***
Только когда вокруг раскинулось небо, стало можно дышать. Нет, делать вдохи и выдохи, чувствовать, как поднимается и опускается грудь, можно было и там, на земле. Но дышать — только здесь. Лэль чуть поерзал, укладываясь в седле поудобней: летать получалось нерегулярно, руки отвыкали от нужного положения и поначалу всегда ломило плечи, пока не получалось расслабиться. Земля внизу качнулась: альбатрос среагировал на движение, чуть приподнял крыло, взлетая еще выше. Потоки ветра вокруг казались полупрозрачными струями воды, и умение скользить в них, находя нужный, возвращалось само собой — точно так же, как умение дышать. Внутри разливалось что-то, чему Лэль долго не мог дать названия. Он нашел его и осознал только недавно: свобода. Это была свобода от того, что осталось внизу, от дворца, от правил и обязанностей, от необходимости всегда держать себя в рамках, следить за всем, быть примером и надеждой. Недолгая, но свобода — и альбатрос кувыркнулся, подчиняясь поводьям, заложил лихой вираж, рисуя в небе странный узор. Лэль с каждым мгновением все лучше чувствовал птицу, все больше сливался с ней, будто это были его широкие крылья, его перья — и все легче понимал ветер, позволяя ему нести себя вперед, толкать и бросать из стороны в сторону, вниз и вверх. И только вволю накувыркавшись, он огляделся и развернул альбатроса к горам, туда, где его ждали. Земля плыла снизу. Его земля, его страна... Лэль отдыхал, глядя на нее, поймав нужный поток. Расслабленные руки лежали на шее птицы, седло привычно давило на грудь, так же привычно, как струился внутрь шлема подогретый амулетами воздух. Когда горы замаячили впереди, он закрыл глаза, погрузившись в полную темноту. Небо и земля исчезли, исчезло все, кроме ощущения полета и чего-то ему еще самому непонятного. Имис утверждал, что это магия, его личная, совсем иная, чем у других. Лэль верил его словам — и каждый раз недоверчиво вслушивался всем своим существом, вслушивался и ждал. И все равно, каждый раз это было как удар под дых. Как резкий хлопок за спиной, когда сердце заходится на мгновение, пока оборачиваешься, еще не зная, что там. Он распахнул глаза — и расплылся в улыбке, узнав характерный полет прежде, чем разглядел приближающуюся фигуру. Имис был тут, рядом, и сердце частило, никак не желая униматься. Лэль глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться, и невольно залюбовался: Имис парил, едва-едва шевеля самыми кончиками кожистых крыльев, немного иначе, чем альбатрос, и в то же время жутко знакомо. Наверное, предложи кто Лэлю крылья — он бы выбрал именно такие, презрев преимущества перьев. Убедившись, что его заметили, Имис повел рукой, предлагая следовать за ним, и Лэль с радостью подчинился. Горы он знал хорошо только в одном месте, рядом с домом Имиса. А тот вел явно не туда, забирая вправо, к... Лэль резко выдохнул, вглядываясь в еще кажущуюся однородной массу камня, крепче сжал поводья. Что Имис задумал?! Он, конечно, каждый раз выкидывал что-то новенькое, но это... В груди опять бухнуло, раз, другой, и Лэль внезапно поймал себя на том, что предвкушающе улыбается. Азарт — мирный, хороший азарт, так не похожий на азарт боя, когда сражаешься за свою или чужую жизнь. Этого ему действительно не хватало, Имис как всегда угадал совершенно верно и сейчас уверенно летел к кратеру, над которым парил каменный шар размером с гору. Лэль последует за ним куда угодно. Оба знали это. Они подлетали все ближе и ближе. Лэль невольно вглядывался до боли в глазах. Даже заклятье, обеспечивавшее обзор, не спасало, лишь изредка позволяя уловить щели между парящими в воздухе каменными глыбами. Так, темнело что-то... Он подумал, что Имис выберет приземлиться на какую-нибудь из глыб, но тот нырнул между двух камней — и альбатрос, подчиняясь поводьям, метнулся за ним. На мгновение темнота поглотила все вокруг, одарив липким ужасом, знакомым всем, летавшим ночью. Но после она схлынула — и Лэль опешил, глядя на открывшуюся картину. Это было... Будто под небом другого мира. Каменная оболочка, оказывается, таила в себе нечто невероятное: поросшие зеленью скалы кружили ленивым водоворотом, освещенные солнцем — хотя откуда тут солнце? И откуда небо такого странного, пронзительного сине-лилового оттенка? Почему ему кажется, что из этого неба они с Имисом и вынырнули? Вопросов было много, Лэль всегда был наблюдателен. Но сейчас главным все-таки было восхищение. Картина, абсолютно нереальная и чуждая, поражала, заставляя забыть обо всем — даже о самом Имисе, терпеливо кружащим рядом, пока альбатрос медленно летел к ближайшим скалам. Наконец Имису надоело ждать, и он закричал высоким гортанным криком, привлекая внимание Лэля. А когда альбатрос развернулся к нему и качнул крыльями, подтверждая, что всадник заметил, полетел вглубь скопления. Сначала медленно, но, стоило альбатросу направиться следом, он поймал подходящий поток и резко прибавил скорости. Чуть отклонился в одну сторону, в другую, резко вильнул, уходя вверх. Именно так всегда начинались их игры в воздухе. Шумно выдохнув, Лэль позабыл все вопросы, устремившись следом. Уже не альбатрос — он сам летел, азартно скалясь, ни на мгновение не упуская из виду добычу, ощущая окружающий мир всей шкурой. Потоки ветра, странно закручивающиеся настоящими водоворотами, неповоротливость каменных глыб, обманчивость местного света — все это не мешало уверенно сокращать расстояние между ними, проскальзывая на волосок, на полперышка от препятствий. Имис сегодня превзошел себя, никогда раньше он не творил в воздухе такого безумия. Лэля не оставляло ощущение, что тот летал в этом странном месте не раз и не два — слишком уж уверенно находил проходы, облетал ловушки, в которые он пару раз чуть не загнал альбатроса. Но не загнал же! Зато Имис был с каждым моментом все ближе и ближе, и никакие трюки не помогали ему сбросить Лэля с хвоста. Как бы тот не метался, не кружил, Лэль раз за разом находил верный путь, с каждым взмахом крыльев, с каждым быстрым вдохом оказываясь все ближе. И Имис сдался. Уже не всерьез метнулся в сторону раз, другой — Лэль держался ровно за ним, не отставая. И даже не сразу понял, что безумный полет закончен, нужно лететь медленней, приближаясь к очередной каменюке и заходить на посадку, а не облетать её стороной. Альбатрос почти распластался по камню, раскрыв крылья и тяжело дыша. Лэль отпустил поводья, погладил уставшую птицу по шее. — Тише, тише... Ты сегодня молодец. Собственный сиплый голос порядком удивил — во рту, оказывается, пересохло. Сглотнув, Лэль собрался с силами и рывком сел, тут же сосредоточившись на дыхании, как учили, пережидая боль в занемевших от напряжения плечах. Толком отдышаться не дали, потянули за ремни, расстегивая крепления, и просто стащили с седла. — Птица... — Знаю, знаю, — проворчал Имис. — Сиди. Лэль послушно сидел. Сил поднять руки и размять плечи пока не было, так что он следил, как Имис освобождает альбатроса от сбруи и ведет к удобной расщелине между скал, где было навалено сена. Рядом блеснуло, Лэль пригляделся и понял, что это рыба. И вода наверняка где-то неподалеку есть. За птицу можно было не беспокоиться, и он расслабился, вздрогнув, когда вернувшийся Имис поднял его на руки. Шелестнули разворачиваемые крылья. — Не дергайся, так быстрее. Лэль и не дергался, наоборот, плотнее прижался боком, наклонил голову, ткнувшись шлемом куда-то в чужую шею. Круговой обзор, так помогавший во время полета, сейчас скорее раздражал, и он закрыл глаза, окончательно расслабившись. Мгновения падения-полета оказались недолгими, приземлившись, Имис пошел куда-то, негромко ударяя копытами по камню. Он тоже еще тяжело дышал после головокружительной погони, Лэль чувствовал, как вздымается широкая грудь. Наверное, поэтому Имис шумно фыркнул, опуская его на что-то относительно мягкое. — Голову подними. Под задравшимся подбородком тут же зашарили пальцы, когти царапнули по металлу застежки, и та все-таки поддалась. Под шлем хлынул прохладный воздух, Лэль закашлялся, щурясь с непривычки. Глядеть опять своими глазами, а не амулетами, было странно. Имис сидел на корточках напротив, чуть сгорбившись — все-таки они были слишком разного роста, и он даже сейчас возвышался над Лэлем. Потому, наверное, и потянулся так аккуратно, взлохматив мокрые от пота короткие волосы. — Ты стал предусмотрительней, — Лэль провел ладонью по толстому покрывалу, на котором сидел. — Станешь тут... Имис принялся за застежки плотной летной куртки. С ними он воевал куда дольше, но все-таки справился, потянул, снимая. Лэль тихо застонал, когда пришлось поднять руки, прикусил губу, когда с него потянули и рубаху. Потом стало легче: Имис, уложив его на живот, принялся разминать плечи, растирая по ним знакомо пахнущую мазь. Точно предусмотрительней стал, Лэль еще помнил время, когда с трудом объяснял, что на голом камне ему сидеть совсем неудобно, а птице нужна еда и забота, иначе обратно она не долетит. И сведенные судорогой плечи Имис тогда разминал куда как грубее, без всякой мази, так что приходилось сдерживаться, чтобы не орать от боли. Сейчас тоже болело, но это была боль уходящая, уже спадающая, нестрашная. Мазь холодила, прогоняя последние её отголоски, и Лэль вытянулся поудобней. Клонило в сон, как всегда после таких погонь, и будить его не стали — наоборот, на плечи сначала накинули какую-то ткань, а потом укрыли теплым, таким знакомым и уютным крылом. Под ним Лэль и уснул, невольно улыбаясь. Проснулся он, как и уснул. Полежал, зажмурившись: понимание, что можно не вскакивать и никуда не бежать ошеломляло, настолько, что хотелось не только дышать, но уже и жить. Лэль потянулся, медленно, аккуратно — но плечи уже почти не болели, так, ныли немного. Так что он вылез из-под крыла, оставив там одеяло, и с любопытством огляделся. Имис спал, вытянувшись на животе, раскинув крылья и подложив руку под голову. Лэль полюбовался им, но будить не стал: он-то летел на альбатросе, а Имис — сам, и устал тоже сам. Пусть спит, у них еще будет достаточно времени поговорить. Тем более, здесь и так было чем заняться. Над головой в прорехах между скал лиловело небо, а Лэль осторожно пробирался между камней к краю их летающего островка. Здесь буйно разрослись какие-то пушистые разлапистые кусты, и он десять раз успел пожалеть, что не взял куртку: гибкие ветви неприятно хлестали по обнаженной коже. Но идти назад было лень и, продравшись через последнее препятствие, он очутился на краю обрыва. И замер, потрясенный. Там его и нашел проснувшийся Имис. Проломившись через кусты, он потоптался на узкой полоске голого камня, еще не поддавшейся цепким корням, и сел, свесив ноги за край. — Что это? — тихо спросил Лэль, так и не повернувшись к нему. — Вход в мир, где живет моя мать. — А там так же красиво? Имис нахмурился: больно заворожено глядел Лэль на то, что медленно вращалось в самом центре гигантской аномалии. Да, конечно, портал выглядел изумительно: насыщенно-желтый, почти золотой в середине, он переходил через рыжий, розовый, малиновый и лиловый к глубокому фиолетовому, постепенно светлевшему и выцветавшему до оттенка местного неба. На эту круговерть чистых, ярких цветов можно было смотреть целую бесконечность — но лишь смотреть. Когтистые пальцы взяли Лэля за подбородок, вынуждая все-таки повернуть голову. — Ты туда не полетишь. Никогда. Я с трудом выживаю в том мире. Для тебя он — смерть. Лэль кивнул. Если Имис говорил таким тоном, к нему лучше было прислушаться. — Хорошо. А теперь попробуй поглядеть на это, как я тебя учил? Это был самый странный урок магии в жизни Лэля. На краю обрыва, над проплывающими внизу скалами, рядом с дырой в другой мир. Самый странный и самый безумно интересный, потому что Имис рассказывал больше обычного, даже обмолвился, что его мать иногда прилетает к нему, проведать. Лэлю было до невозможности любопытно взглянуть на эту особу: сам Имис все-таки пошел больше в отца, человека. Две ноги, две руки, одна голова, пусть и с парой загнутых назад рогов, еще крылья и прочие неучтенные детали, вроде копыт, когтей и плотной сероватой кожи, которую не всякий нож брал. И несколько прочих достоинств, которые вряд ли бы кто кроме Лэля признал. Мысли свернули куда-то не туда, и он встряхнулся, поспешив задать интересующий вопрос: — А откуда здесь это вообще? — Туда ушли из этого мира мои предки. От такого заявления все посторонние мысли тут же улетучились. Чуть отодвинувшись, Лэль внимательно осмотрел Имиса. Он хорошо слушал наставников и знал, кто ушел из их мира. И как эти «кто» выглядели. Но просящееся на язык «Шутишь?» он так и не произнес. Имис шутил иначе, чуть грубовато, но никогда — на такие темы. — Изменение, — Имис глядел в круговерть портала. — Они меняются, приспосабливаясь к принявшему их миру. Меняются до тех пор, пока не станут идеальны — и эта идеальность начинает убивать их. И тогда они уходят. — А ты?.. — А мне людская кровь измениться не дала, — Имис ухмыльнулся чуть криво, но злости или тоски в этом не ощущалось. — Устал? Лэль кивнул. Он всегда начинал много спрашивать под конец урока, когда от непривычной нагрузки уже заплетались пальцы и язык, а глаза как-то странно пощипывало. — Тогда пошли есть. Корзина с едой пряталась около того места, где они спали, в холодке под скалой. Лэль с благодарностью кивнул, приняв предложенный ему хлеб с куском жареного мяса, по-простому глотнул из кувшина с водой. Мыслями он был не тут, и Имис не трогал его, видя, что ученику нужно осмыслить узнанное. Наконец Лэль вздохнул, поежился, хотя голые плечи укутывало крыло. — Не знаю, когда смогу улететь в следующий раз. — Дела? — Все вместе. Если бы ты был хоть немного ближе... Имис молчал, постукивал когтями по боку опустевшего кувшина. Внешность можно скрыть под мороком, да, но не его настоящие размеры. И в людском городе ему появляться нельзя. — Что-нибудь придумаем. Кивнув, Лэль поудобней устроился у него под боком. От кожи Имиса шло ровное тепло, и вместе с сытостью оно вгоняло в дрему, спокойную и уютную, как в детстве. Правда, снилось что-то мутное: какие-то погони, драки, мелькали чужие неприятные лица и зло поблескивали обнаженные клинки. Сон после полета был спокойным от усталости, а сейчас навалились переживания и страхи, терзавшие столь внезапно ставшего королем младшего принца. И Лэль был безумно благодарен Имису, что тот разбудил именно так: широко лизнув в губы, прогоняя прочь не только плохие сны, но и все страхи. Лэль почувствовал, что захлебывается накатившим жаром, распахнул глаза. — И-и-имс... Он всегда глотал вторую «и» в такие моменты, видел, Имису это нравится. Больно щурил глаза и облизывался — опять самым кончиком языка, медленно-медленно. Не выдержав, Лэль подался к нему всем телом, поцеловал, почти отвоевывая себе этот язык, длинный-длинный, быстро очутившийся у него во рту и тут же толкнувшийся в самое горло. На глаза навернулись слезы, Лэль чуть не подавился, но только принялся целовался еще упоенней. Потом его довольно небрежно стряхнули на покрывало, он успел только возмущенно вякнуть что-то неопределенное и тут же замолчал: не до того было, стягивали плотно облегавшие ноги летные штаны. Потом окатило холодом, оставляя покрытую мурашками кожу и ощущение чистоты. От этого он раздраженно зашипел, но мерзнуть долго не пришлось, Имис подхватил горячими руками, повернул на живот, вылизывая и прикусывая плечи, и жар вернулся, опять захлестывая с головой. — И-и-имс! Это уже больше походило на жалобный вопль: клыки прихватывали кожу все ниже, и Лэль оперся на локти, прогибаясь сильнее и вскидывая бедра. Как он выглядел сейчас, ни капли не волновало, хотелось только чтобы укусы-поцелуи минули наконец поясницу, и... Язык скользнул между ягодиц, и Лэль застонал в голос, вдвойне счастливый от того, что ни приходилось заставлять себя молчать и сдерживаться, как когда Имис тайно приходил к нему в спальню. Можно было прижаться щекой к покрывалу, вцепиться в него, сжимая кулаки, и орать от удовольствия, когда язык то щекотал еще ниже нежную плоть, то проходился с нажимом, все сильнее и сильнее, пока не очутился внутри. Горячий, чуть шероховатый, самую малость, достаточно, чтобы было приятно, но не приносило боли, — это было слишком, и если бы Имис не держал за бедра, Лэль подавался бы назад изо всех сил, стремясь, чтобы язык очутился еще глубже. И так-то не было сил сдерживаться, когда он терся самым кончиком, заставляя уже хрипеть и понимать, что долго это не продлится, слишком давно были вместе последний раз. Три пятидневья в одиночестве — это слишком много. Даже если в постель падаешь только затем, чтобы закрыть глаза и ухнуть в темноту, без снов, которые разбежались от жуткой усталости. Особенно когда в последнюю встречу удалось уделить друг другу только полчаса: хоть сколько-то спать было жизненно необходимо, чтобы голова работала. Лэль вяло думал об этом, прижимаясь к боку Имиса. Тот не торопил, не понукал приходить в себя побыстрее, хотя сам тоже был возбужден до предела. Но уж кто-кто, а он прекрасно понимал: спешить нельзя, иначе потом за ошибки придется расплачиваться очень дорого. Наконец Лэль шевельнулся, потерся макушкой о подбородок Имиса. Того не нужно было просить еще раз, лизнув подвернувшуюся шею, он снова поставил Лэля на четвереньки, снова склонился, вылизывая, готовя и растягивая под себя. Это уже было просто приятно, и жар стал возвращаться, только когда Имис подхватил под живот, заставляя податься чуть назад. Лэль зажмурился, крепко закусил губу и все равно сдавленно застонал, комкая покрывало. Имис был большой. Нет, не так — он был огромный. И каждый раз был как первый, каждый раз не верилось, что вообще можно принять это, расслабиться, впустить в себя — и оно поместится внутри. Но впускал же. Медленно-медленно, по волоску, дурея от того, как тесно становится, как все меньше свободного места, а оно все входит и входит, хотя уже нет, некуда, еще немного — и в самое горло упираться будет... Когда Имис прижал его к себе, они оба какое-то время не шевелились, переводя дыхание. Слишком много выдержки требовалось от обоих, чтобы не сорваться и не повредить друг другу. Потом Лэль неуверенно качнул бедрами, подался вперед, чувствуя, как вжимается в живот широкая ладонь и, кажется, в нее упирается оттуда, изнутри. Глупости, конечно, Суфеньяро сказал, что это он все себе придумывает. Может, правду говорил, может, хотел успокоить... Лэль не знал и сейчас не хотел думать об этом. Только медленно раскачиваться вперед-назад, слыша, как все более шумно дышит Имис, уже едва-едва сдерживающийся, чтобы не начать двигаться самому. — Лэль... — Давай. На хрип он сорвался после первых же толчков. Невозможно было даже кричать: Имис выходил из него почти до конца, так что становилось муторно пусто — и входил назад, плавно, неумолимо, заставляя рваться из его рук. Нет, не пытаясь увернуться, а подаваясь навстречу. Сколько длилось это безумие, Лэль не знал. Он вообще ничего не знал, только бился, пытаясь шире расставить ноги, прогнуться, чтобы еще сильнее, еще больше — и хрипло заскулил, когда действительно стало больше. Внизу все тянуло, давило, Имис двигался короткими, резкими толчками, пытаясь заставить принять и это. Было почти больно, но внутри ударяло так правильно, что Лэль задыхался, мотал головой, уже ничего не видя и не понимая — лишь бы не заканчивалось, лишь бы получилось дойти до края, и... Все-таки Имис сумел войти до конца. Выйти у него уже не получалось, и толчки стали совсем мелкими, а внутри увеличивалось и увеличивалось, распирая — и Лэль закричал, срывая голос и выплескивая семя. В себя он пришел, лежа на груди у Имиса. Тот уже дышал почти спокойно, лежал, осторожно водя тыльной стороной когтей по боку Лэля, заодно придерживая, чтобы не упал. Хотя он и так бы не упал: Имис все еще был в нем, внутри, и это было странно. С трудом извернувшись, Лэль осторожно провел пальцами между ягодиц и замер: обычно, если Имис не выходил сразу, они натыкались на утолщение в основании его плоти. Сейчас его не было, тела соприкасались. — Имис?.. Тот протянул руку и бережно уложил Лэля обратно. — Скоро пройдет, потерпи. — Но зачем ты так? — Потому что я могу довериться твоим крыльям. — А? — У моих сородичей все происходит в воздухе. Лэль моргнул раз, другой, потом тихо хихикнул — и расхохотался уже в голос, так, что живот тут же заболел, и Имису пришлось прижать его, чтобы не дернулся и не повредил себе.***
Суфеньяро молчал так, как умел только он. Осуждающе, сочувствующе, понимающе — в общем, крайне выразительно. Лэль был безумно благодарен ему за это молчание, какое бы оно ни было. Говорить не хотелось, хотелось лежать в теплой воде, чувствуя, как ладони лекаря осторожно скользят по коже, смывая усталость от полета домой, выпившего все немногие силы, оставшиеся после этого дня. Честно говоря, Лэль сам не понимал, как не заснул там, в небе — наверное, еще бродили в крови остатки возбуждения, и тело еще слушалось, а не болело все и сразу, везде, от плеч до второго пострадавшего сегодня места. Поэтому Суфеньяро удостоился еще одного тихого благодарного вздоха, когда не стал заставлять вылезать из воды самостоятельно, а поднял на руки, укутывая в отрез мягкой ткани и не обращая внимания, что его рубаха тут же промокла. Лэль свернулся у него на руках, как в детстве, прижался. От бессменного лекаря королевской семьи пахло чем-то горьковатым, терпким, едва уловимым и странным. Сейчас он невольно сравнивал это запах с запахом Имиса — и находил все новые похожие нотки. Потом его опустили на кровать, и Суфеньяро зазвенел своими склянками. Он всегда держал запас в спальне и кабинете, с тех пор, как вскоре после возвращения на Лэля было совершено покушение — и, если бы не оказавшееся под рукой зелье, престол опустел бы окончательно. Знакомый запах поплыл по спальне, и Лэль окончательно обмяк, когда осторожные руки принялись натирать ему плечи и спину. — Суфеньяро. Он всегда звал лекаря полным именем, с самого детства, когда понял, как ему это нравится. Лэль вообще хорошо замечал такие мелочи. — Да, Лэль? Суфеньяро тоже звал его по имени, да и сложно было ожидать какого-то излишнего почтения от того, кто принимал роды у матери Лэля, а до этого — у его бабушки, а до этого — у прабабушки... Сколько именно поколений королевской семьи появилось на свет с помощью этого конкретного лекаря, не помнил уже никто. Он стал так привычен, что его даже заговорщики не тронули, пусть и бросили в темницу, ни у кого не поднялась рука. Слишком большая редкость так долго живущие лекари. Слишком много они умеют и слишком многих оттащили от грани смерти. — Что мне делать? Дел все больше и больше, а времени все меньше и меньше... Мне холодно одному. Суфеньяро молчал, тихо плескала вода: лекарь отмывал руки от мази. Прошуршала ткань, опять звякнула склянка и Лэль чуть прижмурился: новое лекарство ложилось теперь между ягодиц, а потом пальцы забрались внутрь, смазывая и там, проверяя, нет ли трещин. — Он ведь учит тебя магии? — голос Суфеньяро звучал спокойно, разве что с легким осуждением, но оно относилось к состоянию Лэля, а не к вопросу. — Не напрягайся, тише. Мне надо смазать и дальше. — Учит... — Лэль тихо хныкнул, тянущая глухая боль, утихшая немного в теплой воде, вернулась. Он все-таки постарался расслабиться, понимая, что перетерпеть — и будет легче, Суфеньяро никогда ничего не делает просто так. Но очень уж хотелось пожаловаться, как в детстве, и чтобы успокоили и пообещали: все будет хорошо. — Все будет хорошо, — Суфеньяро наконец перестал мучить его, убрал руку и погладил чистой по голове. — Выкупи дом в городе, если хочешь, я могу заняться этим. И скажи, что это твой учитель магии, советники и так уже намекают, что тебе пора искать наставника. Будет приходить туда порталами, как к тебе в спальню, сможешь видеться хоть каждый день. Только до такого опять не доводите. Тебе теперь минимум неделю нельзя. — Он просто доверился моим крыльям, — пробормотал Лэль, краем глаза косясь на выражение лица Суфеньяро. Но тот только спокойно кивнул, вытирая руки. — Если хочешь — я могу посоветовать хороший морок. — Угу... Суфеньяро, а как ты выглядишь на самом деле? Лэль ждал чего угодно — в том числе и спокойной реакции, но все равно затаил дыхание, когда черты лица Суфеньяро поплыли, неуловимо меняясь. В целом, лицо осталось прежним, разве что вытянулось еще больше да глаза стали шире, почти удивленно взирая на мир из-под разлетевшихся к вискам узких бровей. И уши — уши заострились. Суфеньяро встал, и теперь в его движениях не было прежнего диссонанса. Раньше он двигался как-то неловко, скованно, даже чуть неуклюже, а теперь пропорции чуть изменились, и все пришло в равновесие, становясь гармоничным и чуждым. — Почему ты не ушел со всеми? — спросил Лэль, глядя на настоящего эльфа. — Потому что много лет назад моя сестра влюбилась в человека, — Суфеньяро сел обратно, потрепал Лэля по макушке. — Я не уйду, пока есть хоть кто-то из вас. Двигаться было неприятно, но Лэль все равно перебрался ближе, обхватив его руками и уткнувшись носом в живот. От осознания, что он все-таки не один, что не вся родня погибла, на глаза невольно наворачивались слезы. — Ну, тише. — Все хорошо... дедушка. Вздрогнув, Суфеньяро замер, потом странно неуклюже запустил пальцы в короткие волосы Лэля, будто забыл, как это делается. Некоторое время они молчали. Суфеньяро заговорил первым. — Он тоже полукровка? — Да. А откуда ты?.. — С чистокровным у тебя бы не вышло, они еще больше. Но теперь понятно, почему вас друг к другу потянуло. — М? — Твоя мать тоже потомок эльфов. Две ветви пересеклись, кровь проснулась. Учись у него хорошо — больше никто не сможет помочь с твоей магией. Лэль кивнул, боднув его лбом в живот, и затих. Внутри разливалось странное ощущение. Не свобода, нет. Не осознание, что можно дышать и жить. Наверное, это было... счастье? На плечи легло одеяло, поверх него — руки. Суфеньяро сидел, обнимая его, тихо мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Лэль не понимал ни слова — наверное, она была на эльфийском. Но это точно была колыбельная. И засыпал он, счастливо улыбаясь, так и не утерев слезы.