Веснушки

Когда Джек недовольно морщится, веснушки на его щеках становятся особенно видны, и Иккинг не может отвести от них взгляда, рассматривая каждую желтоватую точку, которая плавно подводит его к другой, и к следующей, и так дальше и дальше, и все это великолепие складывается в богатые, зачаровывающие своей красотой и величием созвездия, которые умещаются на бледных, гладких на ощупь щеках строптивого омеги, который не любит, когда его парень смотрит на него, как на совершенство, с этим восхищением и трепетом во взгляде. Когда Джек надувает губы и хмурит брови, он становится похожим на очаровательного ребенка, невинного в своей красоте и забавного в капризной злости. Иккингу хочется протянуть руки, разгладить складки на бархатной коже, провести пальцами по алым губам и оттянуть пухлую выпяченную плоть, чтобы послушать, с каким звуком она вернется на место, и какой милый в своем изумлении визг издаст омега. Но, как правило, после нахмуренных бровей и оттопыренной губы, выражающих крайнюю степень обиды, следует раздражение хрупкого существа, которое совершенно категорично отказывается от того, чтобы его считали хрупким, и это раздражение перерастает в удар Иккинга по ноге в районе колена — Джек всегда бьет прицельно, с удивительной ловкостью и расчетом, и всегда больно, и Иккинг каждый раз непроизвольно охает и оседает от неожиданно появляющейся боли. Неожиданной, потому что в этот момент он слишком заворожен разглядыванием парня перед ним. Джек довольно улыбается, скрещивает руки на груди и задирает нос, но все равно достает макушкой только до линии губ альфы и прекрасно это знает, но хочет доказать, что не является нежным существом, которое нужно защищать, и что сила его ударов вполне способна причинить боль. Иккинг не напоминает ему о тех случаях, когда Джек совсем не больно колотит его кулаками в грудь или отвешивает подзатыльники, или пытается использовать силу хоть где-то кроме отточенного и выученного удара в болевую точку под коленом, которую омега использует, чтобы приструнить альфу, когда тот снова отвлекается и засматривается на отдельные черты внешности Джека. Его это нервирует. Парень никогда не был уверен в себе, потому что был таким, каким был — худеньким и невысоким, с аристократичной (мертвецкой! — категорично поправлял омега) бледной, просвечивающей кожей, сетью болезненно-синих вен под кожей, густыми, с вечно растрепанными (мышиного цвета, — морщился Джек) волосами, сапфировыми, мерцающими глазами и россыпью жемчужных родинок на коже, с разброшенными веснушками на щеках и прямом вздернутом носу. Он чувствовал себя женственным, взятым в подчинение, но не чувствовал себя уютно в этой ипостаси, будучи вечно в наблюдении за высокими, широкоплечими парнями вокруг себя с загорелой кожей, перекатывающими мышцами под кожей и господствующем над омегами положением. Джек чувствовал себя неуверенным и отличающимся – не у всех было прямое принятие себя и своей сущности, но парень прекрасно понимал, что он омега, и был даже доволен своей ролью, никогда не высказывал недовольства или признаков отчаяния своим положением, но упорно не любил свою внешность и все ее составляющие, и Иккинг искренне не понимал, почему, потому что он был чертовым шедевром. Лучшим из когда-либо существовавших видов искусства. И Иккинг всегда говорил это. Джек только закусывал свою неприлично алую губу и отводил взгляд, нервно поправляя закрывающие обзор на глаза прядки длинными пальцами, которые альфа всегда неизменно ловил в плен и покрывал поцелуями, шепча комплименты, добиваясь бледного, едва заметного покраснения мраморной кожи, приводившего Иккинга в восторг, а Джека – в еще более смущение и иногда – в возмущение. Он отказывался слушать поэмы в свою честь и воспевания веснушкам, которые так ненавидел. А Иккинг, напротив, обожал. Джек не считал свое тело уродливым, но всегда смотрел на него с недовольством с легким оттенком грусти, когда рассматривал в отражении зеркала свой впалый живот, слегка выпирающие ребра, худые плечи или острые скулы, выразительные глаза или слишком длинные ресницы. Он говорил, что похож на девчонку, а Иккинг смеялся и отвечал, что он похож (является) самой красивой омегой из всех, которых альфа когда-либо встречал. Джек не верил, конечно же, отворачивался и фыркал, закатывая глаза, и тогда оскорбленный недоверием Иккинг переходил к решительным действиям – к щекотке, из-за которых омега визжал и извивался ужом в крепких руках альфы, моля о пощаде и иногда даже принимая и повторяя некоторые из тех описаний, который Иккинг для него подбирал. Нет, тот не был поэтом или прозаиком, но мог часами разглядывать, а потом оглашать свои мысли по поводу пепельных волос, неровными прядками спадающих на лицо и светящихся серебром в свете солнца; о изящности запястий парня, о его высеченных скульптором лодыжках или фигурно выпирающих ключицах. Джек никогда не был достаточно силен в физическом плане – кроме знаменитого нечестного удара, естественно, но он был силен в другом – сила его очарования, учтивости, улыбки брала под контроль любого, и каждый оставался в полном восторге от упрямого и своевольного, но изящного омеги, который становился тихим и покладистым за закрытыми дверями, где Иккинг любил каждую частичку его тела и учил самого Джека любить себя. Он соединял созвездия веснушек на зажмуренном лице, оглаживал впалые бархатно-гладкие щеки, очерчивал пухлые приоткрытые губы, с наслаждением зарывался пальцами в густые волосы и оттягивал их, срывая с малиновых губ стон и заставляя цепляться за себя как за последний спасательный круг. Сцеловывал нужду и распалял точки на чувствительной шее, оставлял красные следы принадлежности и вдыхал запах с ложбинки между ключицами, откуда так часто желал выпить воды. Кусал трогательные ключицы и улавливал тихое шипение. Наслаждался и извергал в пучину наслаждения. Иккинг считал родинки на тяжело, часто вздымающейся груди и касался ребер с разворачивающейся вселенной блаженства под ними, целовал впалый живот и водил носом по покрывающейся мурашками коже рядом с выпирающими тазовыми косточками. Изучал бедра, нежно проводил любящими пальцами по собранием так люто ненавидимых омегой родинок, находя и целуя каждую, заставляя чувствовать свою любовь, упиваться ею, захлебываться, выдыхать рваными вздохами и отдавать обратно, он учил принимать, и Джек понимал, он учился любить каждую частицу своего тела со всеми его недостатками, настоящими и выдуманными, потому что Иккинг любил его, и он всегда был рядом, чтобы показать это и поставить на правильный путь. Иккинг выбивал из омеги крики о любви и мольбы о большем, шептал, насколько он красивый в прикрытое непослушными прядками ушко и оглаживал стройные бока, пересчитывал пальцами позвонки на выгнувшейся спине, прижимал к себе бьющееся в агонии любви тело, зарывался носом в вихры на затылке и сцеловывал румянец с щек. Джек приоткрывал глаза и устало, дразняще улыбался, проводя пальцами по прямому носу, яркому контуру губ, широкому лбу, и запуская их в буйную каштановую шевелюру, которую так любил заплетать в разные косички, и натыкался на чистую, искреннюю любовь в родных глазах, которые опять застряли на веснушках на его щеках, и тогда Джек искренне и звонко смеялся, и Иккинг улыбался, слушая этот смех, наблюдая за натянувшейся кожей на изгибах шеи и подбородка откинутой головы, за мельканием острых белых зубов и все еще не сходящего с щек обожаемого альфой румянца. Иккинг любит его трогательную шею, выразительные глаза, строптивый нрав, привычку огрызаться и обижаться, бить за разглядывания и угрозы лишить необходимых поцелуев. Иккинг любит его скрытые от взглядов ненавистные бока и бедра, мягкую доброту и ранимость, скрытую за лихим энтузиазмом и привычкой во все ввязываться. Иккинг любит его неуверенность в себе и нелюбовь к своему телу. Потому что Джек – это искусство, лучшее произведение природы и гордость скульпторов, волшебство заключено в его галактике на ребрах, вселенной родинок на спине, созвездиях на щеках и в запутавшихся в серебряных волосах отдельных радостно пляшущих звездах, которые Иккинг собирает пальцами, рассеивая по всему идеальному для него телу. Потому что пусть Джек и не понимает, что он настоящее искусство, то это понимает Иккинг, и альфа будет оберегать его, как самый ценный экспонат. Потому что даже если Джек не любит себя, Иккинг будет любить его за них двоих.