Пёс

Я шёл тогда деревней. Она казалась одинокой, почти покинутой: так тихо и пусто. И ощущение, что вот-вот выпрыгнет какая-нибудь дикая кошка или собака, пугая своим внезапным появлением. Впрочем, неожиданный гость действительно встретил меня: какой-то пёс, дворняга рыжей окраски с грязным висячим хвостом, сидел в конце улицы перед поворотом и смотрел на меня своими чёрными влажными глазами, и такими печальными они казались, такая вековая тоска застыла в них, что я, сам того не понимая, уже стоял перед ним и хлопал по голове, что-то ласково приговаривая. А пёс улыбался, странно так, по-собачьи. Понравился он мне. — Где твой хозяин? Отведи меня к нему. — Он махнул хвостом и действительно куда-то пошёл. Кажется, я уже проходил по этим местам ранее, но сейчас доверялся новому другу. Наверное, в прошлый раз, когда я был тут, меня и заприметили. Пёс хромал на заднюю лапу, а хвост, — это я обнаружил позже, — был чуть обрублен. Он шёл по улице деревни, но мне всё казалось, будто он идёт по собственному дому, такой величественной и уверенной была его походка. Даже наклон головы выдавал в нём хозяина. Не вязался этот образ с тем, который я видел несколько минут назад. Дома, заброшенные и одинокие, всем своим видом приковывали внимание к себе. Мне представлялось, как они кричат о помощи, видя отъезд или смерть своих хозяев. Картина была ужасной, и я решительно вновь отвёл взгляд на своего провожатого. Он вёл меня куда-то по заросшей дороге. Иногда, очень редко, среди пустующих зданий я видел домашнюю живность: гуси, куры, даже козы… Они смотрели на меня своими выпученными глупыми глазами, недовольно и боязливо держась подальше от забора. Пару раз на деревьях я встречал кошек, внешне очень похожих друг на друга. Они лениво наблюдали за нами, дергая длинными облезлыми хвостами. Дом, у которого мы остановились, едва ли можно было назвать красивым. Да и вся деревня казалась какой-то неопрятной, неухоженной и, возможно, даже кривобокой. Пёс пролез между двумя полусгнившими досками, которые прежде были частью забора, а сейчас стояли прислонёнными к остаткам от него. Я обратил внимание на тропинку, заросшую травой, но прошёл мимо неё, надеясь найти более ухоженный путь к дому. Яблонька у забора, кстати, показалась мне весьма красивой. Немного искривленная, с тяжёлыми ветками, на которых зрели плоды, она была какая-то родная, искренняя. Мне тут же вспомнилось собственное детство, когда я, будучи ещё совсем мальчишкой, залез на яблоню у нас в саду. А она была высокой, с длинными, но тонкими ветками. Одна из них не выдержала моего веса и сломалась. Я свалился на землю и, кажется, сильно повредил спину. Дед тогда выбежал на улицу, увидел, что произошло, и давай бегать вокруг дерева, качать головой и осматривать эту самую ветку. Крупной она была, с яблоками, из-за чего дед сильно разозлился, долго кричал на меня и даже хотел отхлестать. Бабка его тогда с трудом угомонила. Впрочем, он у меня отходчивый: загорелся, а потом раз, и всё, чай пьем и мирно говорим о малине, которая стала приживаться. Эта яблоня была больна. Не знаю чем, но помню, что и у нас было так же. Её словно скрючило, а на листьях стал появляться белый налет. Дед долго горевал после того как срубил дерево, говорил, что он еще мелким его посадил, лет, наверное, в десять. Яблони столько не живут, а эта выжила и даже урожай давала. Впрочем, яблоки были невкусные, горькие, но зато свои и любимые. Пёс уже пропал из виду, и мне пришлось идти в одиночестве вдоль кривого забора, который со всех сторон ограждал дом, что хоть и выглядел добротно, но мне почему-то сразу же стало ясно, что живёт в нём одинокий мужчина: едва заметные занавески, виднеющиеся сквозь маленькие окошки, бледные и облезлые. Женщина бы не допустила, чтобы кто-то видел подобное. Да и сам двор несколько неаккуратный: ни всяких цветов, которые так любят сажать под заборами да окнами, ни горшочков да баночек, в которых лежало бы что-то, приготовленное хозяйкой. Всё кругом словно умирало, медленно и болезненно, от этого и мне на душе тоскливо становилось. Калитку я так и не нашёл, но небольшая дыра в заборе ясно говорила, что именно здесь она раньше и была. Пёс меня, кстати, всё же встретил. Смотря своими печальными чёрными глазами, в которых я видел вековую грусть и тоску, он стоял рядом с домом, как бы намекая мне, что именно сюда я и должен войти. Изначально мне показалось, что этот дом так же, как и другие, заброшен, и пёс привел меня сюда, чтобы я посмотрел, как печально и одиноко он живёт, но затем я услышал негромкое козье блеяние и гогот молодых гусей, а на заднем дворе оказался небольшой огород, засаженный картошкой, ещё не цветущей (рано для этого), и подсолнухами, достаточно высокими, но не распустившимися. Пёс сел у скамейки, рядом стояла покосившаяся будка блеклого серого цвета, в которой, видно, он и жил. — Зачем же ты меня привёл сюда? — посмотрев на своего молчаливого собеседника, я присел, ожидая чего-то. Устал, всё утро шёл, вот отдохнуть и захотелось. Пёс мне не отвечал, лишь изредка дергая хвостом, прогоняя немногочисленную мошкару. Просидел так, наверное, минут десять, когда услышал новый звук, исходящий из дома. Скамейка находилась как раз под окнами, поэтому звук шёл, скорее всего, с кухни, потому что я услышал громкий звон посуды, а после тяжёлый хриплый кашель. От неожиданности я даже вздрогнул. Постучав в стекло с красивыми светло-голубыми наличниками, я немного отошёл. На меня смотрело старое сморщенное лицо старика, который, выглянув в окно, как-то странно скривился. Я улыбнулся и махнул рукой, вызывая его к себе. День был чудесный, тёплый, с лёгким ветерком, прогонявшим сильную жару. Мой дед любил такие дни… Старик вышел из дома. Сгорбленный и сморщенный, с впалыми щеками и худощавыми руками, не прикрытыми рукавами старой рубашки, он держал в руках какую-то трость, искривленную, как и он сам. Смотря на меня своими маленькими глазами, он сел на скамейку, так и не сказав ни слова. Пёс же, завидев хозяина, радостно замахал хвостом, пытаясь вызвать одобрение. — Мимо шёл и встретил этого красавца, — кивнув на собаку, внимательно наблюдавшую за нами, я лишь вскинул брови, замечая, как быстро сменяется выражение печальных глаз, становится искренним и преданным. — Глупый пёс. — Старик хрипел и тяжело дышал. Мне пришлось отойти в сторону. Почему-то казалось, что он, отвыкший от человеческого общества, остро отреагирует на любое вторжение в его личное пространство. Наверное, привык общаться только с псом да козой. Всегда считал это странным: человеку необходимо общение, а он живёт здесь, совсем один. — Почему же глупый? Вы посмотрите, какие у него глаза умные. Старик почему-то рассмеялся своим сиплым смехом, держась за грудь, а кривая трость, такая же старая, как и он сам, чуть тряслась. Он выглядел таким печальным, с бледным лицом и слезящимися глазами, в которых не было и намека на веселье. Он страдал, а я не знал, как можно ему помочь. — Умный пёс в минуту опасности не прячется в конуре, а защищает хозяина. Он бросил взгляд на собаку, недовольный и злой, словно ругая его за все проступки, но пёс лишь завилял хвостом и наклонил шею. От этой картины мне хотелось улыбаться, но, заметив лицо собеседника, озлобленное и уставшее, передумал. Морщины, казалось, закрывали его глаза, не давая ему смотреть на цветущий мир. Всё это вызывало у меня жалость. — И что же, такой трус? — Ещё какой. Старику тяжело давалось говорить. Он словно выплёвывал все эти фразы, тяжело дыша, а седая голова чуть дрожала. Я бы дал ему, наверное, лет девяносто, но на деле, как выяснилось позже, ему едва было шестьдесят. Тяжела у него была жизнь, вот и постарел он сильнее, чем другие. Он внезапно схватил одну из палок, которые валялись по всему двору, и быстро бросил, не прицеливаясь. Палка не пролетев и двух метров, тут же упала, как раз в то самое место, где сидела собака. Пёс взвыл и, вскочив, спрятался в будке, лишь высунув морду и с некой обидой смотря на хозяина. — Видишь, какой трус, — и, словно довольный своим представлением, он вновь рассмеялся. Смех его был хриплым, а я, если бы не видел лица старика, подумал бы, что он задыхается от кашля. — За что же вы так его? Посмотрите только, какой пёс хороший. — Хороший? Этот-то хороший? Вот был у меня один, вот он был хорошим псом. В холке доставал мне до груди, — он улыбнулся и, вспоминая что-то, продолжил, и такой теплой любовью звучал его голос, что я не смел прервать. Подумал, что старик прожил в одиночестве несколько лет, ни с кем не разговаривая, и вот к нему заглянул странник, а всё то, что у него скопилось за это время, требует выхода. Это казалось печальным. — Выглядел мой Бархан как волк. Не удивлюсь, если и был помесью волка с дворнягой. Любил его сильно, баловал всем, чем возможно было. А в то время всё по-другому было, не так, как сейчас. У нас тогда и хозяйство своё было, и животинка была. Всё по-другому было, — старик улыбнулся. Глаза его, скрытые морщинами, заблестели, и я понял, что просто обязан выслушать его. Кто знает, сколько ещё отведено ему жить. Может быть, я последний, с кем он поговорит. Старик молчал недолго. Пёс, кстати, уже вылез из своей конуры и сидел рядом со мной, внимательно наблюдая за хозяином, словно дожидаясь нужного момента. Я ещё не понимал, что это может значить, лишь знал, что важно. Не впервые такое происходило. — Бархан мой, хоть и злым был, любил меня. Порой приду я домой, уставший после того как скот забивал, а он присядет рядом, свою голову мне на колени положит и успокаивает. Хвост-то у него длинный, вот он этим хвостом мне ноги обвивал и грел. А мне и хорошо было, старел уже тогда. Мы сидим, дома тихо. Я кровью пахну, а он, хоть и волк наполовину, и ухом даже не дергал: сидел так спокойненько, словно мне помочь пытается. Соседи не любили Бархана моего, говорили, мол, кур у них душил. Чушь! Ни одной курицы не задушил: в лес охотиться бегал, а деревенских не трогал. Но и к себе никого не подпускал. Помню, случай был: сосед решил топор у меня стащить, думал, не замечу, а у меня Бархан только взял и сзади появился у него. Сосед испугался, убежал, наверх куда-то взобрался, так я его и застал: он то ли на крыше сарайки, то ли на дереве каком, а Бархан мой снизу сидит, хвостом дергает да наблюдает, чтобы пленник не сбежал. Я улыбнулся, представляя мужика, который прячется от огромной черной собаки и истошно кричит о помощи, а никто, так же боясь сурового сторожа, ему не помогает. — Недолго прожил мой Бархан. Уехал я на неделю в большой город, уж не помню зачем, а приезжаю: лежит он у крыльца, а в боку рана зияет. Ну, я, естественно, сразу понял, чьих рук дело, ведь ружьё у нас в деревне было только у трёх мужиков: одним из них я и был. Как уж ни ухаживал за ним, как бы не умолял его не помирать, а всё равно… Помер, оставил меня тогда одного. Тоскливо после стало, одиноко. Некому теперь утешить, некому скуку развеять. Бархан-то, как в деревню заявится с охоты, всех местных собак на место поставит, что те и нос показать боялись. Вот какой пёс был! Старик замолчал, отстраненными глазами смотря куда-то в сторону, мимо меня. Мне казалось, что он сейчас видит самого себя много лет назад, вместе со своим псом Барханом, местной грозой деревенских мужиков. — Ну что же вы так, посмотрите, какая у вас замена живет. Он же умный такой. Что же вы так грубо с ним? — Я, обиженный за моего молчаливого друга, посмотрел в его понимающие глаза, которые словно и говорили: «Так и так, ничего сделать не могу. Может, хоть ты что исправить сможешь». Старик лишь хмыкнул, удобнее устраиваясь и сильно кашляя. — Умный, не умный? Какая разница для пса? Порядочный пёс что должен делать? Хозяина охранять. А этот только и может, что жрать да прятаться при малейшем шорохе. — Зря вы так наговариваете. Умный он, добрый. И глаза у него, вон какие, словно человеческие. — Всё одно, всё без разницы, — старик махнул рукой, словно попытался отделаться от навязчивой мухи, и задумчиво замолчал. Я же стоял, не зная, как себя вести: видел, что он выговорился, теперь ему бы отдохнуть, поспать, но и уйти не мог. — Может, вы мне его отдадите? Заберу его себе, а вы новенького щеночка возьмете, такого, какой именно вам нужен. — Прости, конечно, сынок, но этот со мной останется до самой смерти. Я его как на свалке нашёл, как приютил, так и не отдам. Иначе совсем один останусь, а в одиночестве, знаешь, умирать никому не хочется. Он, хоть и трус тот ещё, но живое существо, с ним мне спокойней. Пёс смотрел на хозяина верными глазами, и у меня не хватило духу настаивать на своём: понимал, что тот прав, да и не пойдёт он со мной. До самого конца будет со стариком. Дальше пошёл я, провожаемый всё тем же молчаливым другом. Мы дошли вместе до конца деревни, где тишина прерывалась редким гоготом гусей или лаем собак. Пёс смотрел на меня своими умными глазами, и я не знал, как поступить: увезти с собой, уж больно мне понравился, или оставить здесь, с хозяином, который его не ценил. Кажется, пёс заметил моё сомнение и понял его причину: он встал и, махнув на прощание длинным висячим хвостом, ушёл обратно, ни разу не посмотрев на меня. Я навсегда запомнил эту рыжеватую грязную спину и чуть хромающую походку. Мне пришлось идти дальше уже в одиночестве. Ни о чем, кроме как о новом друге думать я не мог. Умный пёс, понравился он мне.

***

Через год, когда снега стаяли, а дороги стали более или менее сухими, я вновь отправился в путь. Решил пройти через ту же деревню, чтобы посмотреть, как живёт тот умный пёс. Не забывал его зимой, думал, может, получится забрать к себе. Деревня совсем выродилась: жило там от силы две семьи, и те готовились переезжать, не хотели умирать в глуши. Дом удалось мне найти с трудом. В прошлый раз меня провожал пёс, и так получилось, что внимания на дорогу я почти не обратил. Яблоня, кстати, всё же погибла. Не перенесла мороза: зима в этом году выдалась холодная. Дом выглядел заброшенным, опустошенным. Казалось, что он осел. И веяло от него одиночеством и тоской. Я стоял у забора, боясь переступить эту границу, разделявшую меня и тайну, что хранило это место. Хотелось и одновременно не хотелось знать, жив ли мой друг или давно покинул его. Мужчина, единственный на всю деревню, подошёл тогда ко мне и, протянув руку, рассказал, как старик, сильно страдая, задыхался от кашля. Около четырех месяцев назад его мучения прекратились: умер в сильную вьюгу. Пёс продержался после него ещё месяц или два, всё сидел на крыльце, положив голову на лапы, и ждал. Чего ждал, они не знают. Может, смерти, а может, надеялся, что хозяин ещё вернётся. Мне не хватило сил переступить эту границу. Помню, слёзы тогда были на глазах, жаль было и пса, и этого одинокого старика. И думал всё: а вот оно как бывает, любишь так сильно, а в ответ лишь пустота. Но тут же понимал: не стал бы пёс так тосковать, если бы старик не любил его. Как-никак, но вместе они жили совсем одни. Странные у них отношения были. Но жаль того пса. Умный был. И глаза у него были такие же: умные, почти человеческие, осознанные.