Верба бела

«Я нюхаю вербу: горьковато — душисто пахнет, лесовой горечью живою, дремуче — дремучим духом, пушинками по лицу щекочет, так приятно. Какие пушинки нежные, в золотой пыльце…» И. С. Шмелев «Лето Господне».

«Верба бела бьет за дело!» — вспоминалось смущенному Алешке. Стоя на холоде с прочими дворовыми он не мог без стеснения глядеть на оголенные плечи барышни, изгибы ее нежного тела, которое совсем скоро загорится от жгучей боли. Его-то самого таким прутиком родной отец сызмальства уму-разуму учил. На всю жизнь уроки запомнилось. А вот старшую княжну суровое наказание до сей поры, верно, стороной обходило. Коли так, то барышне и вовсе худо придется. Неужто и впрямь родная мать примется сечь ее при всей дворне? Алешка знал дурной нрав княгини Долгорукой и все же не мог поверить, что хозяйка способна на жестокость к родным детям. Даже когда она прилюдно пообещала, что непокорная дочь будет у нее в ногах валяться, он все еще не верил, что дело, и впрямь, дойдет до той порки, что знавали крепостные. Девица и без того уж наказана: все дворовые видели ее в одной сорочке. Для девки простой — и то худо было бы, а уж для барышни и вовсе позор. Может, умилосердится разгневанная мать? Вопреки его надеждам Марья Алексеевна деловито оглядела вербовый прут и, сжав его в руке, замахнулась на свою белокурую Лизавету Петровну. Алешка зажмурился, но вместо удара и женского стона услышал ошеломленное: — Что здесь происходит? Дворовые и заплаканная младшая княжна с изумлением воззрились на неожиданного спасителя. Верно, Бог нынче послал в поместье Долгоруких князя Репнина, приятеля молодого барина. Застигнутая врасплох, княгиня замерла с розгой в руках. Побледнев, она бессмысленно пробормотала: — Михаил Александрович? Право, неожиданно. — Прошу прощения, — Репнин растерянно посмотрел на полураздетую княжну, потом перевел взгляд на орудие наказания и нахмурился. Овладев собой, Марья Алексеевна бросила под ноги Алешке вербовый прут. — Убери, — вполголоса приказала княгиня. Сняв с себя шаль, она накинула ее на плечи дочери и только после этого любезно улыбнулась гостю. — Вы уж простите, Михаил Александрович. Нынче молодые барышни своевольными стали. Сначала матерей не слушают, а потом уж, верно, и волю мужа почитать не будут. Вот приходится напоминать про святой долг повиновения родительскому слову. — Смею надеяться, Лизавете Петровне достанется любящий и заботливый супруг, — холодно ответил Репнин. — Она, безусловно, заслуживает скорее любви и нежности, нежели прилюдного унижения. Княгиня помрачнела. — Не Вам судить, князь. Это наше семейное дело. Но Михаил уже не слушал. Вниманием его завладела девица, облаченная в белую сорочку. Стараясь скрыть охватившую ее дрожь, Лизавета куталась в тонкую шаль. Сбросив с себя плащ, Репнин накинул его на барышню. В княжеском взгляде, скользнувшем по девичьему телу, Алешка заметил не простое сочувствие. Глаза молодого гостя загорелись при виде покатых белых плеч, изящных рук, полной груди. Репнин с поспешностью отвел взор от соблазнительного зрелища, а бойкая княжна, прежде не отличавшаяся смущением и надменно державшаяся в начале наказания, вдруг потупила очи. — Велите людям разойтись, — бросил княгине Михаил. — У меня для Вас и барышень есть печальное известие от Андрея Петровича. — Подите прочь! — приказала слугам Марья Алексеевна. Дворовые повиновались. Алешка вместе со всеми поплелся назад. Ему очень хотелось остаться и узнать, что же случилось с молодым барином, но ослушаться хозяйку он не посмел. Один вид корзины, наполненной тальником*, живо напомнил о наказании. За него, дурака, уж точно некому будет вступиться. А барышне на сей раз повезло. Авось одумается и больше не станет перечить матери. Позже от рыдающей Татьяны, горничной барышень, Алешка узнал, что Андрея Петровича посадили в тюрьму вместе с молодым бароном Корфом. В Петропавловскую крепость приятели попали за историю с дуэлью, в которой участвовал и сам престолонаследник. Крепостному подумалось, что господ, верно, мало в детстве пороли, раз они так и не научились власть почитать. Но и барон, и молодой барин вскоре возвратились домой целыми и невредимыми. Стало быть, их, как и Лизавету Петровну, наказание стороной обошло. В тот год иву рано обсыпало инеем. Бабы в деревне, увидев посеребренный тальник, сказывали, что зима долгой будет. Морозы да метели и впрямь затянулись. Да и в жизни людской вьюги свирепствовали. Сначала покойный барин Петр Михайлович с того света вернулся. Алешка, как и все, до смерти перепугался, увидев старого князя. Думалось, наваждение. Ан нет! Живехонек да здоровехонек барин оказался. С вольной любовницей где-то прятался. А затейница Лизавета Петровна отыскала отца и уговорила вернуться домой. Только было попривыкли к воскрешению старого князя, как с молодым беда приключилась. Андрей Петрович, избежав государевой казни, от шальной пули в доме своем смерть принял. Алешке было жаль его. Хорошим слыл хозяином. Дворовых не обижал, сечь не приказывал. А Таньке, выпоротой по повелению его матушки, даже сам раны смазывал и вербовой настойкой поил, чтобы жар унять. Для крепостных то было делом невиданным, но немного погодя причина показалась: выросла вместе с Татьяниным брюхом. Князь до рождения сына дожить не успел. Глупо погиб. Все поместье погрузилось в траур. Княгиня в монастырь собралась, а Петр Михайлович дочку новую отыскал, дитя той самой любовницы. Новоявленная княжна знакомой оказалась. Алешка видел ее и раньше, когда к Долгоруким соседи Корфы приезжали. Анна с детства красавицей слыла, но Алешка на нее заглядываться опасался. Раз, помнится, прислуживал господам да поневоле и залюбовался нежной голубицей, а как отвел глаза, так наткнулся на бешеный взор молодого барона, приехавшего вместе с ней и отцом в тот вечер к Долгоруким. Владимир Корф с престолонаследником драться не побоялся. Что ему Алешка! Прихлопнет дворового лакея, как муху. Никто о слуге и не вспомнит, не поплачет. Алешка решил не дожидаться бури. Откланявшись, он уставился в пол и до самого отъезда господских гостей на белокурую баронскую воспитанницу глаз не смел поднять. Береженого, как водится, Бог бережет. Год траура у господ прошел. В аккурат к следующей весне распустились почки на вербе, выпустив на свет Божий пушистые комочки. Кто их зайчиками величал, кто — котиками. У Татьяны сын подрастал. Барчука все любили. Наречен он был Андреем в честь покойного отца. Когда же на вербе показались зеленые листочки, старшим барышням свадьбу сыграли. В один день отдали княжон замуж за приятелей покойного Андрея Петровича. Бойкая Лизавета княгиней Репниной стала, а найденная Анастасия, от рождения бывшая Анной, в баронессу Корф превратилась. Дворовые шептались, что, мол, даже Сычиха с новобрачными ошиблась и Лизе когда-то молодого барона в мужья нагадала. Один Алешка про себя посмеивался. Он-то, за господами наблюдая, давно уж все понял, а карты ведьмины, вестимо, врут безбожно. В лесу звенели птичьи голоса, пахло влагой. На тальнике* зеленела поросль, и золотилась пыльца в пушистых шариках, бывших прежде серыми. Весна вновь царила на земле и прорывалась в людские души, неся с собой тепло и надежду.