короткий судорожный вздох.
— Джери…
— Я знаю.
И это было правдой. Пэм была обижена, Джери нанесла ей эту обиду, но страсть мало заботится о таких мелочах. Обида, это что-то вроде…желания, желания, чтобы все стало по-другому, стало лучше, а страсть — это жажда. Обида — это «нам не следует», страсть — это «да, черт возьми, прошу, сделай это». Пэм не хотела ее, вернее, не хотела хотеть ее, но она всё-таки вернулась, а значит, у Джери было что-то, что еще нужно Пэм. Все стало иначе. Никогда раньше Пэм не нуждалась в ней. Да, хотела, но сейчас она была так уязвима, ее глаза беззвучно умоляли Джери напомнить ей, что у Джери всегда все под контролем. Не об этом ли она просила раньше? И, тем не менее, «все» не включало в себя секс: он всегда был отдельно. Хотя сейчас, наверное, уже не был.
Она могла бы начать с желания. Одна из основных потребностей — что ж, с этим можно было работать, а потом она найдет способ позаботиться об остальном. О тех вещах, которых все еще больно касаться.
Она поцеловала Пэм и почувствовала, как та растаяла в ее руках, как прильнула к ее губам, к ее телу, — ее Пэм, словно созданная для прикосновений Джери; стоило ей обнять Пэм, как все смятение испарилось и она поняла, что, возможно, сумеет позаботиться и о страсти и об обиде одновременно, здесь и сейчас.
Платье поддалось быстро. Лифчик, нижнее белье — долой! Повязка на руке ничуть не замедляла Джери, — только не тогда, когда Пэм совсем рядом и снова раздевается для неё.
И Пэм помогала, расстегивая лифчик, переступая, чтобы избавиться от одежды, притягивая руки Джери к себе.
На самом деле они никогда прежде не делали этого здесь, в офисе. Здесь они позволяли себе лишь дразнить друг друга; Пэм могла забавляться с той властью, что имела над Джери, но на работе они никогда не заходили настолько далеко, чтобы еще больше размыть границы их и без того не слишком ясных деловых отношений. Они всегда занимались сексом в отелях, прикрываясь заранее назначенными несуществующими встречами во второй половине рабочего дня — череда безликих комнат в маленьких безликих отелях; во всем этом было куда больше грязи, чем в том, что происходит сейчас, когда Пэм, вздрагивая, вжимается обнаженной кожей в стену ее офиса. Это кажется слишком личным, и это кажется…правильным.
Пэм потянулась к ней, сминая в кулаках ткань платья, но Джери отстранила ее. Дело не в ее удовольствии, не сейчас.
— У нас есть время, — тихо проговорила она. — Позволь мне убедить тебя.
Она даже не коснулась ее, но Пэм задрожала. Джери не раз замечала, — да и как было не заметить! — Пэм обожала ее голос. И она не преминула воспользоваться этим.
— Я скучала по тебе.
Она сократила оставшееся между ними расстояние, чтобы легко коснуться ее кожи. Ее руки, легкие, дразнящие, спускались по бокам Пэм, скользили по животу и вновь поднимались к груди, вызывая волну мурашек. Джери поцеловала ее и, положив ладони на ключицы, притиснула к стене. Она целовала Пэм снова, и снова, и снова, словно это был их последний шанс, словно она губами убеждала Пэм, что этот шанс у них еще будет.
Когда она отступила, Пэм опустила взгляд, стараясь дышать глубже. Джери скользила двумя пальцами вдоль ее плеча, ласкала шею, пока не добралась до подбородка, заставив Пэм поднять глаза.
— Пэм, — прошептала она. Взгляд девушки показался ей стеклянным, отстраненным, совсем не тем, каким хотела видеть его Джери. — Пэм, — повторила она чуть резче.
Пэм медленно моргнула, и когда глаза ее открылись вновь, Джери осознала, что стеклянный взгляд был предвестником слез.
— Прости, прости меня, я… — всхлипывала Пэм, отворачиваясь, чтобы вытереть глаза. — Боже, я же никогда прежде, я такая слабая, — она скрестила на груди руки, стараясь прикрыться, а затем развернулась, чтобы поднять с пола платье. — Я же сама просила тебя, я не знаю, почему я…
Прежде чем Пэм успела хоть что-то сделать, Джери схватила ее за плечи и обняла.
— Все в порядке, — с трудом произносит она. Джери никогда не была сильна в подобных банальностях, но сейчас Пэм нужны были ее слова. — Пэм, мы можем остановиться, мы не обязаны…
— Все не в порядке! — настаивала та. Выронив одежду, она вцепилась напряженными дрожащими пальцами в вырез платья Джери.
— Я…я хочу тебя, Джери, я просто — просто я была готова никогда больше не делать этого, не хотеть тебя снова, — ее слова звучали ясно, несмотря на текущие по щекам слезы.
— Я не должна хотеть этого, позволять тебе, но ты…
— Ты знаешь, что я люблю тебя, — прошептала Джери, прерывая ее эмоциональную речь. Она мягко обвила руками талию Пэм и ласково поглаживала ее по спине.
— Даже если бы ты ушла, это не перестало бы быть правдой.
Так и было. Не то что бы она хотела этого. Было невероятно сложно признаться самой себе, что Пэм очень быстро стала тем человеком, которого она ни за что не хотела бы потерять. Она не могла позволить ей уйти. Слишком много глупостей она уже совершила. Ради Пэм она оставила стабильность, здравый смысл, почти потеряла работу. Незаметно Пэм прокралась в самое сердце ее мира, и выгнать ее оттуда было очень, очень сложно. И все же Джери почти смогла сделать это — обрезать все ниточки и двигаться дальше, почти поверив, что после выхода Пэм из тюрьмы их история завершится, но когда Пэм поцеловала ее сегодня, когда расплакалась в ее объятиях… Джери знала, что не может позволить себе потерять Пэм еще раз. Чего бы это ни стоило, как бы далеко это ни зашло, сколько бы раз ей ни пришлось просить Пэм о прощении, Джери сделает это.
— Я все исправлю, — Джери медленно развернулась, прислоняясь спиной к стене, чтобы Пэм могла опереться на нее, пока Джери успокаивала ее словами и прикосновениями.
— Я сделаю все, чтобы ты осталась, — добавляет она.
И снова правда — пусть даже она никогда не скажет Пэм, что давно знает, о чем та не договаривает, — что она перевернет Адскую Кухню верх дном, чтобы сделать это, взорвет мир, если понадобится, будет сражаться до последнего вздоха, и когда победит, — а она всегда побеждает, — она вернет Пэм назад, заключит в объятия, позволит ей засыпать, уткнувшись носом в ее плечо, будет прикасаться к ней, оберегать ее, сделает все, чтобы она почувствовала себя в безопасности, чтобы ей не пришлось бояться того, что значит хотеть Джерин Хогарт или того, что Джери может с ней сделать. Джери решилась влюбиться, и Пэм была единственной, кого она не могла потерять, — а значит, она была единственной, той самой, кого Джери никогда не посмеет обидеть. Она уже делала это, она уже знает, каково это.
Никогда больше.
Любовь. Незнакомое для нее чувство. Джери никогда не мечтала о ней, и все же вот она.
— Ты так много для меня значишь, — добавила она, позволяя одной руке замереть на пояснице Пэм, в то время как второй продолжила неспешно поглаживать ее по спине.
— Я хочу верить тебе и ненавижу себя за это, — призналась Пэм, выпрямляясь, чтобы неловко схватить раненую руку Джери, прижимая их переплетенные пальцы к плечу. — Мне казалось, я неплохо научилась определять, когда ты врешь. Но сейчас я понимаю, что не знаю.
Джери прижала ее крепче, не обращая внимания на локоть, впившийся в ребра, утыкаясь носом в волосы Пэм и глубоко вдыхая.
— Это не ложь. Я бы не поступила так. Не с тобой, — с языка чуть не сорвалось «никогда», но она не могла сказать так. Пэм не хотела слышать этого, не хотела слушать, как Джери, даже сидя с ней по разные стороны стола переговоров, настаивает, что никогда не лгала ей. Пусть тяжкая, жестокая правда, но не ложь. Джери лгала. Конечно же. Но не людям, которых она любит. — Не сейчас. Я обещаю.
Пэм снова вздрогнула, и Джери помогла ей удобнее устроиться в своих объятьях, теснее прижимая ее к себе — грудь к груди, бедра к бедрам, — позволяя ей лбом уткнуться в изгиб своей шеи. Скользя одной рукой вдоль талии Пэм, второй она нежно, слегка царапая кожу головы, перебирала ее волосы. Она позволила глазам прикрыться, зная, что Пэм не увидит полуулыбку, блуждающую по ее губам. Ей нравилось, как обнаженная Пэм льнет к ней в поисках тепла и утешения, позволяя Джери смягчить боль и гнев, затаившиеся глубоко в душе, пусть даже она сама и стала их причиной. Возможно, Пэм сама не понимала, сколько дает ей, сколько сил она возвращает Джери, просто оставаясь в ее объятиях, выслушивая ее, пока та изо всех сил старается дать им второй шанс.
— Не говори так, — наконец прошептала она. — Я думаю, я с большей радостью услышу от тебя ее. Ложь, но не обещания, которые ты нарушишь.
Дежери вздохнула.
— А что если я пообещаю, что ты никогда не услышишь от меня ни того, ни другого?
Она почувствовала, как губы Пэм дрогнули в улыбке. — Я не собираюсь верить тебе, Джери. Ты действительно хочешь в следующий раз нарушить два обещания вместо одного?
Джери позволила своей руке замереть на шее Пэм, провела пальцами по тонким волоскам.
— Я рискну.
Пэм подняла на нее глаза, почти улыбаясь и забыв о слезах.
— Я почти забыла, со всем этим… ложью, сексом, что на самом деле ты мне очень нравишься.
Теперь усмехнулась уже Джери, но прежде чем она придумала ответ, Пэм уставилась на ее губы. Ее взгляд казался почти осязаемым и таким пристальным, что Джери на секунду захотелось спрятаться. Она прикусила нижнюю губу, растягивая время, ожидая последнего сигнала от Пэм, желая убедиться, что она хочет ее, хочет ее поцелуев, ее обещаний и всего, что произойдет после.
Пэм слегка прикрыла глаза, и Джери поцеловала ее.
В эту ночь Джери не выпустила Пэм из своих объятий, шепча ей в ухо путаные обещания, пока Пэм все теснее льнула к ней, а она все теснее прижималась к стене; пальцы, толкающиеся внутри нее, раненая ладонь Джери, тесно прижавшееся бедро и рука на ее талии были единственным, что не дало Пэм упасть, размякнув от удовольствия и свободы от груза невысказанных эмоций, что держали ее в напряжении. Последние остатки призрачного контроля испарились, когда она кончила.
И Пэм позволила Джери сделать это снова — еще раз у стены, затем на коленях, когда Пэм, обнаженная и сияющая, сидела на столе, и силуэт ее был отчетливо виден на фоне иллюзии лунного света, что создают огни Нью-Йорка. Джери даже не сняла с себя одежду: не хотела. Единственным ее желанием было утонуть в удовольствии Пэм, ее прощении и счастливом «Джери, о боже, Джери», снова и снова срывающемся с ее губ в ночи.
***
Колени на следующее утро болели ужасно.
Когда Джери и Пэм сделали это снова, они отправились на квартиру к Пэм.
И в следующий раз, и в следующий после этого, медленно, но верно ножевые порезы на спине заменялись на пятерку тоненьких царапин, что появляются на следующее утро; глубокие полукружия, что оставляли на ее плечах идеальные ногти Пэм, были ее метками, ее местью — и это было гораздо больше, чем то, на что Джери смела надеяться.
Они не разговаривали. Не так, как привыкли. Они не могли говорить о своей работе, не желали говорить о прошлом. Это создавало тишину, и ни одна из них не знала, чем ее заполнить.
Хотя это не совсем правда. Они наполняли ее прикосновениями, шепотом, всхлипами и стонами, и Джери узнала тело Пэм гораздо лучше, чем ей доводилось прежде. Это был другой вид разговоров. Желание заставляло Пэм открыться достаточно, чтобы рассказать о многих вещах: например, о словах Джери, что заставляют ее дрожать от возбуждения еще до того, как та прикоснется к ней. Джери рассказывает Пэм о том, как сильно она хочет ее, как она восхитительна, когда желание туманит ее сознание, как она незаменима, и как Джери не хватает ее ежедневного присутствия в офисе. ОНа понимала, что Пэм недовольна тем, что слишком заводится от одной лишь похвалы Джери, но, похоже, ничего не могла с этим поделать. Она каменела в объятиях Джери, стоило той подкрепить поцелуем какой-нибудь особенно изысканный комплимент, и Джери внимательно заглядывала ей в глаза, не позволяя укрыться.
Постепенно скованность исчезла, и тело Пэм практически умоляло о речах Джери, пусть даже с губ ее не сорвалось ни слова.
Их отношения словно стали более зрелыми, превращаясь из странного и опасного почти механического совокупления в еще более странную привычку, в нечто более цельное, что-то, что начинало казаться слишком похожим на… на то, что было раньше. Что-то, где Джери порой просыпалась в постели Пэм поутру, они вместе пили кофе и без слов шли на работу разными дорогами. Но это было другое, и Джери не могла скрыться от осознания того, что в действительности ничто не может стать таким, каким было раньше, когда их отношения были всего лишь легкой, предсказуемой, недозволенной интрижкой, но сейчас… Пэм позволила ей начать сначала, позволила стереться из памяти всем ужасным вещам, что произошли между «тогда» и удивительным, хрупким «сейчас», до тех пор, пока они наконец не почувствовали, что могут двигаться дальше.
Время шло, и начали находиться слова. Их жизни изменялись, разделялись, уходя все дальше и дальше от тех дней, когда Пэм была ее секретарем. У Пэм были свои собственные стремления, и Джери поддерживала их, но у нее появились и собственные новые занятия. Группа поддержки, организованная Джессикой, дала ей нечто совершенно неожиданное — кажущийся бесконечным поток жертв Килгрейва, которым она помогала не щадя себя, выигрывая дело за делом и не беря за это ни цента. Она теряла время, теряла деньги, но люди полюбили ее.
Она не особо заботилась о поддержке кого-то из конкретных общественных деятелей, но в создавшейся шумихе этого и не требовалось. Джессика не хотела привлекать к себе повышенного внимания. Она позволила Джери изобразить себя одной из многих жертв Килгрейва, всего лишь безликой пешкой, а значит, этой работы pro bono было достаточно, чтобы сделать из Джери… героя, в некотором роде.
Публичная огласка делала ее работу необычайно сложной, но и забывать о былых амбициях становилось все труднее и труднее. Любовь общественности могла стать весьма полезной штукой, особенно для кого-то с ученой степенью по праву… и здоровой любовью к власти.
Пэм заметила ее отвлеченность. Она начала задавать вопросы, на которые Джери не готова была дать ответ. На которые ей не следовало отвечать. Потому что ответы в этом случае означали бы признание, что ситуация слишком быстро выходит из-под ее контроля.
Но Пэм была настойчива, а Джери уже давно разучилась таить от нее секреты.
***
Они лежали обнаженные; это был один из вечеров, когда холод за окном добавляет совершенно особой интимности: кожа к коже, так близко и так тепло. Джери вытянулась вдоль спины Пэм, крепко прижимая ее к простыне и нежно обнимая одной рукой за талию; другую руку она удобно пристроила ей между ног и шаловливо поглаживала ее внутри.
Чтобы успокоить Пэм, ушло немало времени. Она встретила ее у двери с вопросом, на который нельзя было ответить просто поцелуем.
— Джери! Ты дала телеинтервью? Что происходит? — в ответ она лишь покачала головой, и вскоре обе они избавились от одежды, но Джери так и не взглянула в глаза Пэм. — Ты же никогда не даешь интервью! Джери, ты меня вообще слушаешь? — в ответ Джери лишь затащила их в спальню, поцелуями срывая вопросы прямо с губ Пэм.
Она приберегла ответ до тех пор, когда Пэм почти забыла об этом разговоре, дождалась, пока та будет задыхаться под ней, вжимаясь в ее пальцы, издавая все те прекрасные звуки, что так любила Джери.
— Прости, — прошептала она, прикасаясь губами Пэм между лопаток. — Ты права. Я отвлеклась. Просто…просто мне скоро придется принять несколько важных решений. Я знаю, ты не хочешь работать здесь, поэтому я…
— Джери, — прохрипела Пэм, протянув руку вниз и хватая ее за запястье, понуждая остановить движение внутри нее. — Ты не можешь так поступать со мной. Либо мы останавливаемся, одеваемся, и ты рассказываешь мне о своих планах, либо ты затыкаешься и продолжаешь меня трахать.
Это было весьма странное dé jà vu, намек на динамику их прежних отношений, и Джери не была уверена, что именно чувствовала по этому поводу, поэтому позволила себе замереть, но не отстранилась, продолжая прижимать к себе Пэм.
— Я…я задумываюсь о карьере политика, — призналась она. — В Сенате освобождается кресло, и я могла бы занять его. Что ты об этом думаешь? Это может стать тем самым, что позволит нам отстраниться от всего этого…бардака.
— Нам?
Джери вздрогнула.
— Ты знаешь, что это значит, — добавила она, слегка сжимая пальцы.
Пэм ахнула в подушку, ногтями впиваясь в руку Джери, но уже не пытаясь ее отстранить. Она опустила подбородок, все еще вжимаясь лбом в кровать и напрягая шею.
— Политика, — медленно проговорила она, и Джери почувствовала, как мрачно сверкнули ее глаза (пусть блеск этот и могла видеть одна подушка). — Погибель правды.
Джери моргнула. Она приподнялась, чтобы пройтись языком по горлу Пэм и замереть прямо над ее ухом.
— Ницше? — усмехнулась она. — Ты действительно будешь упрекать меня в «продажности интеллекта»?
Пэм всхлипнула. Джери добавила еще один палец.
— Это значит нет? — надавила Джери. Она решила, что такой способ вести переговоры ей нравится много, много больше. Серьезные разговоры всегда лучше проходить одновременно с сексом. — Я бы запросто выиграла.
— Делай что хочешь, — прохрипела Пэм. — Только…о боже!…Джери, просто замолчи, когда ты внутри меня.
Джери вновь поймала себя на том, что посмеивается. Она уже припомнить не могла, когда в последний раз так много смеялась во время секса. Это было…здорово. Пэм заслужила награду.
Она снова опустилась на простыни, ещё крепче прижимаясь грудью к спине Пэм, надавливая сильнее, пока ее пальцы скользили внутри. — Я не знаю, — выдохнула она, слегка прикусывая мочку ее уха. — Мне кажется, тебе приятно. И ты первая начала цитировать Ницше.
— Заткнись, Джери, — прорычала Пэм.
— О нет, — оскалилась она возле шеи Пэм, убеждаясь, что та почувствовала это. — Не думаю, что хочу затыкаться. Разве ты забыла, как хорошо я тебя знаю? Думаю, тебе бы понравилось делить постель с сенатором.
— Любовь ко власти есть демон людей, — сумела произнести Пэм.
Джери был впечатлена, но решила игнорировать дальнейшие выводы поучительной цитаты. Если Пэм все еще в состоянии цитировать политических философов, значит, Джери и вполовину не столь демонична, чтобы заслужить эти строки.
— О, тише. Как бы я ни восхищалась твоим умом, ты прекрасно знаешь, что бы Ницше сказал об этом: единственная реальность есть мир наших вожделений и страстей, — она коснулась большим пальцем клитора Пэм. — И жажда власти.
— Джери, — прохныкала Пэм, и та почувствовала новообретенную гордость, горячим и ярким цветком раскрывающуюся где-то в груди. Она обожала это — смотреть, как эта женщина забывает с ней обо всем. И пусть в политике нет истины, к чему ее разыскивать, когда она прямо здесь — горячая и влажная, пульсирующая вокруг ее пальцев, желанием срывающаяся с губ Пэм и уносящая их туда, где ложь невозможна. Дыхание Джери становилось все более рваным, часть ее желала начать тереться бедрами, получать удовольствие так же, как она доставляла его, но сейчас она была главной, и ей хотелось еще чуть-чуть помучить Пэм.
— И к чему останавливаться на посте сенатора?
Она ощутила, как Пэм напряглась под ней, не желая отвечать на вопрос, стараясь успокоиться, но тело уже предало ее, бедра отчаянно прижимались к руке Джери.
— Ч-что? — спросила она, запинаясь.
— Хм-м-м, — простонала от удовольствия Джери. — Мадам секретарь — звучит отлично.
— Не можешь успокоиться, обратив в руины всего лишь одну страну? — собрав всю волю в кулак, почти прорычала Пэм.
Джери внезапно обвила рукой плечи Пэм и усадила к себе на колени:
— Нет, — сказала она, впечатывая Пэм в свои руки, свои бедра. — Не думаю, что смогу. И не думаю, что это то, чего ты от меня хочешь.
Пэм воспользовалась преимуществом, что давало ее новое положение — она обернулась, чтобы поцелуем сорвать слова с губ Джери. И Джери ей позволила. Губы Пэм всегда были прекрасны на вкус: теплые и мягкие, талантливые во всех возможных смыслах этого слова. Губы Пэм были на вкус как победа: горячие и сладкие, доставляющие безграничное удовольствие, и пусть даже Джери никогда не надевала брони и не вытаскивала из ножен меч, она пошла бы на войну за эти губы, за эту кожу, за эту женщину. Сражалась бы, побеждала… завоевывала.
— Не надо, Джери, — пробормотала Пэм, отстраняясь, проводя подушечкой большого пальца по нижней губе Джери. — Прошу тебя, не иди в президенты. Не стоит. Этим ты загонишь себя в могилу.
Джери нахмурилась; пальцы почти замерли внутри Пэм, пока Джери целовала предложенный ей большой палец. Она не ожидала, что Пэм так скоро забежит наперед.
— Все мы загоняем себя в могилу, — сумела сказать она, немного придя в себя
— Джери…
Она немедля возобновила движения, скользя одной рукой по напряженным соскам Пэм, в то время как вторая ладонь продолжила ласкать ее клитор, делая именно то, что нужно, чтобы толкнуть Пэм за край, надавливая сильнее, синхронно работая руками и бедрами, двигая пальцами вперед и вверх, снова и снова, пока не почувствовала, что Пэм начинает терять контроль, содрогаясь, откидывая голову ей на плечо.
— Ты не хочешь этого? — поддразнила она, губами задевая ухо Пэм. — Только подумай, Овальный кабинет.
— Нет, Джери, ты… — застонала Пэм.
— Первая леди, — наконец добавила Джери, позволяя словам вибрацией отозваться в груди.
— Черт, Джери. Ты, ты просто не можешь... Боже, Джери, я…
— Бог мертв, — прошептала Джери, практически слыша, как Ницше переворачивается в гробу, скрюченными пальцами разрывая могильную землю и стеная о порочности женской сексуальности, и до глубины души оскорбленный происходящим: тем, что Пэм кончает, сжимая ее пальцы, и тем, как Джери извращает самые известные его слова.
— Здесь только я, — прошептала она, выходя из нее и стараясь не задевать пальцами ставшую слишком чувствительной плоть. Пэм почти обрушилась на нее, беспомощная и уязвимая после только что пережитого наслаждения. — Только я, — повторила Джери, притягивая Пэм ближе. — Я здесь.
Она принялась расчёсывать пальцами запутавшиеся от секса волосы Пэм, давая ей время прийти в себя. Она чувствовала, как желание тяжко и гулко бьется внизу живота, но куда больше, чем физической разрядкой, она наслаждалась ощущением того, что может разрушить кого-то силой наслаждения и вновь собрать по частям в своих объятиях.
— Я люблю тебя.
— Ты ужасна, Джери, — прошептала наконец Пэм. — Даже хуже, чем в прошлый раз. Ты действительно только что сделала мне предложение, говоря о Президентстве.
Джери снова усмехнулась, обхватывая пальцами подбородок Пэм, поворачивая ее голову для быстрого поцелуя.
— Не совсем, — ответила Джери, улыбаясь ей в губы. — Для начала мне нужно победить.
