Арлекин

Арлекин добродушно смеется, и в детской наивности милый танцует на стертых подмостках в нелепых пестрых одеждах. Безумство под обликом ярким жжется в районе сердца, просится на свободу, ломая грудную клетку. Вой арлекин глотает, маска в послушной ухмылке, а то, что уснуть мешает, оставлено за кулисами. Гордость раздавлена там же, она не чета артистам; улыбка лишь способ выжить и молча в углу не повеситься в конце надоевшей пьесы. Дом арлекина пустует, давит на горло тишью, а в утренних солнечных бликах кажется заболевшим. Если заглянет прохожий за старые ветхие стены, увидит, что там скрывается кто-то чуждый белому свету. Ёкнет испуганно сердце, в пятки сбежит поспешно, но не спасется бегством свидетель кровавых оргий. Жадно вгрызается в кожу шут и детей потеха, жадно вонзается в тело, рвет и кусает вены, лакает пряную кровь. Запах животного страха дерзко щекочет ноздри, ласкает звенящие струны уставших натянутых нервов. Иступленное болью тело выгибается в странном экстазе, прижимаясь как можно крепче к палачу своему и паяцу. Йони требует ласки, Йони требует боли, жаждет быть чем-то большим, пусть и платить приходится пролитой на простыни кровью. Костюм расцветает букетом багряно-карминных пятен, Арлекин хохочет и плачет, жертву свою лелея. Ласково лижет раны, нежно снимает кожу, по обесточенным нервам проводит острейшим когтем. Мертвое тело падает в последнем смертельном спазме, и смех из-под окровавленной маски взрывает осколками воздух. Нож вскрывает грудину, вырезая горячее сердце, Арлекин смеется, пьянея от запретного развлечения. Обостренное обоняние истязается благовонием, смесью запахов страха и боли, ароматов оргазма и крови. Песнь тихо мурлыкают губы, песнь смерти в поисках жизни, искусству убийства женщин позавидовал бы Потрошитель. Распахнув все окна и двери, Арлекин покидает город, а ветер звенит печально бубенцами на рваной шляпе. Свобода давит на горло, удавкой сжимает шею; привыкшему быть в подчинении, свобода кажется ядом. Театр одного актера, театр сумасшедших действий, Арлекин танцуя уходит и смеется собственной пьесе. Утро его застанет вдали от ночного бесчинства, а в городе криком исходит чья-то мать, сестра иль подруга. Финал поцелует в губы под слоем белил и красок, Арлекину пора прощаться, последний выход на сцену. Хлопают ленты и флаги, хлопает публика громко, завывает певец бродячий, пытаясь уснуть в овраге. Целую вечность занавес остается недвижимо-мертвым, а безумство бушует пламенем, безумство стремится наружу. Чернильная ночь разгорается огнями новенькой пьесы, Арлекин смеется тихонько, кусая бледные губы. Шепот злорадного зрителя бьется в ушах отчаянно, слезы следы оставляют на безупречном гриме. Щурится в свете ярком мой Арлекин кровавый, рвет на себе костюмы, а голосок писклявый ввинчивается в музыку смехом. Экстаз от ужаса зрителя, экстаз в сумасшедшем угаре, разгрызены хрупкие вены и кровью своей упиваясь, Арлекин хохочет, играя последнее представление. Юродивый шутник умирает на окрашенных алым подмостках; он давится собственным смехом, душится своей болью. Яростно плещет публика, требует повторения. Занавес опускается. Finita la commedia.