Мы умираем, обогащенные любовью, путешествиями — всем, что вкусили, телами, в которые вошли, по которым плыли, как по рекам мудрости, характерами, на которые мы взбирались как на деревья, страхами, в которых прятались, как в этой мрачной пещере… Хочу, чтобы все это оставило след на моем теле. Мы — истинные страны, а не те, что начертаны на картах, что носят имена могущественных людей. х/ф «Английский пациент» (1996 год)
Shine On You Crazy Diamond – Part I
Когда в прошлом мы межевали землю нашей, тогда ещё бескрайней, планеты миллионами жизней, мы называли это бессмысленной трагедией. Звёзды были так далеки и беззвучны, а песок, что грел наши ступни, не поддавался измерению. И мы, радостные животные, даже не могли понять, почему миллионы крошечных существ не могут ужиться на такой огромной тверди. Счастливые были времена для тех, кто вспомнит о них, и ужасные для тех, кто прожил их, прочувствовал на своей шкуре. Если бы наши предки знали о том, что всего через несколько столетий мы будем межевать абсолютное ничто миллиардами жизней, они бы не смогли подобрать должного определения для такой… «трагедии». Всё же одно дело, когда твоё тело поглощает земля, тебя породившая. Другое, - когда атомы твоего тела уходят в бесконечный простор, чтобы через несколько тысяч лет быть поглощёнными какой-нибудь безумной звездой. Еще никогда за всю историю человеческого существования война не была такой бессмысленной. Раньше всё было проще и понятней: кто-то хотел отнять у тебя дом и семью (по крайней мере, так говорили те, кто этот дом тебе предоставлял, они называли себя «государством»), ты брал оружие и становился цифрой в военной бухгалтерии. Сейчас огромные уродливые куски металла плавают в этом бесконечном космосе, как жирные утята в тинистом, зачахшем пруду, постепенно превращающемся в болото. Мы убиваем друг друга за очередной кусок минеральной породы, на который никогда не ступит нога человека. Эти камни никогда не станут нашим домом и не породят жизнь. Они нужны лишь для того, чтобы быть переработанными и слопанными нашей цивилизацией. Точно так же, как и мы. Те, кто нажимает на спусковой крючок. Мы нужны лишь для того, чтобы быть цифрой в военной бухгалтерии. Лакатош никогда не задумывался об этом. Он оставлял подобные рассуждения моему уставшему рассудку и сознанию. Весёлый был парень, этот Карой Лакатош. Кажется, он был венгром. Впрочем, сейчас все люди делились на тех, кто был рожден в колыбели человечества, и тех, кто никогда не дышал воздухом Земли. Лакатош относился к первой категории людей, может быть, поэтому в нём было столько жизнерадостного счастья, стремления жить и впитывать всё, что его окружало. Как хорошее, так и плохое. Карой проглатывал любовь и ненависть, боль и секс и никогда не жалел о содеянном. Я завидовал его стойкости и твердости, которой мне так не хватало. И, несмотря на это, именно я был командиром звена, в котором служил Лакатош, хоть он и был рождён для этой роли. Вероятно, военной бухгалтерии было виднее, для чего была рождена та или иная цифра в строке. Жизнь Лакатоша я ставил выше своей, исходя чисто из рациональных соображений. Карой был отличным человеком, после очередной войны «кого-то» с «кем-то» он определённо женился бы, обзавёлся детьми и пустил корни. Когда мы проходили психологический тест в академии, во время вербовки, инструктор потребовал нарисовать дерево. Я обошёлся простым, схематичным чертежом – «палка-палка» и готово. Могучий венгр пять минут старательно выводил такое же могучее дерево, глубоко пустившее корни в белый лист бумаги. Может, поэтому меня назначили командиром? Корпусу нужны были «лёгкие» люди, подсознательно не задумывающиеся о том, чтобы крепко-накрепко связать свою жизнь с другой жизнью. В общем, представление о Лакатоше у вас должно было сложиться именно такое, какое я и хотел донести. Лакатош был источником жизни, я же мог источать только вопросы и сомнения. Подвергая всё проверке и критике, я не мог найти идеальный стержень своей жизни, чтобы стать таким же добрым великаном. Критическое мышление, видимо, высоко ценилось в академии. Выше, чем стремление пустить корни. К сожалению, противоположный пол ценил это качество куда меньше. Хоть я и был самодостаточным человеком, не зависящим от других во многих философских вопросах, сама матушка-природа заложила в меня механизм развития. Согласно этому животному механизму моё естество требовало присутствия другого человека. Как бы я ни старался заткнуть этот механизм своей холодной трезвостью, жизнь прогревала моё тело, тащила его туда, куда мне идти не хотелось бы. Да, успехом среди женщин, как Лакатош, я не пользовался. Но смешав трезвость и подсознательное влечение, мне удалось вывести такую формулу, которая позволяла мне находить… моих людей. Тех, с кем я и должен был быть, удовлетворявших запросам трезвости и животного инстинкта. Разумеется, таких людей было немного. И, как это бывает, их общество я, порой, совершенно не ценил. Впрочем, сейчас это уже было не важно. Следуя заложенным координатам, пассажирский челнок прибыл точно туда, куда я и хотел, – в неизвестность. Космос был хорош тем, что принимал всё, что в него попадало. И каждый мог найти свой уголок. Для любви и смерти. Сейчас эта бледно-голубая планета, окаймлённая тёмными поясками, должна была стать моим хосписом. В этом «доме радости» принимали тех людей, чей путь подходил к логическому завершению. И судя по тому, кто был в пассажирском отсеке, судно моей жизни огласилось мрачными криками «земля!». Именно так – долгое и томительное путешествие подходило к концу. Как это ни странно, но за бескрайней водной гладью оказался чужой берег, который и должен был стать моим последним пристанищем. Называть планету мне совершенно не хотелось, а использовать код из базы данных казалось неуместно. Пускай это будет планета Вирхинии, моей одинокой спутницы, томившейся в отсеке за спиной. Да, именно так, планета «Вирхиния Толедо Контрерас». Вокруг этой лазурной капли в чёрном пространстве обращалось множество мелких лун. И только одна луна была достаточно велика, чтобы оставить такое же чёрное, как и окружающее пространство, пятно на девственной поверхности Вирхинии. Всё это соответствовало той Вирхинии, что была рядом со мной. Всю жизнь вокруг неё вились маленькие человечки, старавшиеся своим существом запятнать жизнь Вирхинии, оставить на ней свой след. В виде обручального кольца, безрассудного и дикого секса - варианты способов не имели значения, Вирхиния сохраняла чистоту своей лазури. Чистоту безумного бриллианта, в гранях которого можно было утонуть и никогда не достичь дна. Вирхиния была именно таким «безумным бриллиантом». И когда Вирхиния достаточно созрела, чтобы притянуть к себе луну покрупнее, в её жизни появился я.Welcome to the Machine
- Эхо-2-0, вы слишком близко к зоне ракетного перехвата, скорректируйте курс на 14 градусов по текущему азимуту. - Эхо-лидер, вас понял. - Эхо-лидер, это Кукри-лидер, приближаемся к зоне контакта. - Кукри-лидер, вас понял, займите позицию на «семь», чуть выше нашей. - Принято. Тело неприятно зудело, и причина зуда была вовсе не в плотном защитном костюме и не в повышенной температуре внутри кабины. Да, я потел как скот, ведомый на бойню. Мои подмышки превратились в озёра Эри, а по спине струился Ниагарский водопад. Сама смерть не столь страшна. Ну да, в тебя могут попасть ракетой или разрезать на части крупными снарядами, пущенными из магнитного ускорителя. Но это будет быстрая и чистая смерть, ты не сгоришь: стоит кабине истребителя разгерметизироваться, как вакуум слижет твой огонь невидимым языком. А этого я боялся больше всего – сгореть заживо. Как те бедные парни, что летали в двадцатом веке на горючих корытах, нещадно бросаемые ветром судьбы под зенитный огонь, превращавший их в живые факелы. Вот это была адская смерть, под стать войнам, что тогда бушевали. А что сейчас? Сейчас век высоких технологий и изящества. Тебя распылят на атомы высокотехнологичным устройством, которое стоит дороже, чем весь твой доход за всю жизнь. И умрёшь ты без каких-либо переживаний. Тебя просто выключат, а твою цифру вычеркнут. Цивилизованные времена. Человек наконец-то научился уничтожать себе подобных в титанических масштабах, но делать это с комфортом, как для себя, так и для своих жертв. - Эхо-лидер, десятисекундная готовность, – раздалось в шлеме. Откинув прочь ненужные размышления, я вновь вернулся к своему обильно потевшему телу, запертому в жаркой кабине маленького остроносого кораблика. Корабль Лакатоша висел за моим хвостом, как и ещё шесть точек, разбитых на боевые двойки. - Эй, Эхо-лидер! – стоило мне подумать о напарнике, как он сразу же отозвался в моём ухе. Словно между нами была установлена скрытая телепатическая связь, о которой знали только мы. – Эхо-лидер, не жалей ни о чём. Произнёс он по каналу внутренней связи свою коронную фразу и рассмеялся. - Поди на хрен, - сохраняя серьёзный тон, ответил я, тайно завидуя его природному спокойствию. Под заливистый смех венгра мы вступили в бой. Бой, в котором три мои точки пропали с навигационного экрана. Бой, после которого в моей жизни появилась Вирхиния, притянувшая меня своей безумной лазурью.***
- Почему ты пошёл в академию? Почему ты захотел убивать людей? Как и подобает чему-то безумному, Вирхиния появилась из ниоткуда. Словно кто-то аккуратно собрал и нарядил эту куклу, посадив её рядом со мной в баре на космическом авианосце, где мы с ребятами по традиции спускали наши нервы после боя на дно стакана. Лакатош, обычно сидевший на её месте, отошел в туалет. Может быть, если его мочевому пузырю не приспичило подать условный сигнал в мозг, он остался бы на этом стуле, остался бы жив и пустил бы корни через несколько лет. Но Лакатош прохлаждался в уборной, и его место занял чужой мир, нацеленный на то, чтобы втянуть меня на кривую своей орбиты. - Мне нравится летать, - выпалил я без каких-либо раздумий. Вирхиния и её два лазурных глаза знали всё. Они уже давно вывели архисложные уравнения, согласно которым бледная луна со стаканом грузинской водки в руке должна была взойти на эту орбитальную кривую. Идеальный эллипс, вечный бег по кругу, пока чужая звезда не поглотит нас. - Мог бы отправиться в гражданскую академию. Тебе нравится летать и убивать? Она была совершенно серьёзна вне зависимости от того, сколько выпивала. Жгучий загар на коже резко контрастировал с лазурью глубоко посаженных глаз. Черные волосы мягко спадали на плечи, коротко постриженная чёлка нахально смеялась в лицо. Говорят, мы влюбляемся в женщин, похожих на наших матерей. Может, так оно и есть. - А что ты? Тебе нравится слушать об убийствах, писать об убийствах и поощрять убийства? Я наскоро прикинул профессиональную деятельность незнакомки. Журналисты часто посещали рекреационную палубу в поисках материала, который должен был добавить масла в огонь, бушевавшего внутри пропагандистской машины. Она легонько закусила губу, отведя взгляд в задумчивое изучение содержимого моего стакана. Внутри я уже успел пожалеть о своей резкости. Процессы животного инстинкта, о которых я уже упоминал выше, проснулись и во всю двигали шестерни моего механизма. Законы гравитации работали без оговорок и исключений. - Мне нравятся кареглазые загорелые брюнеты, а ты явно не из их числа, - ответила она с усмешкой. – Мне нравится космос. Он не придирчив, не тактичен и не жеманен. Он не станет спрашивать, не желаете ли вы умереть, не желаете ли вы влюбиться? Он просто влюбит тебя в свою безграничность, а потом убьёт. И ты с этим ничего не поделаешь. Надо же, кто-то ещё, кроме меня, в этом помещении любил нудные философские беседы. Допив содержимое стакана, я развернулся к ней всем корпусом, опёршись локтем о край барной стойки. В тускло освещённой неоновой дымке таяла скрипка. Публика так же постепенно таяла, подготавливая свои уставшие тела к долгожданному сну, ещё одной ночи, когда они живы. - В моём случае ты скорее умрёшь от другого оболваненного романтика, попавшего в жернова военной машины, чем от разумной жестокости космоса. - Так ты романтик? – бровь изящно изогнулась, следуя указке дирижера, который приказал сыграть удивление. – И чем же ваша жестокость отличается от жестокости космоса? - Жестокости космоса не нужен результат, не нужны деньги и слава. Он сжигает планеты и тушит звёзды только потому, что так нужно. Почему так нужно? Мы этого не поймём, как бы ни старались. - Значит… - Вирхиния так же повернулась ко мне, выбирая позу, сочетающую удобство, элегантность и лёгкую сексуальность. – Вы просто свора оболваненных романтиков, которые убивают за идеалы и деньги? - Чаще за идеалы. По поводу денег вам лучше обратиться к «Диким Гусям», они совмещают приятное с полезным. Для них это хобби. Они на соседнем фрегате, кстати. - А для вас? Что значит война для вас? Скрипка внезапно заткнулась, и неоновая дымка стала ощутимо щекотать ноздри. - А для нас это поиск ответов на вопросы. Проверка своего мировоззрения. Поиск себя. Называй как хочешь, - пожал я плечами. Лакатош уже давно вернулся из уборной, но, заметив нас, предпочёл остаться в углу бара, заняв столик с ребятами из другой эскадрильи. Бедняга, он ещё не знал, что мило болтая с этой девицей, я подписываю ему смертный приговор. - Значит, ты ищешь ответы и убиваешь людей? – спросила она после некоторой заминки. Может быть, мысленно приводила корректировки в гравитационное уравнение, связавшее нас. - Я не убиваю людей. Просто их время приходит. Однажды придёт и моё. Я не буду держать зла на того, кто это сделает. Пусть это будет профессиональной солидарностью. Мы солдаты, мы можем понять друг друга без слов. С остальными приходится сложнее. - Наивный идиот, - рассмеялась Вирхиния, сказав это таким тоном, будто она была доктором наук в сфере распознавания, отбора и коллекционирования «наивных дурачков». - Поэтому я здесь, - улыбнулся я в ответ. – Если бы я не был идиотом, я не стал бы тратить время на такое занятие. Именно поэтому я здесь. Чтобы вылечить себя от идиотизма и наивности. Только я могу излечить себя. - И что, ты даже не дашь мне попробовать? Вдруг у меня получится лучше, чем ты думаешь… Прости, Лакатош, но этим, условно говоря, «вечером» мне придётся уйти без тебя. Такое дело, дружище, что обычный человек бессилен против гравитации. Он ничего не может с этим поделать. Он может описать её своим научным языком, вывести красивые и правильные теории. Но против космоса он бессилен. Пусть кто-то ещё решает, когда нам встречать вечер, а когда рассвет. В этой забытой чёрной плоскости, мерцающей белыми точками, нет такого светила, что дало бы нам определение времени. Нам придётся найти этот свет в ком-то ещё. И Вирхиния на эту абстрактную ночь стала моей «безумной звездой». Шестерни механизма, неутолимой машины, заложенной в моём сердце, заскрипели. И скрип этот был настолько противен моей трезвости, изрядно пострадавшей от грузинской водки, что мне пришлось окончательно выключить её. Я стал спутником этой женщины. Неровно дыша, я оставил на лазури чёрный зрачок, испортивший её безупречный оттенок. Любой перфекционист убил бы меня за такое. К счастью, никто из нас им не являлся.Have a Cigar
Мы выжили. Я и Лакатош. Мы были усталыми, злыми, упрямыми. И живыми. Лакатош по-прежнему окружал себя аурой спокойствия и уверенности. После всего, что нам пришлось вынести на своём горбу, наши бедные горбы стали гораздо морщинистее. Я, ко всему прочему, добавил седины, подкинувшей несколько гирек на весы моего возраста. Но нам было плевать на то, как старо мы выглядели. Мы были живыми. Мы были живыми и наслаждались яростью африканского солнца. Месяц отдыха был желаннее всех денег на свете. Лакатош хотел было вернуться в Европу, к своей родне. Но, пробыв там всего несколько дней, он присоединился ко мне в Алжире. Я даже догадывался, почему. Представьте, что Лакатош это квадратный кубик. Он живёт в семье – доске из квадратных отверстий. Вот папа, солидный и кряжистый кубик, занимает самое большее отверстие в доске. Мама и сестра меньше размерами, но изящнее по форме. А вот Лакатош, вернувшийся с войны. Он уже не кубик. У него нет чёткой формы и обличия. Он не может совпасть с тем отверстием, где был Лакатош-кубик довоенного образца. Надеюсь, это доходчиво донесёт до вас суть метаморфозы, произошедшей с добрым венгром. Нет, внешне и даже внутренне он остался собой. Он любил жить, ему не терпелось пустить корни в мягкий грунт жизни. Теперь ему хотелось этого ещё больше, чем раньше, когда он не был знаком со смертью. Война подкрутила винтики в его часовом механизме, и стрелки неслись с бешеной скоростью, боясь упустить даже секунду из своего жизненного цикла. Но всё же Лакатоша-кубика уже не было. И никогда не будет. Поэтому он не собирал оливы в родном имении, а жарился на солнце, раскинув тело на пляже Арзева. После долгих месяцев, проведённых в каютах с искусственным освещением, гравитацией, распорядком дня и атмосферой, настоящая сущность Земли кажется опьяняющей. Все чувства обостряются, замечаешь то, на что в обычной жизни сроду бы и не обратил внимания. Например, что родимое пятно на бедре Вирхинии формой своей напоминает геральдическую запонку от парадной формы, которую нам пришлось нацепить на свои истощённые тела для церемонии награждения. Заслуженные медали, впрочем, мы выкинули в Средиземное море во время круиза. Может быть, они осели на дно рядом с проржавевшей немецкой подводной лодкой, полной таких же бессмысленных и бесполезных медалей, орденов и крестов, не уберёгших своих носителей. Мы курим сигары, неспешно, одну за другой. Порой мы проводим целые дни, раскуривая сигары на золотом пляже. Иногда этот созерцательный процесс, вредный для лёгких и кожи, прерывается сексом и сном. В другой день мы бегаем как заведённые по городу, погружаясь в его многовековую историю. Улицы выводят нас в места, оставляющие след на наших лбах. Точно так же я оставил след на Вирхинии. Может быть, то родимое пятно вовсе не родимое и является продуктом моего эгоизма, который увлёк меня на её орбиту? Кто знает. Уж точно не местные чайки, они мерзко пищат и не дают нам насладиться сигарами. Наступает ещё один день, мы по-прежнему живы, мы пересекаем пустыню на верблюдах. Кажется, кто-то из моей родословной погиб здесь, сотни лет назад, сражаясь с нацизмом. Вполне возможно, что копыта моего верблюда перемалывают песок, который иссушил плоть и кости тех, кто был здесь до меня, неся в руках чужие знамёна. В космосе себя на такой мысли не поймаешь, там достаточно пространства для того, чтобы тихо умереть и никогда не напоминать о себе ни одной живой душе. А здесь всё место пышет историей. Немцы, англичане, французы - кто здесь только ни погибал. Мы ходим по костям, и мы живы. От сигар уже блевать тянет, но что поделать. Один лейтенант прислал нам целый ящичек этого богатства. Не пропадать же добру? Вирхинии нравится Алжир, она южанка. Её кожа создана для лучей сурового солнца. Лакатош тоже стоически переносит пекло, хоть к этому климату он не привык. А вот я, хмурый норд, страдаю. Моя белоснежная кожа сходит струпьями, обнажая мясо, полное жизни. Вирхиния смеётся и мажет меня самыми разными кремами, это плацебо: сколько ни мажь, моя кожа всё равно слезет с меня. И под ней окажусь новый я, без чётких форм и различий. Как и Лакатош, уже не способный вместиться в отверстие, под которое затачивался. Впрочем, Лакатош может спокойно выточить свою доску. А мне остаётся упиваться безумием Вирхинии. Ей нравится моя метаморфоза. Она хочет, чтобы всё мое тело расплавилось, а из мерзкой жижи вышел новый я. Скоро она этого дождётся, если солнце не прекратит так палить. Чёрное пятно на лазури Вирхинии продолжает разрастаться. Иногда я просыпаюсь среди ночи, судорожно вдыхая холодный средиземноморский воздух. Я смотрю на её безупречное тело и свои истлевшие кости, обтянутые лопнувшей кожей. По щекам стекают слезы, я чувствую себя грешником, вошедшим в запретную воду. Вокруг меня разрастается облако грязи, закрывающее дно реки от солнечного света. Почему Вирхиния выбрала меня, а не кареглазого брюнета? Что за тайна сокрыта в её таинственных уравнениях? По какому принципу действует её гравитация? Я не Ньютон и не Шварцшильд, чтобы найти ответы на эти вопросы. Я даже не могу найти ответы для тех вопросов, что припасло для меня моё сознание. Нет, Вирхиния не излечила меня, и не сможет. Я останусь наивным, эгоистичным дураком до самой смерти. Наши чудесные дни в Алжире обрываются так же внезапно, как и новость о долгожданном отпуске. Новость, которая на проверку оказалась сладкой ложью. Две недели мы лгали самим себе, впитывали кожей другую культуру и цивилизацию. Мы забыли о смерти и потерях. Я забыл о том, что я всё тот же наивный дурак. Вирхиния закрыла глаза на это, она радуется жизни не меньше нашего, хоть никогда и не была на боевом вылете. Это всё мое проклятое притяжение. Однажды наши орбиты сойдутся так близко, что мы уничтожим наше естество. Но трезвость, выключенная мной в нашу первую ночь, уже покрылась пылью и плесенью. Мне не хочется смахивать с неё грязь и снова нащупывать кнопку подачи питания. Пусть этот Алжир, этот песок и вода смоют её сами. А я вернусь за штурвал истребителя. И, если выживу, то уж как-нибудь нащупаю эту проклятую кнопку. Последний мирный вечер мы провели на какой-то пляжной вечеринке. Загар на мне так и не появился. Рубцы исчезли через несколько месяцев. А остаток сигар пошёл на дно вслед за медалями.Wish You Were Here
Рано или поздно это должно было случиться. Уродливое чёрное пятно моего эгоизма, искажавшее поверхность Вирхинии, раздулось до небывалых масштабов. Я забыл цену этой женщины. Всю свою злость и усталость после вылетов я выливал уже не на дно стакана, тьма души не выходила с потом в тренажёрном зале, нет. Весь этот сгусток гноя выплёвывался прямиком в глотку Вирхинии. Она пила мой яд несколько месяцев, с каждым днём наше притяжение становилось все слабей и незначительней. В конце концов, я набрал достаточную скорость и инерцию, чтобы сойти с кривой её орбиты. Она ушла, но, вот незадача, пятно, оставленное мной, никуда не исчезло. Его не смыть, это не просто оптическое явление, это след моего эгоизма. Ценный урок для нас обоих. Итак, я вернулся к нулю. Живая мякоть в моём сердце разрывалась на части и бунтовала, поэтому, хочешь не хочешь, пришлось смахнуть пыль со старушки трезвости и включить её обратно. Только это спасло нашу дружбу с Лакатошом, который стал новой луной планеты по имени Вирхиния. Я не держал зла, не получается у меня это. Выливать в других – пожалуйста, а концентрировать злобу, простите, никак. Карой не заводил неприятных разговоров, а я не задавал неприятных вопросов. Вирхиния исчезла, и, хоть я её не видел уже несколько недель, я совершенно точно знал, что моё пятно всё ещё там, на поверхности лазурных глаз, заменяет собой зрачок. По правде сказать, мне стало гораздо легче. Лакатош нужен был Вирхинии гораздо сильнее, чем я. Так говорила мне рациональная трезвость, а я не решался с ней спорить. Запихав животный механизм подальше в желудок, я вернулся к ежедневным патрулям и убийствам. Моё внимание к точке Лакатоша на экране возросло. Теперь я отвечал не только за его жизнь, но и за жизнь Вирхинии. Как вы думаете, удалось ли мне спасти их счастливую историю? Порой мне кажется, что всё, на что я способен, - это разрушения, убийства и бесконечные вопросы. Поэтому я лидер звена, а Лакатош мой напарник. У него есть корни, у меня есть клыки. Идеальное сочетание. Но и такая безупречная связка даёт сбой. Как назло именно после этого неудачного боя я недосчитался всего одной точки, всего одного позывного. Но этого было достаточно для того, чтобы механический голос в моей голове объявил: «Конечная остановка!». Я уверен, если бы Лакатош мог со мной связаться из той пленяющей пустоты, он бы ни в чём меня не винил. Сказал бы своё фирменное «не жалей и не думай», рассмеялся бы своим зычным голосом. Похлопал бы воображаемой рукой по плечу. Наверняка, Вирхиния считала так же. Но её изумительная лазурь не могла избавиться от моего пятна, она не могла забыть о том, что было и что стало. Присутствовать на «похоронах» она не имела права, это была военная традиция. Голографическая проекция венгра-жизнелюба улыбнулась личному составу, и символический информационный кубик, наполненный личными данными погибшего, был выброшен в бесконечность. Раньше, на флоте, тела предавали воде. Теперь, в безупречном мире будущего, где люди умирают и убивают без боли, мы отпускаем информацию о человеке, чтобы она стала чьим-то спутником и сгорела в чьей-то атмосфере. Лакатош-кубик вновь вернулся в свою прежнюю форму, именно таким он останется в памяти родителей. В памяти Вирхинии. О, Вирхиния, как бы я хотел, чтобы ты была здесь. Чтобы именно твоя рука отправила памятник Лакатошу в ледяное ничто. Но тебя нет, ещё не время. Пройдут дни, и ты сама придёшь ко мне, в мою каюту. Я вновь выключу трезвость, вновь буду изучать твою лазурь так, как будто делаю это в первый раз. После чего зарыдаю как ребенок, а ты не произнесёшь и слова. Беззвучная и бесстрастная, ты будешь уже мертва. И этот презренный, порочный акт станет последним лучом света, что отразится от поверхности твоей лазури. Когда я проснусь, твоё сердце уже не будет биться. Но это чёртово, проклятое пятно… …оно всё так же будет на месте, оно буравит мою душу своей пустотой, напоминая о том, что я за человек…Shine On You Crazy Diamond – Part II
Глядя на тебя, Вирхиния, я понимаю, что именно ты достойна быть планетой. Именно из-за тебя должны проливать кровь и умирать, ты ценнее всех минералов, нет, ты бесценна. А то, что бесценно, не может быть кем-то присвоено, как это сделал я, погрузившись в омут твоих глаз. В этом и заключалась моя главная ошибка, из-за которой погиб Лакатош. Твоё появление, твоя гравитация вывернула меня наизнанку в душевном плане, а солнце Алжира – в плане физическом. Вернувшись на фронт, я был уже другим человеком, как ты и хотела. Только этот новый человек допустил то, что старый бы никогда себе не позволил, – ошибку в бою, смерть товарища. На тебе почти нет следов боли и страдания, не считая моего пятна и порезов на запястьях. Не знаю каким чудом, но я смог выбить у командования трёхдневное увольнительное, чтобы отвезти твоё тело туда, где оно и должно быть. Я возвращаю тебя домой, Вирхиния, на ту планету, что тебя породила. Хоть ты никогда её не видела и никогда не слышала её кодовое обозначение. Эту планету обнаружило моё подсознание, набравшее в навигационных данных случайный код. Случайный для меня и вовсе не случайный для того, кто поставил твою куклу рядом с моей марионеткой в том баре. Пассажирский челнок мягко вошёл в атмосферу твоей планеты. Не будет никакого идиотского кубика, никаких гимнов и залпа из ружей. Ты не заслуживаешь такого вульгарного прощания. Мы, собаки, грызущиеся с другими псами по разным причинам, мы заслуживаем этот карнавал. Но только не ты, Вирхиния. Ты останешься на этой планете, холодные иголки её атмосферы превратят тебя в хрусталь. Что ж, по крайней мере, я не сгорю. Моей фобии и кошмару не суждено сбыться, хоть я и был близок к этому в Алжире. Но тогда ты была рядом, и я без оглядки прыгнул бы в этот античный огонь, занесённый песками времени. Сейчас ты одна, и замёрзнуть насмерть, погибнуть от удушья – лучший вариант для меня. Прощай, моя трезвость, ты похоронена вместе с инстинктом самосохранения. Я направляю наш челнок в это проклятое пятно, отпечаток моей порченой души. Мы несёмся с огромной, дикой скоростью, как стрелки часов Лакатоша. И вот, пройдя слой атмосферы, мы замедляем наше движение. Теперь мы парим, словно скрипка в неоновой дымке бара. Вряд ли нас вообще когда-нибудь обнаружат до того, как эта планета погибнет вслед за тобой. В этом и заключается главная прелесть космоса – здесь ты можешь умереть один. На Земле для такой роскоши уже слишком тесно. Тесно и вульгарно. Шасси мягко касаются каменистой почвы, взбивая пыль. Притяжение здесь ближе к земному, но оно не сравнится с твоим притяжением, дорогая Вирхиния. Только ты могла стать катализатором, искрой для безумного перекручивания наших жизней. Довольно слов, мы достигли «конечной остановки», и теперь мне остаётся лишь открыть шлюз и вынести твоё тело на поверхность планеты, принадлежащей только тебе. Здесь, в тени моей бледной луны, твоя жгучая кожа покроется кристаллами льда, утратив свой яркий оттенок. Она наконец-то сольётся и войдет в гармонию с твоими глазами. - Я ни о чём не жалею, Лакатош… Надеюсь, мои слова дойдут до него через безвоздушное пространство, где бы он ни был. Прощай, Вирхиния. Это проклятое пятно стало твоим и моим последним пристанищем. «Внимание, угроза разгерметизации в опасной окружающей среде, вы действительно желаете снять шлем?». Мы станем планетой и луной. И однажды чужая звезда, такая же безумная, как и ты, поглотит нас. Чтобы создать новую планету и новую луну. Идеальный цикл замкнётся, и закрутится новый виток. А люди будут продолжать убивать друг друга. И с этим мы ничего не поделаем.