***
На пиру Розалин Рокслей предлагала Женевьев настойку из дурманящих трав, обещала, что с зельем станет легче. Не так больно, не так мерзко, не так холодно. Откуда ей было знать, что Женевьев не хочет облегчения? Впрочем, девочка по-своему старалась помочь, а ее муж Роберт оказался единственным из кровных вассалов, кто не предал Алана на Высоком Совете, поэтому Женевьев на миг отмерла, чтобы поблагодарить ее и отказаться. Повелительница Скал выстоит и без саккоты. Пьяная процессия проводила молодоженов до прежней резиденции Окделлов и с гоготом покатилась дальше — искать развлечений в поверженной столице. Женевьев, прямая, как копье, безжизненная, как скала, взошла по лестнице в супружескую спальню. Ларак остался внизу, отдавая приказы своим людям. Завидев госпожу, Крисси побледнела, попыталась открыть рот, но под диким взглядом Женевьев осеклась и без слов приступила к своим обязанностям. Пальчики камеристки быстро справились с непривычными пряжками, расправили плотную материю на ее груди, затянули кожаную тесьму. Когда кованые сапоги Ларака загрохотали по ступеням, Крисси набросила на Женевьев бесформенный балахон, долженствующий изображать ночную сорочку: они обе надеялись, что новоиспеченный герцог раньше никогда не спал с аристократками и не знает, как это бывает «у благородных». Последним штрихом стал зажженный канделябр. Его Крисси закрепила на стене напротив шелковой ширмы, которая появилась в спальне, пока Женевьев отсутствовала. Дверь скрипнула. — Эрэа. Женевьев застыла у окна, Крисси мышкой кинулась через комнату, прошмыгнула под рукой Ларака. Женевьев знала, что далеко она не уйдет — притаится в ближайшей нише, чтобы потом не потерять ни минуты. — Эрэа, — повторил Ларак. — Я не чудовище, каким вам хотелось бы меня видеть. Женевьев молчала, боясь открыть рот, чтобы не застучали зубы, не сорвался голос, не затряслась грудь от готовых вырваться рыданий. — Вы слышите меня? Нужно ответить, иначе он просто уйдет. — Делайте, что должно, — проскрежетала Женевьев. — Моего короля не касается то, что происходит в моей постели, — хмуро ответил Ларак. — Вам нечего опасаться, эрэа. Нечего опасаться, зная, что ее мальчики сейчас неизвестно где? Закатные твари... Женевьев съежилась, уронила голову. Пусть подойдет. Пусть только он подойдет. — Не стойте возле окна, ночи нынче холодные, — со всей доступной мягкостью произнес Ларак. Женевьев упрямо повела плечами. Тогда он с тихим вздохом переступил порог, снял шаль со спинки кресла и нерешительно двинулся к ней. Женевьев считала шаги. Первый, второй, третий... Тренькнула тетива арбалета, граненый болт прошел сквозь прозрачный шелк, как сквозь паутинку, вонзился в беззащитное горло. Ларак упал, забулькал, захрипел — для укрытого за ширмой стрелка черный силуэт на фоне свечных огоньков стал прекрасной мишенью. Шумно выдохнув, Женевьев сорвала сорочку, под которой была мужская одежда.***
Темные воды Данара несли их на север. Женевьев сидела в утлой лодчонке, крепко обнимая своих сыновей. На пиру Розалин Рокслей предлагала ей не только саккоту. Женевьев сказала тихое «да», и слуг в ее доме заменили на бывалых вояк, оставив лишь тройку тех, кто покажется на глаза «новому господину». Прежняя челядь выбралась из города по одному, а Женевьев с крошечным отрядом Рокслея вышла на темную набережную, где их уже ждали лодки. Вверху проплыли зубья поднятой решетки, и Женевьев крепче прижала к груди растрепанные детские головки. Дикон и Нед были так испуганы, что даже не морщились, когда она целовала их, будто маленьких. Трехлетняя Сесилия Рокслей станет женой ее младшего сына, это самое меньшее, чем Женевьев могла отблагодарить Роберта за свое нежданное спасение. А старший... Кажется, у Ноймариненов тоже есть дочь? Война еще не проиграна. Ее война.