Утро доброе

День короля всегда начинался рано. Что бы ни выдумывали люди в деревнях, короли никогда не спали по полдня — по крайней мере, такого себе точно не мог позволить хороший король. Людовик XIV хотел быть хорошим королем, вернее, был полон решимости стать таковым, а потому утро его началось сразу же, как он разлепил веки. Чего он уж точно не мог сказать о своем брате, который зачастую позволял себе немного, да понежиться в постели. К завтраку Филипп не спустился, что было, в принципе, уже привычно. Он имел привычку много есть на ночь, так что утренняя трапеза ему была, очевидно, без надобности; однако то, что Филипп не пожелал спуститься в столовую, никак не влияло на то, что Людовику он был нужен для одного особенного разговора. Вернее, не совсем ему, но это была уже иная история. Дверь в покои Филиппа, конечно же, заперта не была, а ему следовало бы запираться; Людовик подумал ненароком, что хотя бы в следующий раз он вспомнит о существовании замков. Чтобы не дергаться, когда с ним просто хочет поговорить король. — Доброе… утро, — выдержал многозначительную паузу Людовик, на брата глядя, хотя сейчас это, наверное, была больше сестра. Этого платья на Филиппе он еще не видел. Нежно-бирюзовое, почти пастельное, оно идеально сидело на принце и вовсе не бледнило его, как могло бы красно-бордовое или темно-коричневое; иссиня-черные волосы не терялись в цвете ткани, и, казалось, каждый волосок можно было разглядеть. Правда была в том, что двенадцатилетний Филипп Орлеанский был действительно красив. Увидев его со спины, Людовик наверняка бы задумался, откуда при их дворе столь юная девица и почему ее волосы не убраны. Настоящее же отличалось от мыслей юного короля, пусть и на лицо Филипп все равно был похож на принцессу или какую-нибудь дочь герцога, ведь пока что отсутствие груди не казалось чем-то странным в силу возраста. Да, реальность была такова, что, как бы ни хотелось Людовику, чтобы эта миледи была девушкой, это все равно оставался его брат. Очень красивый брат. Филипп выдохнул и чуть склонил голову, а потом повернулся обратно к зеркалу, у которого стоял до этого. — Доброе. Он открыл небольшую баночку с алыми румянами и мизинцем начал мягко наносить их себе на тонкие губы; Людовик подошел к нему чуть ближе, пока не оказался на расстоянии шага, и встал за правым плечом. Он мог видеть в зеркале лицо Филиппа, который осторожно продолжал превращение из принца в принцессу, и это совсем немного сбивало с толку. Столько лет прошло, но с тех пор, как Филипп перестал быть просто младшим братом, а стал красавцем, Людовик просто не мог привыкнуть. Ему было страшно представить, что произойдет в его сознании, если взрослый Филипп однажды вырядится так. — С каких пор ты сам занимаешься макияжем? — спросил юный король, и Филипп убрал руку от лица. — А разве так не лучше? — ответил вопросом на вопрос он, вздыхая. — Посмотри, посмотри на мое лицо, — вновь резко повернулся он к брату, его юбка прошуршала по полу, — разве не лучше? Эти фрейлины делали мое лицо слишком румяным, но ведь моя бледность и есть самое важное! — Ты бледнее, чем обычно, — подметил Людовик, склонив голову, и поджал губы. Это на самом деле было сложно не заметить, но так Филипп становился лишь прекраснее, и именно поэтому, наверное, Людовик увидел его сейчас таким. — Потому что я использовал белую пудру, причем так, как нужно, — пояснил тот, вздохнув, и сделал шаг назад, упираясь в столик перед зеркалом, и ловким движением взял оттуда баночку с алыми румянами. На самом деле они были уже не алыми, и это немного удивило Людовика. Косметика была недешевой, и пусть Филипп и отличался расточительностью, но к столь редким вещам относился бережно и старался не портить их — настолько, что даже отказывал своему брату, королю, когда тот изредка просил. Алые румяна стали более нежными, розоватыми; видимо, принц смешал их с белилами, как-то додумавшись до этого. Людовик посчитал это странным, но недокрашенные губы Филиппа привлекли его взгляд опять, и тот снова начал покрывать их смесью. Почти незаметные до того, тонкие, они стали чуть объемнее и цвета более привлекательного, нежного, как цветок. Людовик сглотнул. Он не знал, посылает ли господь ему эти испытания или, наоборот, дьявол, но сейчас король искренне радовался, что дверь в покои Филиппа была закрыта. Он убрал руки от груди, опустив их, но правда не знал, куда деть глаза, чтобы просто не прожигать на месте младшего брата дыру. Не получалось не прожигать. Мягко пальцами Филипп нанес на губы то, что сам смешал в коробочке-шкатулке, и лишь на миг повернулся обратно к зеркалу лицом только для того, чтобы удостовериться, что и в слепую может сделать это идеально. Снова глянул на брата; мягко повел плечами и прикрыл румяна-белила, отставив назад, губы, ставшие чуть пухловатыми, приоткрыл и спросил: — И разве так мои губы не выглядят нежнее? Самым странным Людовику казалось то, что при всей своей впечатляющей… внешности Филипп оставался будто недотрогой — пока еще. В его глазах были не только интерес, но и святая невинность, которая словно дополняла его образ юной леди в пастельно-бирюзовом платье, чьи плечи все еще были так остры, что с первого взгляда было и не понять, мужские они или женские. Людовик протянул руку к брату, и взгляд того будто остановился на кончиках пальцев короля. А тот, просто выкинув из головы все мысли, коснулся его подбородка и губ, раскрывая их. Филипп покорно поддался, но в следующую секунду, когда Людовик приблизился, сжал пальцами столешницу. Людовик помнил, что хорошему королю прощаются все грехи, и потому все-таки сделал это. Прижался губами своими к губам брата в женском платье, мягким и правда нежным даже без всяких кремов, целуя, чувствуя вкус румян и белил. Странно, но Филипп не посмел его оттолкнуть, так что после поцелуя перед Людовиком предстал его же младший брат в платье со странным выражением на лице — он был испуган?.. Или, может быть, удивлен? Сам Филипп не понимал, наверное, что должен сейчас испытывать, и только выставил одну руку изящно перед собой, как преграду. Перевел дух и, мазнув языком по вновь бесцветным тонким губам, произнес: — Зачем ты пришел, брат мой? Людовик снова посмотрел на него. Без подобающей прически образ Филиппа был неполным, но времени особо не было, да и так всему двору он являлся в подобном виде часто, чаще, чем ему. Просто потому что Людовик предпочитал отводить взгляд, на самом деле. — Мать и министр Мазарини желают видеть нас. — Х-хорошо, — чуть дрогнул голос Филиппа, и он отвернулся обратно к зеркалу, — дай мне пять минут. — Ты успеешь переодеться?! — ошарашено спросил Людовик. Филипп дергано улыбнулся, но вскоре эта нервная улыбка превратилась в довольную, как только он исправил все то, что испортил только что его брат. — Я не собираюсь переодеваться. В чем смысл, если и мать, и министр любят видеть меня таким?.. — изрек он. Людовик отступил на шаг и наконец-то отвел взгляд от плеч и затылка своего брата, решив просто попытаться забыть про это прекрасное платье. — Я подожду тебя, — сдержанно изрек он и вышел за дверь, не дожидаясь ответа. Прикрыв ее за собой, он прислонился спиной к другой дверце и выдохнул дрожащее, пальцы к своему лицу поднеся. Они все еще были в светлой пудре с подбородка Филиппа и розоватой мази, что получилась у него из румян и белил; благодаря цветочным, наверное, добавкам, пахла косметика принца невероятно. Людовик вдохнул этот запах едва заметно: он не желал, чтобы кто-либо обратил на него внимание в этот момент. Да, и Филипп пах прекрасно, совсем как его косметика. Людовик смазал пудру и белила-румяна с пальцев, потерев их, и опустил руку. Другой коснулся своих волос: они были уже достаточно длинны, чтобы соответствовать моде, но юного короля явно не устраивало то, насколько его брат, если приглядеться, был красивее него. А на самом деле… Насколько его брат был красив для него.