Сказал бы

Это уже начало походить на больной сон, диагноз: потерялся в себе. Эпиур не чувствовал боли, когда кое-кто ушёл. Держал Механика, сдерживал равнодушно её горячее желание кинуться и раствориться во всем мире, только бы найти, ветром настигнуть и больше не отпускать, возможно, она и смогла бы это сделать, но… Эпиур не пустил. И себя не пустил. Это уже начало походить на больной сон, диагноз: потерялся в себе. Крестоносец обрушивает всю ярость Богини на вражеский стан громадным крестом, чувствуя, что ярость эта — вовсе не божественная, и в груди клокочет — все это время клокотало, когда возвращение домой перестало нести в себе хоть какой-то смысл. Потерялся в себе, и это, наверное, даже нормально, сам Эпиур вон потерялся в мире, и ничего, как-то справляется, кое-кто, чье имя Петра, неприкаянным призраком бродящая в тени Альфредо, слышать не желала, захваченная исконно детской обидой, глухой и слепой ко всем доводам разума, что и сама потерялась много дней назад, а Священник её долго и терпеливо ждал. За эти месяцы Крестоносец много раз ловил себя на мысли, что не помнит уже цвета тех глаз, и это не вызывало ничего, кроме равнодушия. Петра ведь тоже терялась, но тогда Эп не знал ничего, кроме самого факта поставленного диагноза. Сейчас он знал историю болезни от начала и, кажется, до конца. Кажется. Это уже начало походить на больной сон, диагноз: потерялся в себе. — А знаешь, ты мне уже даже не нужен, — хотел бы сказать паладин, только говорить некому, а зелёный плющ медленно карабкается по стене к тому окну, из которого они когда-то вместе наблюдали за небом, распивая тёплое вино, и дрожит огонёк свечи, одной из сотен, что горели у этого окна ночами в ожидании возвращения, пока робототехник накрывала уснувшего пледом. — А знаешь, и без тебя очень даже неплохо, — небрежно кинул бы Эпиур, увидь сейчас родную фигуру Епископа, да только тот и не спешил появляться. Будто специально не спешил. И след его затерялся уже на второй месяц, а мало ли клириков бродит по миру. Холодные капли мерно барабанят по черепице, навевая сладостные воспоминания проведённых вместе дней. Эпиур провёл много, много, много дней в ожидании, но ни разу не засомневался в том, что дождется. Воздух, влажный и прохладный, паладин лениво поднимает руку и чешет покрытую светлой и жёсткой короткой щетиной щеку, продолжая глядеть из-под челки на улицу, разглядывать бегущие ручейки дождевой воды и стремительно, невероятно не меняющийся пейзаж. Сон вытравлен, выгнан щемящим в сердце чувством, что очень скоро привычный мир вновь дрогнет и пойдёт рябью, и вся ложь, выкованная драконьей броней, защищающей сердце, треснет под нежнейшей зеленью печали чужих глаз. — Твою мать, Ал, твою ж мать… — сорвалось дрожью с губ, когда выдалась возможность.