***
Киллиан любезно разрешает ей оставить малыша в его каюте, чтобы она могла быстро успокоить ночные вопли. Не то чтобы он собирался позволить младенцу орать ночью – в первый же вечер, который они проводят на корабле вместе, за ужином мужчина указывает на ребенка столовым ножом: - Если эта штука разбудит меня ночью... Женщина дарит ему улыбку, которая, как он теперь знает, растягивает ее губы, когда она напугана. - Она тебя не разбудит. Так он узнает, что ребенок – девочка. Киллиан и не думает о том, чтобы поинтересоваться именем женщины, пока у него не возникает вопрос о ребенке. Когда он начинает расспрашивать ее, женщина кидает на него отстраненный взгляд, и капитан понимает – она из тех, кому известна власть имени. Вместо ответа она произносит: - Мой отец был мельником. - И как же мне тогда тебя называть? – Киллиан поднимает прядь ее волос и пропускает локоны сквозь пальцы. – Миллс? – Он улыбается. - Почему нет? – она смотрит не на него, а на импровизированную колыбельку, но он чувствует ее внимание. Киллиан отодвигает ее волосы в сторону. Ее шея очень бледная, как и верхняя часть спины, под кожей явственно выступают позвонки. - В нем ты похожа на гувернантку. – Мужчина начинает сверху вниз расстегивать пуговицы на спинке ее платья. – Или служанку. – Платье соскальзывает с ее плеч, и женщина поворачивается лицом к капитану. Худощавое телосложение не становится для него сюрпризом. Ее набухшие груди выглядят слишком тяжелыми для стройного тела. - Разве я не твоя прислуга? – спрашивает она низким ровным тоном, обнимая его за шею. - Ммм. Ее рот достаточно теплый и влажный, как и местечко между бедер, когда Киллиан добирается туда. Она не позволяет ему прикасаться к своей груди, и в качестве наказания, капитан заставляет ее скакать на нем, о чем почти сразу жалеет. Ошибки быть не может – когда он входит в нее, взгляд женщины становится отстраненным, будто она просто отдает свое тело в его временное пользование, чтобы вернуть его себе, когда он закончит, будто это лишь комната для гостей. Следующим утром Киллиан думает, что она спит, когда перекатывает женщину на живот. Но та не вздрагивает и не вскакивает в испуге, она послушно поворачивает голову в сторону и лежит, позволяя ему вытрахивать свою утреннюю эрекцию. - Найди себе чего-нибудь поесть, – говорит капитан, закончив, и похлопывает ее по бедру, как всадник мог бы похлопать по шее своею лошадь. – Ты слишком худая. Облачаясь обратно в платье, Миллс спрашивает его: - Сколько времени займет путешествие? - Говорят, недели две, – отвечает капитан, застегивая на поясе ремень с ножнами. – Может, три, если погоды не будет. - Не слишком долго. - Торговые маршруты идут вдоль берега, они быстрые. Это в открытый океан выходят на месяц и более. - Открытый океан. – Капитан смотрит, как женщина достает ребенка из колыбели и поднимает к себе, заглядывая в лицо дочери, которая просыпается, принимаясь хныкать. – А что за ним? - Другие страны. Страна Чин, например. Миллс поводит плечом, скидывая ткань платья. Она дает ребенку грудь прежде, чем малышка успевает заплакать. Хотя Миллс стоит к нему спиной, Киллиан чувствует, насколько важен для нее следующий вопрос. - Какая она – страна Чин? Ты там был? - Пару раз. До того, как они перекрыли поставки специй. – Под его пристальным взглядом она укачивает ребенка на руках. Отвечая, Киллиан чувствует, как она буквально впитывает его слова. – Их дома выглядят иначе – с высокими островерхими крышами. И их корабли... другие. - Другие в хорошем смысле? Киллиану любопытно, почему дочь мельника интересуется страной Чин. - Люди везде одинаковые. Лишь одно меняется от места к месту – это декорации. – Надеясь задеть ее, он добавляет: – Хотя их женщины красивее наших. Она не заглатывает наживку – она просто без слов напевает что-то ребенку. Он выходит из каюты; ее голое плечо, белое, как молоко, остается нетронутым.***
Морякам не нравится присутствие женщины на борту. Киллиан не винит их за это суеверие. Есть нечто откровенно странное в том, как Миллс ходит по кораблю – слишком легко проникает куда угодно, не боится никого из них. Для ее же безопасности капитан запрещает ей покидать каюту: если она продолжит разгуливать по палубе как королева, и вести себя так, будто судно принадлежит ей, мужчины будут злиться и, в конце концов, сорвутся. Может, она и не слишком ему нравится, но позволить кому-то причинить ей вред, когда он может это предотвратить, было бы воистину дурным тоном. В качестве извинения капитан преподносит ей подарок из своих личных запасов. Следующим вечером, послав юнгу за кипятком, Киллиан готовит напиток и разливает по двум чашкам. Он прикрывает ношу своим телом, пока подходит к сидящей на кровати женщине, и лишь там отдает ей одну из чашек, присаживаясь рядом. Когда запах достигает ее носа, глаза женщины слегка расширяются. - Это... – она поднимает чашку к лицу и делает глубокий вдох, затем долго тянет напиток, будто не чувствуя его жар. Миллс издает хриплый удовлетворенный стон – из тех, что отсутствовали во время их совместно проведенных ночей. - Ты пробовала его и раньше, – произносит он, делая осмотрительно маленький глоток. Цены на шоколад кусаются – это не тот напиток, который должен быть знаком дочери мельника. - Не такой горький, – бормочет она, снова вдыхая аромат, который почти так же хорош, как вкус. - Ты пробовала только сладкий? – Киллиан протягивает руку и играет с прядью ее волос, мало отличающейся по цвету от напитка в чашке. – Кто-то хорошо потратился на тебя. Миллс дарит ему одну из этих своих коротких улыбок и делает длинный глоток шоколада. Лежащий в колыбельке ребенок издает вопль на всю каюту, и женщина встает к нему, так что Киллиан лишь вздыхает, приканчивая свою чашку в ожидании ее возвращения. Вскоре его терпение вознаграждается ароматными поцелуями и ее руками на поясе его брюк. Киллиан шепчет ей в губы: - Достаточно сладкая для королевской шлюхи. - Что? – ее руки замирают на его поясе. Капитан открывает глаза, замечая, что ее лицо совершенно неподвижно. - Это просто моряцкая поговорка. Женщина медленно моргает, но так и не продолжает движений, и Киллиан раздраженно поясняет: - Это значит, что твой рот сладкий на вкус. Давай. Миллс. Будь любезна. Она опускается на колени и берет его как напиток. В тот момент, когда капитан кончает ей в рот, ребенок просыпается снова, – вероятно, разбуженный его гортанными стонами, – и она отодвигается от Киллиана едва ли не раньше, чем он завершает свое дело. Женщина неловко поднимается с коленей, и капитан понимает, что у нее болят суставы. Он убирает член обратно в штаны, всем телом ощущая ее внимание, хотя она и стоит к нему спиной. Киллиан подходит к женщине со стороны колыбели, чтобы впервые толком взглянуть на ребенка в руках матери. - Она темненькая, – отмечает Киллиан. Даже с учетом бледности кожи, волосы у малышки еще темнее, чем у ее матери. - Она прекрасна, – произносит Миллс, протягивая дочери палец, за который та тут же хватается, принимаясь гулить. - Полагаю, ее отец не был тем, кем должен был, – говорит капитан, обращаясь к ребенку, которого все еще укачивает мать. – И папочка заметил, да? – он протягивает руку, чтобы коснуться мягкой щеки девочки, удивляясь, когда Миллс разворачивается, прикрывая малышку от него своим локтем, пряча маленькую голову у себя под подбородком. Лицо женщины спокойно и непроницаемо. - Я не причиню ей вред, – произносит Киллиан. - Она не твоя, – глаза Миллс каменно-неуступчивы. – Она не для тебя. Киллиан поднимает руки, сдаваясь. Он слышал о матерях, которые делали вещи похуже, чем просто предупреждение по отношению к тем, кого считали угрожающим своим детям. Капитан отходит к дальней стороне кровати и начинает снимать сапоги. Ему вовсе не нравится эта новая Миллс, он предпочел бы ту женщину, которая назвалась его служанкой. Ложась рядом с ним, она снова послушна, будто в качестве извинений, – покорный кусок плоти, который поворачивается для него на бок и не издает ни звука, если не считать тяжелого дыхания, когда он двигается в ней. - Ты могла бы притвориться, что наслаждаешься, знаешь ли, – произносит он позже в ее бледную спину. - Могла бы, – соглашается она.***
Спать с ней в одном помещении оказалось далеко не столь плохо, как он думал. Как и спать в одном помещении с ребенком, что удивляет его гораздо сильнее. Капитан часто просыпается от движения матраса, когда Миллс встает или ложится обратно, и Киллиан думает, что она поднимается, чтобы покормить или укачать ребенка до того, как малышка примется плакать – что-то вроде материнского инстинкта. Как-то раз он просыпается и протягивает руку в ее сторону, но обнаруживает, что женщины в постели нет. Приоткрыв левый глаз, капитан видит ее, озаренную слабым светом догорающей лампы, сидящую голой у стены и читающей книгу. - Что это у тебя там? – спрашивает он. За то время, что они провели рядом, он успел сосчитать весь ее скарб – одно платье, кошелек с мелочевкой, рваный плащ, детские пеленки. Капитан никогда не видел эту книгу в потрепанной кожаной обложке, отливающей странным золотистым цветом под светом лампы. - Ничего. Женщина захлопывает книгу и улыбается капитану. Он толкует ее реакцию как страх. - Я хочу ее увидеть, – произносит Киллиан, властно протягивая руку. Ее улыбка становится немного шире. Женщина встает, каштановые волосы стекают на ее плечи и грудь – бледная нимфа в неверном свете лампы. Этот пляшущий свет сглаживает ее худобу и выступающие кости, она выглядит иначе, здоровой. Впервые Киллиан видит ее такой, какой она должна быть – была до того, как с ней что-то случилось: вскормленная молоком дочь мельника, возможно, единственный ребенок, испорченный, но милый, из тех девчонок, которые могли бы сбежать и тайно пожениться с моряком, подобным Киллиану. Ее рука странно отведена в сторону, будто там не пустой воздух, а предмет, который она держит. - Миллс, – произносит он, хотя вернуться к рациональному мышлению оказывается странно трудно. – Лисица. Тебе меня не отвлечь. - Конечно, нет, капитан, – женщина кладет книгу на прикроватный столик. – Не такого человека, как ты, – ее голос – низкое мурлыканье. Она подползает к нему, толкает его за плечи, опрокидывая на кровать, и усаживается ему на бедра. – Не такого... опытного... – она проводит пальцами сквозь волосы у него на груди. – Ты берешь... все, что пожелаешь... не так ли, капитан? - Ты обнаружишь, Миллс, – произносит он, все же отвлекаясь, – что я именно такой. Она вводит его в себя и принимается покачивать бедрами в такт движения волн. Теперь она кажется капитану столь красивой – ее груди покачиваются у него перед глазами, ее бедра теплые под его ладонями. Одной рукой она опирается на него, чтобы удерживать равновесие, а другую прижимает к своей груди, будто пытаясь совладать с собой, и эта мысль заставляет Киллиана рычать от удовольствия, сильнее вонзаясь в нее. Когда он кончает, оргазм горячий, внезапный и ослепляющий, и, лежа в поту, приходя в себя, капитан понимает, что ему это не нравится. Это не ощущается правильным. Киллиан привык чувствовать, что это весьма правильно каждый раз, когда решает кончить в женщину. Написанное на лице Миллс удовлетворение несет в себе какую-то тревожащую интенсивность, когда женщина поднимается с него и падает лицом вниз на кровать. Она вытягивается в струнку, зарывается пальцами своих маленьких ног в матрац и издает низкое, протяжное, пресыщенное «ммм». Игра света подошла к концу, она снова костлявая и Киллиан разочарован. - Что-то не так? – спокойно спрашивает она, когда капитан поворачивается к ней спиной. Ее рука легко, будто касаясь пером, проходится по его локтю. – Разве я тебе не понравилась? - Меньше, чем хотелось бы, – коротко отвечает Киллиан, стряхивая ее ладонь, глядя на нее через плечо. Бросив взгляд мимо ее подушки, покрытой темными локонами, он видит, что ее прикроватный столик пуст. – Что это была за книга? - Какая книга? – улыбается она. Киллиан привык читать страх в ее улыбках. Теперь, с холодком, пробежавшим по позвоночнику, он задается вопросом, не были ли призваны эти улыбки напугать его. Миллс снится ему ночью перед остановкой в порту Белого Королевства. Он редко видит сны, но когда видит, обычно это его мать, и отец, и нож, и шрам на его щеке. На сей раз, как обычно, он – молчаливый беспомощный взрослый свидетель жертвы себя-мальчика. - Это все так печально, – бормочет Миллс рядом с ним. Киллиан не может отвести взгляд от выпоротого ребенка, лежащего на полу комнаты, в которой жил он, его мать и отец. - Ты не должна быть здесь, – он повторяет ее прежнюю, защитную фразу: – Это не для тебя. - Как бы то ни было, я возьму это, – отвечает она. Киллиан ощущает прикосновение холодной руки к своему лбу, осознает – во сне, – что это происходит с его физическим телом, а не внутри разума. Он должен проснуться – легчайшее прикосновение, малейшее изменение всегда пробуждали пиратские рефлексы, – но он чувствует, как стремление проснуться распадается, не успев толком сформироваться. - Дай мне уйти, – произносит капитан, не понимая, почему адресует эту просьбу ей. Он отводит пристальный взгляд от развернувшейся перед ними сцены, сантиметр за сантиметром поворачиваясь к ней. Прежде чем Киллиан успевает увидеть ее, прежде чем ее фигура проступает в темноте выдуманного им мира, он просыпается, лихорадочно дыша, будто только что тяжело боролся, пытаясь выплыть на поверхность самого себя . Несколько секунд он может лишь лежать там, глядя перед собой, пытаясь отдышаться. Когда капитан поворачивается к Миллс, то видит лишь ее бледную спину; дыхание женщины спокойно, будто она спит, но он чувствует ее осознание, ее внимание. Он знает, что она бодрствует.***
Помогая ей сойти на доски причала Белого Королевства, Киллиан думает о том, что будет весьма рад видеть ее уходящую спину. - Боюсь, что здесь наши пути расходятся, – произносит он. – И что за удовольствием было путешествие в твоей компании, – его тон сух. Миллс одаривает его одной из своих нечитаемых улыбок, перекладывая ребенка на другую руку. - Могу я, по крайней мере, узнать твое настоящее имя, прежде чем ты уйдешь? – добавляет он с большей любезностью, чем, как ему кажется, она заслуживает. Киллиан уверен, что если узнает ее настоящее имя, узнает, кто она на самом деле, то сможет стряхнуть холодную власть, которую она имеет над ним, избавиться на этом причале от последних следов ее присутствия, будто от старой кожи. - И зачем бы мне понадобилось называть его тебе? – отвечает она, все еще улыбаясь. Хотя Киллиан и не уверен, что она набрала хоть немного веса за эти две недели, сейчас она выглядит более здоровой, более естественной, будто что-то вернулось к ней или что-то новое заполнило ее пустоту. Он отвечает ей коротким учтивым кивком: - Миллс. - Мой дорогой капитан, – отвечает она. Он удивленно вскидывает голову – как раз вовремя, чтобы заметить самодовольную усмешку на длинном лице, когда женщина отворачивается, направляясь в город. Киллиан возвращается на свой корабль, чтобы проследить за разгрузкой товаров и удостовериться, что лежащие в тайнике контрабандные волшебные алмазы не были обнаружены таможенниками. С палубы он смотрит на доки, щурясь против солнечного света, и ему кажется, что вдали на секунду появляются завихрения фиолетового дыма, поднимающиеся над головами рабочих. Но стоит ему моргнуть, как видение исчезает.***
Кора беспокоится о своей коже. Она ничего не может поделать с чувством, что была как-то отмечена, травмирована в процессе путешествия руками, которые держали ее и причиняли ей боль. Сейчас, впервые за долгое время, у нее есть возможность искупаться, а не просто помыться, так что, стоя голой, она поднимает зеркальце с ночного столика и тщательно осматривает свое тело. Ее ступни и икры нетронуты. Ее колени костистые и испещренные венами, но без ссадин, ее бедра пышные, но незапятнанные. Родинки, рассеянные по ее животу и спине, указывают ей путь – ориентиры, по которым она может определить, что осталось прежним, а что изменилось. Вскоре Кора с облегчением кладет зеркало на место: Киллиан Джонс не оставил на ней следов. Нет никаких признаков его на ней, будто никогда и не было. Она уже накормила ребенка и может спокойно вымыться, пока дочь мирно спит. Проводя руками вниз по своему телу, Кора знает, что эта заморенная худоба скоро пройдет, ослабнет, отпущенная магией, которая – о чем Румпельштильцкин не предупредил – была завязана узлом глубоко внутри нее. Кора думает о том, что он не подготовил ее, не обучил достаточно хорошо. Когда он преподал ей искусство прядения золота, то скрыл, что у нее есть власть сотворить нечто много большее, чем столь дешевый салонный трюк. Она прикрывает глаза, вспоминая его пронзительное хихиканье, переливы насмешки в голосе: «Очень мило, очень мило, достаточно хорошо для королевской... О, но мы же в приличном обществе, не так ли, дорогуша?» И в обмен на это – ее ребенок. Обмен был жизнь за жизнь. Она опускает голову под воду, чтобы не думать об этом, но и под водой ее бледность и худоба напоминают, что неправильное использование магии убивает с той же неотвратимостью, что и казнь. Сколько она смогла бы продержаться, неверно пользуясь магией, съедающей ее живьем? Пережила бы она путешествие на корабле Киллиана Джонса, если бы той ночью картинка не сложилась, если бы она все-таки как-то не научилась? Кора в тревоге выныривает на поверхность, выходит из ванны и вытирается. Вода капает на пол с мокрых волос; женщина на пробу взмахивает рукой, концентрируясь на своем желании, и ее волосы высыхают. Тем же способом она оплатила эту комнату: взмах руки – и все получается. Взмах руки – и теперь люди делают то, что она хочет. Снова одевшись, она пересекает комнату, подходя к колыбельке, и смотрит на ребенка. Ради этой маленькой жизни она нарушила обещание, украла книгу, сбежала. Все, что она сделала, каждое соглашение, которое она заключила – и с импом, и с королем, и с пиратом, и с лордом, – все это было ради дочери. - Теперь никто и никогда не заберет тебя у меня, – произносит Кора, нежно поглаживая малышку по голове. – Ты – моя.