Построй мосты, сожги, что сзади

Робин приподнял тяжелые, будто свинцом налившиеся веки. В комнате царил полумрак — за окном стемнело, а наполовину задернутые занавеси плохо пропускали лунный свет. В канделябре на столе горели две свечи. Просторная спальня, серые каменные стены, гобелены... Мысли путались, во рту ощущался горько-терпкий привкус макового молока, но Робин все же сообразил, что он не в Локсли... в Ноттингеме. Последнее, что всплывало в памяти — совет лордов. Он настоял, что должен участвовать, ведь его слово много значило. Сэр Эдвард восстановил его в правах, понадеявшись, что этого хватит, пока не вернется с подтверждением отправленный к королеве Алиеноре гонец. Ее вердикт стоил любого вердикта принца Джона. Из-за этой поездки они с Гаем проспорили до вечера, не желая уступать друг другу. Конечно, добиться переезда из Найтон-холла в Локсли тоже удалось не сразу, и пришлось согласиться на все условия: ехать шагом, на старой смирной лошади, с остановками. Под конец пути в несколько миль Робин устал, и как ни старался держать лицо, Матильду с Гаем обмануть не вышло — оба устроили ему разнос за то, что отказался от очередного привала. Но дело того стоило — его возвращение в родовой манор воодушевило крестьян. А после того, как жители Найтона рассказали о сражении с шерифом, они и подавно готовы были идти за своим сеньором в огонь и воду. История всего за три-четыре дня успела обрасти легендами, в которых стражников стало втрое больше, и схватка превратилась едва не в эпическую битву. Гая в этих россказнях тоже упоминали — он благородно пришел на помощь леди Найтон, хотя она разбила ему сердце, предпочтя другого, и принял сторону графа Хантингтона. В общем, если перебраться в Локсли Робину, скрепя сердце, позволили, то про поездку на совет никто и слышать не хотел. Гай, не деликатничая, заявил, что он спятил, поскольку отправляться в Ноттингем через восемь дней после того, как получил стрелу в спину — чистой воды безумие. И если ему стукнула в голову такая дичь, придется привязать его к кровати, как буйного сумасшедшего. Рана действительно оказалась не из легких: наконечник вошел наискось, зацепил ребро и застрял в доле дюйма от легкого, а потом еще и сместился, пропоров мышцу выше. Матильде пришлось повозиться, вырезая его, и Робина до сих пор сильно лихорадило. В иное время он признал бы правоту Гая, но сейчас, когда над ними нависла угроза столкнуться с войском принца Джона, и на кону стояли жизни сотен людей, не мог позволить себе бездействовать. В конце концов, Гай сдался, но позже они снова поругались, уже всерьез. Робин наотрез отказался ехать в карете, обложенный подушками — ни крестьяне, ни лорды не должны видеть его беспомощным. На робкие попытки Мача возражать он вообще не обратил внимания. Переупрямить его не удалось даже Матильде. После долгих уговоров знахарка в сердцах назвала его безмозглым ослом и ушла готовить укрепляющее снадобье. Алан же на время «военных действий» куда-то исчез и появился, когда уже все закончилось. Гай грохнул дверью спальни так, что свалился щит, висевший над притолокой со времен Вальтеофа. Данкан с перепуга чуть не упал с лестницы — знал не понаслышке, каким тот бывает в гневе. Мач, выглянув в окно, доложил Робину, что Гай окунул голову в бочку с дождевой водой, поймал за шиворот своего оруженосца и поволок на задний двор. Вернулись оба через треть свечи,* мокрые, лохматые и со сбитыми в кровь кулаками. В результате Робин отправился в Ноттингем верхом на Демоне, чья плавная иноходь не растрясла бы и женщину на сносях. Если, конечно, нашлась бы безумная, рискнувшая сесть на «сатану». Гай с угрюмым видом подсадил его в седло, чтобы конь принял другого наездника, всю дорогу до замка держался рядом, но молчал. И потом тоже — кроме как на совете. В Ноттингем с ними приехали Матильда, Алан и Мач. Уилл оставался с Джак в Найтон-холле, а Маленький Джон помогал отстраивать дома погорельцам. Гай распорядился подготовить покои «для его светлости графа Хантингтона», проверил все ли сделано, как нужно, и больше не заглядывал. На совете Робин то и дело ловил на себе хмурый взгляд синих глаз, но ни одного слова Гай не оспорил, поддержал его и сэра Эдварда во всем. И, судя по опасливым переглядываниям лордов, с мнением помощника шерифа считались. Впрочем, неудивительно: дождавшись прибытия членов совета, он устроил гарнизону показательный смотр. Отправил «подумать» в подземелье сотника и дюжину стражников, решивших поднять бунт против сэра Эдварда, а одному, пытавшемуся улизнуть, всадил под колено арбалетный болт. Выяснив, что тот намеревался сообщить принцу Джону о смерти Вейзи, Гай прикончил его ударом меча, велел отрубить голову и выставить на копье перед воротами замка, сказав, что так будет с каждым предателем. Ну а за кнутом настала очередь пряника — повышение жалованья и обещание незамедлительно выплатить из казны виру семьям погибших. Так Гай решил две проблемы сразу: обошлось без многочисленных казней для устрашения, а лорды увидели, что стража подчиняется ему и сэру Эдварду. Совет затянулся допоздна, и Робину дважды пришлось использовать родство с королем. Один раз он надавил на тех, кто хотел отправить принцу Джону письмо с просьбой назначить нового шерифа. А во второй заставил каждого лорда прислать в Ноттингем хотя бы пять вооруженных человек на случай появления отряда принца. Сразу согласились лишь трое, но когда Робин якобы из-за жары распахнул дублет, и с обратной стороны ворота блеснула фибула, какие носили только приближенные Ричарда, никто больше не возражал. Под конец совета только железная воля помогала Робину держаться. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота, а под лопаткой снова болело так, что перехватывало дыхание. Он дождался, пока лорды покинут зал, и вместе с ними выйдут сэр Эдвард с Гаем. Оперся на подлокотники, толкнул непослушное тело вверх, сделал несколько шагов, ухватился за выступ около огромного камина... и пол ушел у него из-под ног. Время повернулось вспять: Робин был в шатре под Акрой, ассасин-франк подхватывал его на руки, бережно нес и говорил, что все будет хорошо. Только мокрой от крови почему-то была спина. Потом ассасин превратился в Гая, который ругался хуже Леграна и Мэриан вместе взятых и упрашивал его потерпеть. Робин то терял сознание, то приходил в себя. Глаза застилал туман, густой и плотный, как самум, а внутри все плавилось от сухого жара. Рядом он слышал голоса Мача, Матильды и еще кого-то. Гай о чем-то спорил со знахаркой, и Робин хотел остановить его, сказать, что у нее тяжелая рука и бьет она, чем попало, но, судя по звуку удара — как медным подносом по голове — тот уже сам все понял. Его положили лицом вниз на что-то твердое, разрезали одежду. Спину жгло, как раскаленным железом — или это оно и было? Неужели лагерь взят сарацинами, а сам он в плену и в руках палача? Ушел ли Ричард?.. Должен уйти, Легран не позволит захватить короля, даже если видел, что Робин попался... А Мач? Где Мач?.. — Хозяин Робин, я с вами! Голос пробился сквозь песок в ушах. Мач тоже в плену? — Так и знал, что швы разойдутся! Надо было его привязать к кровати в Локсли! И рот заткнуть! Гай? Откуда он взялся? — Сэр Гай, у меня тут кувшин. Молчите и держите, чтобы не дернулся, нужно прочистить рану и снова зашить. Дьявол, как я это упустила?! Женщина... Не сарацинка... Матильда. И она здесь? — Мач, Алан, еще свет. Альгер, прокали второй нож. Под правую лопатку вонзился тонкий клинок, горячее адского пламени, провернулся, еще раз, и еще, Робин закричал... но из горла вырвался лишь сиплый стон. — Потерпи, немного осталось. Кто-то взъерошил ему волосы, так привычно... и хорошо. Дышать стало легче, Робин даже начал что-то различать перед глазами. Вблизи маячило черное пятно... Кожаные штаны, пояс с пряжкой в виде волчьей головы, совсем как у Гая. Но Гая нет в Святой земле, он где-то в Англии, и они больше никогда не увидятся. Это просто мираж, какой бывает в пустыне, когда воздух дрожит от невыносимого зноя. Мираж переплел пальцы с пальцами Робина, и он прижался щекой к широкой ладони. — Проклятие! Придется вскрывать глубже. Адский клинок вновь ударил под лопатку. Робин вцепился во что-то зубами, услышал сдавленное ругательство, и в рот попала теплая вода с привкусом соли и железа. Клинок погружался все дальше, норовя достать до самого нутра. Робин еще сильнее сжал челюсти и рухнул в темную бездонную пропасть.

***

Когда Робин снова открыл глаза, все еще стоял вечер. Или это уже другой вечер? Он лежал на сбитых простынях, весь взмокший. Грудь и торс стягивала повязка. Спина болела, но терпимо. Привкус макового молока ослаб, и сонный дурман постепенно рассеивался. Робин попробовал перевернуться на спину, но мешали подушки, позволявшие лежать только на боку. Кожа зудела от едкого пота. Чертово маковое молоко! Робин вытер лицо рукавом камизы, приподнялся на локте... Под правой лопаткой резануло. Он выругался и сел, стараясь не кривиться от боли. — Хозяин! Робин повернул голову. Рядом стоял встревоженный Мач с кубком в руке. Он и не слышал, как тот вошел... или подошел. — Я зову, зову, а вы стонете и не отвечаете! Хотел уже за ведьм... за госпожой Матильдой бежать. Она велела, если что не так, сразу к ней. — Сколько я тебе говорил, чтобы не звал меня хозяином? — проворчал Робин. — А я сколько говорил, что привык и отвыкать не хочу? — Мач улыбнулся и протянул ему кубок. — Пейте вот. Робин принюхался и уловил за травяным запахом знакомый терпкий оттенок. — Нет уж! — он оттолкнул кубок и спустил ноги с кровати. — Больше никакого макового молока. Вина принеси. И вымыться хочу. — Госпожа Матильда сказала, вам пока нельзя мочить рану. Мач смотрел так, словно прикидывал, не влить ли снадобье силой. Робин в ответ уставился на него самым мрачным взглядом, на какой был способен. — Но можно обтереться, я помогу, — Мач поспешно отошел и поставил кубок на стол. Робин предпочел бы обойтись своими силами, но понимал, что пока не справится, и кивнул. — Помоги. Смоченное в прохладной воде полотенце освежало, и вскоре он почувствовал себя если не лучше, то хотя бы чище. — Может, выпьете лекарство? — робко спросил Мач, явно не надеясь на согласие. — Я же сказал, больше никакого макового молока, — отрезал Робин и вдруг почувствовал, что голоден. — Вина дай. И поесть чего-нибудь. — Поесть — это я мигом! — Мач сразу повеселел. — Я до кухни и обратно, а вы ложитесь, госпожа Матильда сказала, вам лежать надо. — Я лучше посижу. Придвинь кресло к окну, а? И отодвинь эту тряпку. — Подушек тогда положу, вам спину беречь нужно, и так заново шить пришлось. Упали прямо в зале, — Мач ворчал, но кресло, куда сказано, переставил, отдернул занавеси. — Хорошо, сэр Гай подоспел, а то убились бы совсем, падали-то прямиком на каминную решетку. — Сэр Гай? — Робин приподнял бровь. — Не «чертов Гисборн»? — Ну... — Мач поежился. — От него у меня в кишках холодеет. Не знаю и знать не хочу, как умер Вейзи, слава Господу, я ничего не видел. Но раз сэр Гай на вашей стороне, и вы ему доверяете, я тоже буду доверять, — Мач помолчал немного и добавил: — И он за вас очень беспокоится. — Беспокоится? Робин попытался вспомнить, приходил ли Гай, пока он валялся, одурманенный сонным снадобьем. Всплывали обрывки то ли видений, то ли смеси бреда и кошмаров. Он уцепился за столбик балдахина и, шатаясь, поднялся на ноги. Потянул с кровати покрывало. — Вы ж шесть дней пролежали, лихорадка вас чуть не спалила, — Мач подхватил Робина под локоть, накинул покрывало ему на плечи и, поддерживая, довел его до окна. — Жаром от вас пыхало, как из печки. Сэр Гай, когда стражников не гонял и сэру Эдварду с бумагами не помогал, от вас не отходил. И обтирал, и повязки менял, кормил с ложки. Привел какого-то еврея, я уж думал, госпожа Матильда снова за поднос схватится или за что потяжелее... Садитесь-ка... Вот так, осторожненько, — он помог Робину устроиться в кресле, подсунул подушки. — Она ж его раз уже огрела, когда пригрозил, если вас не спасет, закопать ее живьем. Больше он с ней не ругался. — Да уж, с Матильдой ругаться себе дороже, — Робин усмехнулся, представив, как знахарка охаживает Гая подносом. Значит, не померещилось. — Не отходил, значит? — Не отходил. А нынче поутру, как вам полегчало, и горячка исчезла, так он и ушел. Но спрашивал про вас уже три раза. Мач вдруг опустился на колено, схватил руку Робина и прижался к ней губами. — Эй, Мач, ну что ты, — он мягко высвободил руку, потрепал друга по плечу. — Живой я. В Акре было куда хуже. — Госпожа Матильда сказала, уже антонов огонь начинался, — Мач встал, вытер ладонью навернувшиеся на глаза слезы. — Вы себя не берегли, и где-то грязь попала, засела глубоко, сразу и не распознали. А еще в Ноттингем поехали, швы разошлись... И лихоманка в кровь пробралась. — Обошлось же, — Робин слабо улыбнулся. — Все хорошо. Принесешь поесть? — Я быстро, вы только не вставайте, хозяин. Мач выбежал из спальни, а Робин откинул голову на подушку и устремил взгляд в окно. Уже стемнело. Зубцы башен и стен из серого камня четко вырисовывались на фоне черного неба. Гай шесть дней был рядом, а как ему стало лучше, ушел. И даже не заглянул, хоть и справлялся о нем. Робин вздохнул. Вроде только у них что-то наладилось — и снова наперекосяк. Они отвыкли полагаться друг на друга, отвыкли слушать, оба слишком упрямы. Придется привыкать, что Гай уже не тот мальчишка, который баловал младшего товарища, уступал ему. Но сначала нужно поговорить, объясниться... опять. Робину хотелось верить, что этот разговор будет легче предыдущего. Ветер донес запах свежего сена, — видимо, привезли с полей лошадям, — навоза из конюшен, ночных цветов, теплого хлеба, чего-то еще. Робин не отказался бы валяться сейчас на плаще под деревом в лесу, и чтобы рядом лежал Гай. Они грызли бы яблоки, — он честно отдал бы Гаю самые сладкие, — и разговаривали. Или молчали. Или целовались... а может, и не только. Вскоре вернулся Мач, принес крепкий бульон, немного мяса, теплую лепешку и вино. Придвинул табурет, составил все на него и уселся подле на другом табурете. Робин не спеша ел, наслаждаясь каждым глотком и куском, и слушал болтовню Мача. Новостей накопилось немало. Сэр Эдвард отменил два налога. В Найтоне отстраивали седьмой дом и новый амбар. Оттуда и обратно каждый день ездил нарочный — привозил вести и узнавал о Робине. Джак и Мэриан медленно, но верно шли на поправку. Фридрих просил передать, что помолвка состоится, когда все будут здоровы. Несколько лордов уже прислали людей, и теперь Гай гонял их вместе со стражниками. Один недовольный полез в драку, Гай отделал его до потери сознания и пригрозил утопить в нужнике. Другие недовольные сразу же забыли о недовольстве. Алан шнырял по замку, как хорь по курятнику: свел близкое знакомство чуть не со всеми молодыми служанками, сунул нос во все незапертые помещения и кое в какие запертые тоже. Был пойман Гаем при попытке подобрать отмычку к его сундуку, получил в ухо, поклялся больше так не делать, но ему никто не поверил. В какой-то миг Робин понял, что теряет нить разговора и словно проваливается в мягкую перину. Руки и ноги налились тяжестью, глаза слипались, и он заснул с недоеденной лепешкой в руке, успев подумать, что ему все-таки подсунули какое-то снадобье.

***

За высоким стрельчатым окном, забранным ажурной решеткой — край темнеющего неба, на котором зажигаются первые звезды. К вечеру безжалостная жара спадает, и уже не норовит опалить горло при каждом вдохе. Соленый морской бриз колышет синий муслин над ложем, холодит покрытое испариной тело, но Робин все равно плавится — изнутри. Хозяин веселого дома, лучшего в Акре, с равной охотой берет звонкую монету у соплеменников и христиан. Крестоносцы здесь частые гости. У золота нет ни племени, ни веры, ни имени, к тому же ублажать победителей выгодно. Победят другие, он точно так же будет ублажать их. Воздух пропитан ароматами жасмина, дорогих благовоний и похоти. По венам Робина густым жидким огнем медленно течет смешанный с медом пряный киф, под веками вспыхивают и гаснут маленькие солнца. У него стоит так, что член прижимается к животу, а ведь он излился уже трижды. Три рабыни — смуглые, по-змеиному гибкие, с гладкой атласной кожей — ненасытны в любви, как суккубы. Одна перекидывает ногу через бедра Робина и опускается на его вздыбленную плоть. Он накрывает ладонями высокие чаши грудей, сжимает обведенные красным соски. Девушка томно вздыхает и слегка покачивается на нем, как в танце, истекающее соками лоно сокращается тугими волнами. Робин притягивает к себе вторую сарацинку, проводит пальцами ей между ног, погружается двумя в жаркую влажность. Третья придвигается к изголовью, встает над Робином, и он чувствует терпкий запах ее возбуждения. Проводит языком по нежным складкам, лижет небольшой бугорок, сосет его, и вскоре девушка гортанно вскрикивает в экстазе. Они ласкают его и друг дружку. Робин изнемогает под их руками и губами, под скользящими по коже длинными волосами. Кажется, еще немного — и сердце разорвется, не выдержав бесконечного наслаждения, но желание все не ослабевает. Ему подносят чашу с холодным шербетом, он пьет, проливает на грудь, и девушки со смехом вылизывают его. Одна набирает шербета в рот, обхватывает губами вновь налившийся член Робина и берет сразу на всю длину, до горла. Тонкие пальцы, смоченные ароматным маслом, пробираются ему между ягодиц, гладят, проникают внутрь. Сочетание прохлады, обволакивающего жара и ласкающих изнутри пальцев прошивает удовольствием от макушки до пяток. Робин протяжно стонет, потолок и стены колышутся, он плывет в огненном мареве, опускает руку на голову девушки... И чувствует под ладонью не струящиеся шелковистые локоны, а спутанную густую гриву с застрявшими в ней листьями и хвоей. Он смотрит вниз и вместо изящной сарацинки видит Гая. Вокруг шумит лес, в просветах между деревьями ветер гонит по небу клочья облаков. В поясницу впиваются шишки, пахнет не благовониями, а сырой землей и прелью. Гай ласкает его, глубоко забирая член в рот, и не отводит потемневшего взгляда. Робин задыхается, вскрикивает... И мир осыпается черно-белыми осколками. Он падает в пропасть, но откуда-то знает, что разбиться ему не дадут...

***

Это пробуждение оказалось не таким отвратным, как предыдущие, и спину жгло меньше. Зато возникло новое неудобство: в паху все налилось горячей тяжестью. — Хозяин! Раздались торопливые шаги, остановившиеся у кровати. — Что ты подлил в еду? — недовольно спросил Робин, не открывая глаз. Он злился. Мач, конечно, хотел как лучше, но при этом отлично знал, что Робин не терпит действий украдкой. — Я... что дала госпожа Матильда, — Мач покаянно вздохнул. — Но не маковое молоко, клянусь! Она сказала, вам нужно много спать, чтобы набирались сил. И Эфраим тоже так сказал. Это еврей, которого сэр Гай привел. Они с госпожой Матильдой спелись... то есть поладили. Два лекаря, сами понимаете. Эфраим принес какие-то... Мач вдруг осекся на полуслове. Робин все же открыл глаза, и сердце перекувырнулось в груди — на пороге стоял Гай, как всегда в черном с головы до ног. Хмурый, осунувшийся, вокруг глаз залегли тени, правая ладонь перевязана. Он кивнул Мачу на дверь, и того как ветром сдуло. Гай закрыл тяжелую створку и прошел в спальню. Остановился около кровати, скрестив руки на груди. Взгляд был непроницаемым, словно там тоже захлопнули дверь, выточенную из куска синего льда. — Ваш бестол... Мач сказал, вам лучше, граф. Робину захотелось швырнуть в него чем-нибудь. Опять «вы» и «граф»! И тон как на придворном обеде — светски-любезный. Таким тоном равно обсуждают последний турнир и предлагают отведать вина с ядом. — Лучше, — столь же любезно ответил Робин, садясь. Ему даже удалось не поморщиться. — Благодарю, что спросили, сэр Гай. В синих глазах что-то дрогнуло, но они сразу вновь стали непроницаемыми и холодными. — Если вам что-то нужно, только скажите. Может, другие покои? Гай прошелся по комнате. Занавеси были отдернуты, и закатные лучи отбрасывали на его бледное лицо красноватые блики. Робин вспомнил Найтон-холл... и усилием воли отогнал возникшую перед глазами жуткую картину. — В южной башне больше солнца, и там спальни, предназначенные для королевской семьи. Робин окончательно вскипел. Гай хочет убрать его подальше от себя? Пусть он и говорил, что раньше не злился и ушел не потому, что хотел наказать — но сейчас-то злится. И ведет себя так, будто они чужие. Зачем тогда возился с ним? — Возможно, в южной башне и правда будет лучше. Гай медленно кивнул. — С утра распоряжусь, чтобы все подготовили. — Как только Матильда разрешит, я уеду в Локсли, — добавил Робин, с трудом сохраняя внешнее спокойствие. — Не хочу долго обременять своим присутствием. Гай втянул воздух сквозь зубы. — Вы... не обременяете. Сэр Эдвард пока остается в замке, он всегда вам рад и... — Я говорил о вас, сэр Гай, — перебил его Робин. — Мне кажется, мое присутствие в тягость именно вам. — Нет, я... Не в тягость, — Гай покачал головой, избегая взгляда Робина. — Просто... слишком много дел. Я зайду завтра. Он направился к двери. — Опять сбегаешь, да? — процедил Робин ему в спину. — Бросаешь справляться одного! Гай вздрогнул и замер. — Я не сбегаю. Ты заставил совет слушать тебя. Заставил даже этих трусливых крыс, Бервика и Хазелвуда, прислать в замок воинов. Я вбиваю в головы своим людям, что если меня не будет, то они подчиняются сэру Эдварду и тебе. И если появятся солдаты принца Джона, мы сможем ответить. Ноттингем — королевский замок, он принадлежит Ричарду и Алиеноре, принц Джон даже на правах регента не вправе требовать его сдачи. А нападение будет означать открытое выступление против короля, ты сам знаешь. И тогда мы будем защищаться. — Я знаю, что ты верен королю, что будешь защищать Ноттингем и не принесешь мою голову на блюде принцу Джону. Но я говорил не об этом! — Робин в сердцах саданул кулаком по кровати. — Я говорил, что ты бросаешь меня! В третий раз! Гай развернулся, шагнул было к нему, но остановился, мотнул головой. — Робин, все не так... — А как? Я не знаю, о чем ты думаешь, а то, что вижу, выглядит именно так! — последние слова Робин проорал, и зря. В спине резануло, дыхание сбилось, а на глазах от боли выступили слезы. Гай вмиг оказался рядом, от недавнего холода во взгляде и следа не осталось, теперь там плескалась искренняя тревога. — Не кричи. Позвать ведьм... Матильду? — Буду кричать, — просипел Робин, стараясь дышать неглубоко. — Потому что иначе ты меня не слышишь. — Ты меня тоже долго не слышал. — Ах, так это месть? За то, что не хотел с тобой разговаривать? — Никакой мести, — Гай сел на край кровати. — Просто... — Просто ты делаешь так, как правильно, — яда в голосе Робина хватило бы на десять человек. — Не спросив, а надо ли мне твое «правильно». — Я позову Матильду. Гай встал, и Робин поймал его за запястье, жалея, что не может ни встряхнуть хорошенько, ни врезать. — Нечего прикрываться Матильдой. Я не хочу, чтобы ты решал за меня, как лучше. Я хочу, чтобы ты говорил мне, что за чертово дерьмо творится в твоей чертовой голове! Да ты своему... сатане больше рассказываешь! Робин стиснул его руку изо всех имеющихся сил. Гай дернулся и скрипнул зубами, на лбу выступила испарина. — В чем дело? Робин быстро выпустил его, и Гай прижал ладонь к груди — правую, перевязанную. — Ерунда, — он криво улыбнулся. — Порезался на днях. У Робина промелькнуло смутное воспоминание, и он велел: — Покажи. — Ну что ты, порезов не видел? — Покажи! — с нажимом повторил Робин. Гай вздохнул, размотал льняной бинт, уходивший под рукав. Робин охнул и выругался. Ребро ладони и запястье выглядели так, словно их рвал клыками или грыз бешеный зверь. Самые глубокие раны были зашиты, багровый отек уже спадал, но действовать этой рукой Гай сможет не раньше, чем через месяц. Раскаленный клинок под лопаткой... Привкус железа и соли во рту... — Прости, — глухо произнес Робин. — Я не хотел. — Нечего прощать. У тебя была горячка, ты ничего не соображал, — Гай здоровой рукой взъерошил ему волосы. — Матильда сказала, что заживает быстро, с ее бальзамами и покойник бегать начнет. А левой рукой я владею так же хорошо, как и правой, обхожусь. И Альгер меня всегда прикроет. — Дай перевяжу. Робин бережно наложил повязку обратно, но выпускать руку Гая не спешил, гладил пальцами там, где не было ран. — Что ты опять себе придумал? — спросил он наконец. — Ничего я... — Говори. Гай прикрыл глаза и весь словно закаменел. — После того, что было в Найтоне... после смерти Вейзи... В общем, лучше мне держаться от тебя подальше. В Локсли мы поспорили, и я разозлился... — Гай... — Не на тебя. То есть на тебя, но не в том дело. Мы с Альгером больше часа друг из друга пыль выколачивали, чтобы я успокоился. Я боюсь тебя потерять. И если тебе будут угрожать, убью снова. Одного, десятерых, сотню — сколько потребуется, чтобы ты был в безопасности. Что если однажды кто-нибудь увидит или догадается?.. — Ты даже в детстве не попался, никому в голову не пришло подумать на тебя, — говорить на эту тему было непросто, но отмалчиваться Робин больше не хотел. — И за столько лет тоже. Почему должны догадаться сейчас? Считаешь, Алан может сболтнуть лишнего? — Если бы считал, он бы не шнырял сейчас по замку, а лежал по частям в волчьих или медвежьих желудках, — Гай все-таки поднял взгляд на Робина, пожал плечами. — Просто учитываю все варианты. В случае... сложностей не хочу, чтобы на тебя пало подозрение, что ты покрываешь одержимого убийцу. Поэтому решил, что мне лучше держаться в стороне. Робин с радостью врезал бы ему в челюсть, но от слабости кружилась голова. Он откинулся на подушки, потянул Гая за собой, и тот подчинился, улегся рядом. — Я не жена цезаря, и подозрения меня не пугают, — Робин пристроился щекой Гаю на плечо, окончательно отрезав ему путь к отступлению. — А что касается Вейзи... Он почему-то решил, что Мэриан — это Ночной Дозорный, напал на ее манор, ты пытался убедить его не делать глупостей, он замахнулся на тебя мечом, и твой сатанинский зверь его затоптал. Это засвидетельствуют двадцать твоих людей, верный короне граф Фридрих, полторы дюжины йоменов. Как и то, что когда Мэриан была в доме, Ночной Дозорный находился снаружи. Никто не обвинит тебя в убийстве Вейзи. — А ты? — Гай скользнул пальцами ему по шее, обвел ухо. — Я не только про Вейзи. Робина бросило в жар, тут же вспомнился овраг и сон. Если бы не чертова рана!.. — А я... расскажу тебе про убийство почти трех тысяч пленных. Только не сейчас, ладно? — Ладно, — Гай не прекращал гладить его шею, и Робин не выдержал, повернул голову. Рот сразу накрыли горячие губы. Гай целовал его не спеша, совсем не так, как в лесу, а словно пробовал на вкус редкое лакомство. Ласкал языком язык, легонько прихватывал зубами нижнюю губу. Задыхаясь, Робин откинул голову обратно ему на плечо. — На большее меня не хватит, — пробормотал он. Боль в спине сбивала возбуждение, но не до конца. — И что прикажешь делать со стояком? — Матильда сказала, пока не снимет швы, тебе даже дрочить нельзя, — Гай гнусно ухмыльнулся. — А мне можно, левой. И вот это уже месть. За Ноттингем и совет. — Я тебя убью, — мрачно посулил Робин, заодно сделав себе на будущее мысленную пометку, что плотские удовольствия могут стать хорошим способом отвлечь Гая от тяжелых мыслей. — Три раза. Но если останешься со мной, то два. А если с утра у меня снова будет стояк... — Матильда запретила, — Гай ухмыльнулся еще гнуснее. — Ну, ты же умеешь запирать дверь? — А ты попросишь прощения? — Если не скажешь Матильде. — Здесь много тяжелых предметов, так что не скажу. Спи, я останусь. Робин тихо рассмеялся и закрыл глаза. Больше никакого сонного снадобья. Ведь у него уже есть лекарство. _________________________________________ 1. Свеча — единица измерения времени, считалась по длительности сгорания. По всей длине свечи наносили отметки (шкалу времени), каждый интервал соответствовал, как правило, одному часу. Такие свечи обычно делали длиной от полуметра до метра, и, в зависимости от размера, четверть — это час или два. Продолжительность ночи измеряли количеством сгоревших свечей, как правило, уходило три летом и осенью, зимой больше. На вопрос — «Который час?» привычным был ответ — «Одна (две, три и так далее) свечи». В богатых домах был еще один вариант таких часов. По бокам свечи прикрепляли металлические штырьки, по мере прогорания они падали на металлический поднос, звоном извещая об определенном промежутке времени. Приставленный к часам слуга докладывал хозяевам, который час.