Око бури

Кому земля — священный край изгнанья, Того простор полей не веселит, Но каждый шаг, но каждый миг таит Иных миров в себе напоминанья. М. Волошин

Конверт с равнодушным и сухим извещением об отстранении от службы Псионик сразу рвет на куски. Последний медосмотр дался ему тяжело — от постоянной нужды применять свою силу разболелась голова, и он потом три ночи провалялся в восставанне, оберегая ставшие неимоверно чувствительными глаза и умирая от мучительной, выворачивающей наизнанку боли. И сейчас под его взглядом в мелкую пыль превращается бланк с диагнозом — псионическая мигрень. В такую же бумажную труху превращается и уведомление, что он освобождается от необходимости наполнять ведра — и что он вообще исключается из генофонда, чтобы не передавать ген болезни дальше. Днем он не может заснуть и сидит в одной позе, закрыв лицо руками. В дверь улья кто-то ломится, но Псионик не открывает — ему некуда идти. Своим жильем он так и не обзавелся, а это, крохотное и провонявшее личиночным соусом, ему полагалось вместе со статусом пилота. Он уходит на закате, с пустыми руками и такой же пустой головой. Нет ни плана действий, ни денег — у Псионика нет ничего своего. Всю жизнь он готовился только к одному и оттачивал свои навыки, как мог, преодолевая чудовищную боль. Только теперь всё напрасно — и Псионик уходит вдаль от крупных поселений, постепенно двигаясь на запад. Там дикие земли, где все еще водятся хищные твари, которых истребили в эпоху колонизации. Это далеко, и идти так долго, но у Псионика больше нет ничего. Он отдал все своей Императрице и остался ни с чем. Дорога мягко ложится под ноги; пыль оседает на лице и руках, но Псионик не стирает её. Он благодарит пожилую бронзовокровку, позволившую напиться из колодца, и медленно бредет дальше. Когда восходит солнце, он просто падает в кусты у обочины, заворачивается в плащ и ждет. Псионик закрывает глаза, только когда глаза высыхают, моргать становится больно, и он сдается. Проваливается в сон глубокий, как море, смыкающееся над головой. Псионик не боится, не отпускает свой страх наружу, чтобы тот плавал в воде некрасивыми черными клубами. Нет, во сне Псионик улыбается — ему снятся хорошие сны. Но с закатом апатия всё больше и больше наваливается — вода становится серой, высыхает и крошится; серебристые рыбки сбрасывают с себя плоть и улыбаются зубастыми пастями прямо в лицо. Просыпается Псионик разбитым и угрюмым, у него болит голова, живот сводит от голода, но он упрямо шагает вперед. Без карты и без припасов он вряд и дойдет далеко, но его это не заботит. Внутри него происходит что-то: непонятное и пугающее чувство изменения, смещения, сдвига; как будто под тонкой пленкой того, что Псионик вроде бы о себе знал, пробуждается хтоническое чудовище из детских сказок о Всеобъемлющем Бульке. И оно ворочается внутри, цепляется плавниками за глупый и непослушный кровяной мешок, царапает изнутри клювом по ребрам, плавниками оплетает внутри живота и ниже. Щупальца спускаются все ниже, хватают за лодыжки, за колени, за бедра; Псионик падает лицом в пыль. И он делает единственное, что может — выпускает всю свою силу наружу, всё то, что он так долго прятал внутри, боясь и боли, и участи, что может быть хуже, чем смерть — на таких одаренных желтокровных как он, держался весь Имперский флот. Их высасывали досуха и выбрасывали за борт, набирали новых, и цикл так и повторялся. А вот быть обычным рулевым на кораблях общего назначения — транспортных ли, медицинских — было в какой-то степени почетно. Его сила пляшет вокруг, красные и синие искры поднимают волосы дыбом, забираются под одежду. От них приятно и тепло внутри, перед глазами два цвета сплетаются в одно, и это так красиво, так эротично, так больно… Псионик не может кричать — боль изнутри разрывает его мозг и череп, выталкивает наружу глаза. Он только отползает подальше от дороги, встает на четвереньки, лишь бы скрыться ото всех. Ему везет — и так не особо людная дорога сегодня совсем пустынна, и он спокойно валится неопрятной кучей в яму в песке. Потом нет ничего, кроме боли. Она терзает изнутри, диким зверем выгрызает внутренности, то уходит, то возвращается вновь. Псионик проваливается в горячечный сон, уже когда тонкая полоска солнца алеет над горизонтом. Он закрывает глаза и чувствует как поднявшийся ветер, несущий с собой песок и пыль, дергает за волосы и ткань. Совсем рядом слышатся тяжелые шаги, и Псионик лежит, не шевелясь — в нем сейчас как никогда сильна тяга к жизни, от которой он уже отвернулся. Он не боится — скорее разумно опасается; как и все тролли, Псионик не доверяет никому, а особенно — чужакам. А они явно чужаки — от них несет тяжелым ароматом специй и фруктов, шелест их плащей отдает металлом и чужими краями; Псионик никогда там не был и только слышал от других пилотов, что ткани там плетут из древесных лиан, а деревья ломятся от плодов. Они проходят мимо: трое, все низшекровки, слишком уж легки их шаги — от шагов высшекровок трясется земля. Псионик не дышит и только слушает, сжимая в ладонях случайно вырвавшиеся искры силы. Он мог бы справиться с ними — его дар подчиняется ему во всем, не считая изматывающей боли. Но Псионик предпочитает наблюдать. Они уходят глубже к пустыне, к торчащим, словно зубы, скалам, предпочитая найти убежище там. Под ногами их шелестит песок — неровно, в рваном ритме, как и стоит ходить по пустыне. Сам Псионик знает это только из многочисленных инструктажей; их шаги уверены и точны, и выдают много повидавших странников. Теперь Псионику любопытно. Они сидят треугольником у костра, беспечные и спокойные; не вздрагивают, когда Псионик заходит в пещеру, чуть пригибаясь, чтобы не задеть выступающие камни. Женщины красивы — та, что помоложе, вскидывает фосфоресцирующие глаза и приподнимает верхнюю губу, обнажая клыки. Вторая, по виду нефритокровная, говорит чистым и глубоким голосом: — Приветствую, — и ей эхом отвечает тролль, сидящий к Псионику спиной. — Приветствую, — у говорящего спокойный и монотонный голос, и Псионик сразу настораживается. Все инстинкты в нём кричат, что тролли с такими голосами редко бывают безопасны; не доброжелательны даже, не добры. Они не убивают направо и налево, нет; это как раз было бы привычно. Просто рядом с такими что-то вечно да происходит и сами они всегда в центре конфликта, в оке бури. И глядя в его красные, алые как рассвет глаза, Псионик понимает, что останется с ними. Ведь в оке бури всегда безопаснее всего.