Глупость

      Миза потягивала американо из пластикового стакана, стоя в тени колонны в кинотеатре. Без плаща было немного непривычно, да и вообще «наверху» было непривычно. Слишком светло, ярко, чисто – искусственно. А искусственность Миза не любила больше всего. Ей казалось, что весь этот ненастоящий «верхний» мир давит на неё, сминая в картонку. Пытаясь сбросить с себя это чувство, она передёрнула плечами и ссутулилась ещё больше, надеясь стать незаметнее.       Она исподлобья глянула на Наки, наблюдая, как он, тоже не в привычном для него белом костюме, а в толстовке и джинсах, покупал билеты. Ему, похоже, нравился этот мир, и это заставляло Мизу кривить губы в циничной ухмылке. Он совсем ещё ребёнок, открытый абсолютно для всех, будь то психованный садист Ямори или женщина-кассирша, которая на данный момент с милой улыбкой продавала ему билеты. Наки откровенно рисовался перед ней, играя роль «наученного улицей хулигана», а та смеялась, так весело, что становилось тошно и обидно. Но Наки, судя по широкой улыбке от уха до уха, был доволен. Как будто вовсе не с едой разговаривает.       В какой-то момент он с улыбкой указал в сторону Мизы. Она невольно смутилась и, проклиная излишнюю разговорчивость Наки, попыталась прижаться ближе к колонне и полностью раствориться в её тени. Она, можно сказать, случайно здесь, а Наки делает из этого представление. Раздражает.       Наконец, в последний раз перебросившись парой фраз с кассиршей, он быстро вернулся к Мизе и зашёл в тень колонны, держа в руках два билета.       — Вот, держи, старуха. — Он протянул ей один и, едва она взяла его, схватил за плечо и потащил в зал. Миза поморщилась сначала от бесцеремонной клички, потом от грубых прикосновений, а затем и от слишком яркого для неё света в холле. Ей точно не нравилось находиться здесь. И угораздило же её согласиться последить за этим неотёсанным идиотом в свой выходной.       Практически бегом – Миза едва поспевала за широко шагающим Наки, пытаясь не расплескать кофе в стакане, – они минули высокие колонны и подошли к нужной двери. Отдав билеты контролёру (с которой, конечно же, этот идиот тоже намеревался пофлиртовать, если бы Миза не оттащила его силой), они вошли в тёмный зал, освещаемый только огромным экраном. Под мигание коротких рекламных роликов они тихонько прошли на последний ряд и сели позади немногочисленных зрителей.       Миза поёрзала в мягком кресле, пытаясь привыкнуть к громкому звуку динамиков, а затем глубоко вздохнула. В зале работали кондиционеры, и хоть запах был совсем не такой, как в подземельях, да и воздух слишком сухой, но темнота и прохлада заставили её немного расслабиться и поверить, что всё не так плохо.       Однако уже титры заставили Мизу напрячься: всё было таким… пастельным, красивеньким, с лирической музыкой – в общем, слишком сладким, и этот «сахар» оседал на зубах и склеивал челюсть намертво. Она медленно повернулась к Наки, который с интересом смотрел в экран, а затем взглянула на билет в руке. Прочитав название, она скривилась: хороший фильм «Силой любви» не назовут. Ниже значилось – «мелодрама». Замечательно. Даже интересно, фильм выбрал этот идиот или ему кассирша посоветовала?       Почему-то срочно захотелось курить, чтобы перебить эту сладость, но выходить было уже поздно, потому она только раздражённо откинулась на спинку кресла и, потягивая горький кофе из стакана, начала исподлобья наблюдать за действием на экране. Унылые сцены, до зубовного скрежета предсказуемые, слишком приторные или, наоборот, слишком трагические сменяли друг друга. Вот герой и героиня познакомились по, конечно же, невероятной случайности (которая – Миза уверена, хотя никогда не ходила в кино – шаблоном переходит из фильма в фильм). Вот они счастливы, хоть на открытках рисуй, и Миза думала, что хуже уже и быть не может. Но всё стало необратимо хуже, когда герой сообщил своей возлюбленной, что его друга детства убили и он вынужден уехать, но попросил дождаться его. Миза уже хотела прыснуть с досады, хлопнуть в ладоши, сказать «Я так и знала», но в этот момент с кресла Наки донёсся всхлип. Она замерла, глянула на него и тут же прикрыла глаза, обречённо выдохнув: Наки вовсю рыдал, кусая кулак, и смотрел только на экран. И плакал совсем не искусственно, а по-настоящему, только легче от этого Мизе не было. Тихие задушенные всхлипы сильно действовали ей на нервы, а кофе, как назло, закончился. «Почему плачет он, а стыдно мне?» — подумала она, сминая в руке пустой стакан. На душе с каждой секундой становилось всё более гадко.       Потом началось страшное: отец героини заставил её дать обещание выйти замуж за другого, все начали готовиться к свадьбе, а в это время герой, узнав, что героиня ему изменила, в ярости решил вернуться обратно. Наки уже наклонился вперёд и, облокотившись на спинку впереди стоящего сидения, громко шмыгал носом, иногда утирая лицо длинным рукавом толстовки. А Мизу раздирало желание либо сдохнуть от скуки, либо съёжиться и исчезнуть, провалиться сквозь землю от стыда за своего напарника. Но, кое-как перебарывая эти отвратительные ощущения, она оставалась на месте и, подперев щеку кулаком, смотрела уже скорее не на экран, а на Наки. Подмечать его реакцию на каждую сцену – единственное, что могло её сейчас отвлечь и развлечь, и это было гораздо интереснее, хотя и предсказуемо, как сам фильм.       Когда герой накануне свадьбы вернулся в город и пришёл к героине, чтобы высказать ей всё, Наки зарыдал особенно громко, и Миза, шикнув, схватила его за плечо и стянула с чужого кресла, прижимая к спинке его собственного. Наки всхлипнул, возмущённо глядя на неё влажными глазами, и она угрожающе посмотрела в ответ, намекая, чтобы он заткнулся – лишнее внимание им было ни к чему.       — Неужели тебе их ни чуточки не жаль? — спросил он тихим срывающимся голосом и снова скосил глаза на экран. Там была кульминация их эмоционального диалога, где героиня слёзно рассказывала, что её принудил отец. Рот Наки снова скривился от плача, и Миза, сжав его плечо, тихо, но твёрдо позвала:       — Наки, посмотри на меня.       Тот, вот-вот готовый разрыдаться, снова перевёл взгляд на неё, и Миза, не желая больше выслушивать его всхлипы, приблизилась к его лицу и поцеловала в губы. Наки сначала хотел было вырваться из её хватки, но она стиснула его плечо ещё сильнее, не давая отстраниться и заорать, зарыдать или что он там ещё мог выкинуть. Наки замер, а после робко подался ей навстречу, и Миза, поняв, что её план по выбиванию из его чувствительной башки этого дерьмового фильма прошёл успешно, отстранилась и провела языком по своим губам. Вкус соли и кофе смешался, оставляя на языке странный привкус. Не сказать что это было противно – честно говоря, она ожидала худшего.       — Успокоился? — спросила Миза, пристально посмотрев в его разом вытянувшееся лицо – рыдать дальше он явно не собирался, это радовало. — Славно.       — Погоди… — выдохнул Наки, взглянув на неё широко распахнутыми, поблёскивающими в темноте глазами, и шумно втянул носом воздух, утирая щёки рукавом. — То есть мы теперь спруты?       Миза непонимающе нахмурилась, а переведя на нормальный язык, закатила глаза.       — Супруги. — Наки ошалело улыбнулся, и она фыркнула. — И нет, мы не супруги. — Она отвернулась, невидяще уставившись в экран, где счастливая пара во всю радовалась воссоединению. Раздражение снова затапливало её изнутри, но теперь с примесью смущения. А смущаться Миза уже отвыкла.       — В смысле «нет»? — резко возмутился Наки, и пара человек в зале кашлянули и заскрипели сидениями, оборачиваясь к ним. Он съехал с кресла, скрываясь от посторонних глаз, и громким шёпотом продолжил: — Мы только что целовались, разве не этим занимаются супруги? Или для тебя это ничего не значит? — На последнем слоге его голос опасно дрогнул, и Миза, не желая выслушивать очередную порцию рыданий, быстро ответила:       — Супругов связывают не только поцелуи.       — А что ещё? — с интересом спросил Наки, придвигаясь ближе, и она облегчённо выдохнула. Хоть отвлечь его от неудобных вопросов просто, уже хорошо. Потому что, ну серьёзно, он не поймёт, что для неё, взрослой женщины, поцелуи уже ничего не значат, что она может запросто поцеловать любого члена Аогири. Лениво прокрутив в голове то немногое, что знала о браке, она наконец ответила:       — Ну, супруги дают друг другу обеты.       Наки непонимающе повёл плечами.       — Еду друг другу приносят, что ли? — спросил он, и Миза покачала головой.       — Обеты, не обеды, – это определённые обещания. Защищать там, заботиться. — Она неопределённо махнула рукой.       — И всё? — удивлённо спросил Наки.       — Ну, там, быть вместе и в горе, и в радости, и прочее, — быстро закончила она и замолчала, ясно давая понять, что больше ничего говорить не будет. Просто потому что не знает, хотя в этом ей тоже сознаваться не хотелось.       Наки сел ровно на кресле и тоже уставился в экран. Миза скосила на него глаза и едва заметно улыбнулась: Наки думал. Он теребил пальцами ухо, совсем не интересуясь фильмом, в то время как его мозг – она почти слышала – усиленно работал.       Решив хотя бы досмотреть фильм без всхлипываний под ухом, Миза вновь посмотрела на экран, где герой уже стоял на одном колене перед героиней, как вдруг её снова дёрнули за рукав. Она недовольно повернулась, про себя обругав активного юнца.       — Я – твой супруг, — довольно произнёс Наки, не заметив её красноречивого взгляда. Миза поперхнулась.       — С чего это? — Она не была готова к такому повороту.       — Я обещаю заботиться о тебе, защищать тебя, быть с тобой и на горе, и в радуге, и обеды тоже обещаю носить, — на одном дыхании произнёс он. Миза отвернулась, скептически хмыкнув и вскинув бровь.       — Какой ты ещё маленький и глупый, Наки, — проговорила она, чувствуя, как на плечо легла тяжёлая блондинистая голова. На экране героиня ревела от радости, когда её новоиспеченный жених надевал ей кольцо на палец. И фильм тоже глупый, разве так бывает в жизни?       А ещё улыбка, глупая, широкая, счастливая, всё никак не слезала с её лица.