***
18 июня 1970 года, четверг Где-то в Лондоне Реджинальд проснулся от стука дождя. В палате было сумрачно, и он, сощурившись, поглядел на запястье. Стрелки часов — единственного личного предмета, который ему разрешили оставить — показывали без двадцати шесть. Снова. Над ним нависал всё тот же белый потолок, что и последние тридцать шесть дней. За неимением возможности шататься по больничным коридорам или хотя бы читать Реджинальд раздумывал, где бы достать галлюциногенных грибов. Он устал. Сначала ему пообещали ограничиться карантином, а после позволить вернуться домой. В конце концов, когда у опытного «колдуна на службе Короне» пропадают силы, это дурной знак. Но время шло, а врачи не давали заключения. Сэр Реджинальд Лоуренс не был болен, если исключить благополучно зажившее ранение и всё ещё беспокоящий перелом правой ноги, не подвергся облучению и разве что едва не впервые в жизни столкнулся с малоприятными последствиями гемофилии. Анализы оставались в пределах нормы, как и активность мозга. Не изменился даже аппетит. А вот раздражительность закономерно подскочила: запертый в четырёх стенах, молодой мужчина злился из-за каждого проведённого в больнице дня. Если бы не предусмотрительно отобранные ботинки и постоянное присутствие коллег, он бы предпринял попытку сбежать. Он и готовился в этому, осторожно вытягивая из простыней и наволочек по нитке и вечерами, в темноте, скручивая удавку. Последние две недели Реджи ловил себя на мысли, что ещё немного, и он сможет намеренно причинить вред гражданским. Кроме больничного заключения, ноющей ноги, конвоя при походе в кабинет физиотерапии и адской скуки у Реджинальда были и две иные причины давиться от сдерживаемой ярости. Первая, по появлению, но не по значимости — его дуралейшество доктор Мартин Вуд. «Ваши способности вернутся, сэр, — говорил тот, ради какого-то дьявола каждый, чтоб его, раз разглядывая то анализы крови, то рентген с переломом. — Не стоит беспокоиться. Позвольте пока себе отдохнуть и ни о чём не думать. Я не специалист в экстрасенсорике, но могу гарантировать, что...» «Ничего вы не можете гарантировать! Найдите, болван пустоголовый, хоть кого-то, кто в этом понимает, и выпустите меня!» — вопил про себя Реджинальд, продолжая вежливо улыбаться английскому недоумку. Он в этом положении обрадовался бы и бабуле Элинор. Старая ведьма, оповести её о несчастье с двоюродным внуком, приехала бы первым же поездом и хохотала бы от души. И, возможно, под напором агента Блэка и его пистолета, даже снизошла до совета. Но никто не писал и не звонил бабуле Элинор, как и всем остальным родственникам Реджинальда, и он не без основания подозревал, что начальству просто интересно, чем это кончится. Вторая же причина... Реджи прислушался, прежде чем перекатиться набок и накрыть голову подушкой. Последние дни его тревожил стук. Больше всего он напоминал звук капель, падающих на тонкую, дребезжащую под порывами ветра полосу жести. Громче он звучал рано утром, почти затихал днём, если было солнечно, и возвращался после заката. Замученный пациент пытался отыскать источник звука и дважды высовывался из окна, чем раздражал врачей, свою охрану и людей на улице. Он всегда считал себя умным. Из этого следовало, что он держит под контролем все низменные и нелепые стремления и пустые желания, ниспосланные его телу ради смущения разума. Но иногда, вечером, успев перекинуться парой слов с Блэком или Тёрнером и свернувшись на кровати, Реджи размышлял, на что готов ради возможности покинуть это место, и терял в себя всякую веру.***
День летнего солнцестояния — Передай свечи, пожалуйста. Освальд Стоун аккуратно запихнул обёрнутый бумагой свёрток в основное отделение рюкзака и проверил внешние карманы. Всё выглядело так, будто они ничего не забыли. Поразительно. Почти профессионально. Джен сидела на столе, болтая ногами. Платье в мелкий синий цветочек задралось, открыв розовые от первого загара колени, и совершенно не подходило для затеянного предприятия. В том и была его прелесть. Что скажут соседи и родня о девице, нарядившейся для своего жениха? Только то, что она наконец-то взялась за ум. Ну а брат девицы, увидев её в платье с оборками, не сказал бы ничего. Он бы побежал за ружьём и наручниками, прекрасно зная, что Дженевра Тильда МакАльпин меньше всего любит изображать хорошую девочку. К счастью, глупый старший брат слишком далеко, чтобы им помешать. — Тебе не кажется, что свечи — это древность несусветная? — протянула она, зевая в кулак. Босые ноги с грязными пятками снова качнулись. — Разве вы не придумали что-то не такое нелепое? — Жертвенную кровь добуду на месте и когда ты приедешь, — отозвался Освальд, просматривая список. Напротив каждого из пунктов стояла жирная отметина карандашом. — А бараний череп куплю у кого-нибудь из фермеров по пути. — У меня есть овечий, — предложила Джен, наклоняясь и тоже разглядывая список. Пахнущие костром светлые волосы щекотали шею Освальда, и он не мог унять странной, неуверенной улыбки. — И благовония. — К ним Реджи прикасался? Девушка кивнула, мазнув волосами ему по плечу, и Освальд прерывисто хмыкнул: — Тогда не подойдёт. Он что угодно испортит. Ножи я вниз положил? — Вместе с камнями. Вроде. Джен зевнула, громко щёлкнула зубами и наклонилась, обнимая своего некроманта. В глубине дома хрупнул и зазвонил едва живой телефон, но идти не хотелось. Будет чертовски обидно испортить прекрасный выходной.***
Ему выдали повседневный костюм вместе с остальными вещами сразу после завтрака. Том Блэк улыбнулся, разводя руками: не хотел портить сюрприз. — Ты бы видел своё лицо, — с усмешкой протянул он, вышагивая рядом по больничному холлу, — оно того стоило, поверь. Это как если бы ты был трупом, а какая-то магия те... Охм. Прости. — Я не маг, — сухо одёрнул его Реджинальд. Нога болела при каждом полноценном шаге, но не слишком сильно. Плечо под весом сумки ныло, но тоже будто ради приличий. — И не колдун. Не чародей и, божьей милостью, не друид. Ещё раз меня так назовёшь, и я спущу тебя по лестнице кубарем. — И тогда уже тебе придётся меня караулить, — вполне жизнерадостно рассмеялся Томас. Они покидали это тихое и в чём-то даже приятное место неспешно, выбрав лестницу вместо лифта и долго прощаясь с персоналом. — Сестричке с короткой стрижкой я понравился, так что можешь спускать. Пара переломов — и вот у меня молодая жена, а там, глядишь, и домик в пригороде... — С этой панковатой юной леди? — Забавно, — понизил голос Том, придерживая дверь и выходя следом за Реджи на улицу, — а она была убеждена, что это ты панк. Никогда не думал поставить торчком свои локоны? — Если я сейчас скажу, что это чертовски вульгарно даже для нашей конторы, ты вытолкаешь меня под машину? — Разумеется. — Анархо-социалистический монстр! — делано ужаснулся Реджинальд, отхромав в сторону. — Я уроню тебя за собой, и нам придётся делить одну палату. Вы будете слушать The Stooges, а я — мечтать, что некто милосердный засунет мне в ухо дрель. — Какие чудовищные выражения для джентльмена! — Джентльмен готов покрасить волосы в зелёный за бутылку приличного скотча, — вздохнул Реджинальд куда глубже, чем хотелось, и его приятель уже неприкрыто расхохотался. — До среды ты не понадобишься, так что можешь немного загулять. Никто тебя не осудит. — Иди-ка ты к дьяволу, Блэк... Всё, о чём я сейчас действительно мечтаю — выспаться в тишине и в собственной кровати. А уже потом — напиться. Подвезёшь? Томас, продолжая ухмыляться, кивнул: — А ты думаешь, я тут просто так? Или мне нравится слушать твоё стариковское ворчание о дрянной молодёжи? Я подвезу тебя и, возможно, даже сделаю вид, что не заметил, как во время остановки ты зайдёшь за своей драгоценной шотландской брагой, но... только если ты признаешь, что рок-музыка не так уж плоха. — Возможно, — скривился Реджи, жестом попросив его остановиться, и дал отдых ноге. — Но я не собираюсь поддерживать бестолковую моду только потому, что она тебе нравится. Закончив, как ему показалось, на весомой и многозначительной ноте, он обернулся. Окинув взглядом стену больничного корпуса, нашёл окно своей палаты и прищурился в последней попытке обнаружить, что за дрянь капала все эти бесконечно долгие дни. — Хэй, — встряхнул его Том пару минут спустя, уставившись в ту же точку. — Даже не думай. Ты домой хочешь, забыл? — Пойдём, — кивнул Реджи, бросив таращиться на чистую и гладкую стену. — Нужно успеть добраться до подушки до того, как разойдутся тучи.***
Вечер пятницы казался ему одновременно прекрасным и отвратительным. Сон больше двадцати часов — гарантированная головная боль, но головная боль в собственном доме, с горячим чаем и ледяным душем не так уж и страшна. Подгоревшая яичница весьма дерьмова на вкус, но и есть её никто не заставляет. Скучно, а ходить — больно? Но боль можно и потерпеть. Окончательную точку поставил звонок сестре. Голос Джен в трубке звучал настолько уныло, что становилось ясно без вопросов: Освальда рядом нет. Не то что бы Реджинальд был против близких отношений между лучшим другом и любимой сестрой, но в качестве альтернативы он предпочёл бы сломать вторую ногу. Дженевра любезно — и без обычных шуток, неподобающих молодой леди из приличной семьи — выслушала, где именно пропадал брат, и пожелала скорейшего выздоровления. На предложении Реджи вернуться домой, чтобы ей не было одиноко, любезность её дала трещину, но девушка сдержалась и перевела разговор на родственников, от души обругав их всех. Положив трубку, Реджинальд ещё некоторое время сидел в кресле, пытаясь понять, что его тревожит. Сестра не сожгла их родовое гнездо, мистер Стоун гостит у отца в Корнуолле и не лезет ей под юбку — чего только можно желать? Но что-то продолжало скрести на грани сознания, безумно похожее на капли, бьющие по жестяному подоконнику с чётким царапающим «блям-м!». Назойливый, гнусный звук, мешающий сосредоточиться хоть на чём-то, кроме се... Реджи выдохнул, растирая свободной рукой лицо. В другой он держал давно опустевшую чашку, готовый зарядить ею об стену. Просто на улице дождь. Стёкла глушат стук, а расшатавшиеся нервы и воображение придают ему мистический окрас. «Это Лондон, Реджинальд, — спокойно объяснил он себе, оставив посуду в покое, умывшись, причесавшись и отыскав в комоде самую нейтральную футболку из всех, что были. — Здесь мерзко, шумно и много англичан. А там, где много англичан, мистики не бывает, потому что её тоже от них тошнит. Будь ты дома, тревога и навязчивые звуки стали бы самым верным сигналом запереть все окна и двери и отыскать дедов палаш. И, быть может, распятье, хотя господь свидетель — никогда не видел, чтобы нечисть вроде бааван ши[3] с хоть каким-то почтением относилась к христианству». Он придирчиво оглядел своё отражение, прислушался с тишине и поднял обе руки, показывая зеркалу популярный, но весьма неприличный жест. Короткая речь, произнесённая при этом, сводилась к прежнему: хватит маяться ерундой и поддаваться панике, когда в баре ждут виски и леди.***
День летнего солнцестояния В полупустом кабинете трель телефона звучала резко и оглушающе. Дженевра не сводила с аппарата глаз. Когда тебя двадцать с лишним лет за глаза зовут ведьмой, сложно начать верить в совпадения. Тяжёлый рюкзак стоял у стены. Нужно просто взять его, закрыть дверь и ехать. Она, пропустив ещё два раскатистых сигнала, подняла трубку. — Привет, хорёк, — хмыкнула Джен, выслушав непривычно нетвёрдое приветствие брата. — Нет, я не сбежала в Ирландию. И на материк. Машина на месте... Ты немного не вовремя: я собираюсь полежать в ванне, а после ко мне приедет Калли. Что? Ей и приводить-то некого! Слушай, давай-ка побыстрее, ноги мёрзнут. Это были самые правильные слова, что она могла сказать. Разумеется, нюня Реджи никогда бы не позволил младшей сестричке простудиться из-за чуши, спьяну пришедшей в его пустую голову, и быстро закруглился, пожелав доброй ночи. Джен хихикнула, потянувшись, и поднялась, поправив на кресле вязаный чехол. Старый, выцветший, но ещё крепкий ковёр проминался под подошвой ботинок. Реджи даже не узнает, что её не было дома.***
21 июня 1970 года, воскресенье Где-то в Лондоне Встретить Марту Эшмонд в огромном Лондоне было сродни волшебству. Или року. Реджинальд никак не мог решить, как относиться к этой женщине, но знал одно: если где-то на этом свете есть ангелы... Марта точно не одна из них. Вопреки всем стереотипам о злобных стервах, мисс Эшмонд не носила чудовищных каблуков и не умела замораживать взглядом, да и словесно измывалась только над особо неприятными личностями. Реджи, кажется, доставалось от неё всего раз или два — правда, лишь потому, что он благовоспитанно молчал, не поддаваясь искушению поспорить. Прошлым вечером, сидя за столом в компании джентльмена средних лет, она и вовсе оказалась в хорошем настроении, не сразу узнав старого знакомого, но чуть погодя кивком приглашая сесть рядом. Полчаса спустя джентльмен оставил их, грязно ругаясь, а Марта, поглядывая на часы, предложила Реджинальду встретиться на следующий день в месте поприличнее и поговорить в спокойной обстановке. — А этот мистер?.. — спросил тогда Реджи, глядя, как за окном разобиженный джентльмен пытается завести машину. Марта Эшмонд пожала плечами. — Второй бывший муж. Идти не стоило, и это понял бы даже непроходимый болван. Но Реджинальд, с досадой вспоминая о подруге, от отца которой пришлось бежать через две границы, о Египте и бледной ползучей гадине, до сих пор являющейся к нему во снах, и о месяце взаперти, предпочёл рискнуть. Марта была... Нет, пожалуй, «живая» прозвучит неполно, а все остальные определения — грубо. Если бы он писал прозу, то сказал бы, что под влиянием подобной женщины легко сотворить великую глупость, но не получится быть дураком всю жизнь. Правда, опыт двух её мужей несколько опровергал эту теорию, но в себе Реджинальд не сомневался. Как, впрочем, и не строил иллюзий, зачем именно Марта решила с ним встретиться. Ну а «третий бывший» — это уже смешно. Перед уходом он всё же позволил себе слабость: подбросил монетку. Три или четыре раза он накрывал её ладонью, не глядя, и подбрасывал снова, но в последний позволил упасть на тумбу. Блестящий кругляш вертелся на ребре, как волчок, секунду, две... Реджинальд фыркнул, со снисходительностью улыбаясь своим сомнениям, и ступил за порог, не дожидаясь финала.***
— Значит, — улыбнулась Марта, комкая салфетку, — тебя всё же подстрелили. Готова спорить, их была целая сотня, супермен. — Двое, — почти покаянно склонил голову мужчина. — Если не считать их приятелей, которые навестили нас немного позже. Боюсь, у них был весомый повод: мой арабский отвратителен. — Скажи что-нибудь. Реджинальд перевёл взгляд на тартановые шторы, на цветы в горшках, стоящие за окном, а затем как-то снова уставился на узкий и длинный клин выреза рубашки Марты. Вышивка, больше подходящая легкомысленной хиппи, а не дочери крупного промышленника, переливалась в свете густого, медленно катящегося к горизонту солнца. Как и светлые, рыжеватые волосы. По загорелой коже рассыпались отсветы, превращённые стеклом и тенями в мозаику. — Ты не поверишь, — поднял он взгляд к лицу Марты, — но я лучше с радостью просклоняю «фейхоа» на гэльском, если тебе захочется. Та подняла брови. — В гэльском есть слово «фейхоа»? — Не уверен. Но только попроси. — Бедный, — с приторным сюсюканьем и растягивая гласные, произнесла Марта, с удобством отклонившись к спинке стула, — несчастный, недооценённый Реджи. Его обижают злые арабы, подставляет сердитое начальство, ему не хватает слов, а сестра хочет женить на ирландке-террористке... Что такого? — пожала она округлыми плечами под бряцанье колье из деревянных пластин. — Слухи давно ходят, но по ним ты яростно сопротивляешься и верен только Короне. — Я оторву Блэку яйца. Следующим вздохом он поперхнулся: босые пальцы больновато ткнулись его в бедро и сдвинулись выше. Желание покалечить вроде как друга отступило на второй план. — «Я отолву Блэку яйса!» — грозно насупившись, повторила Марта, перебирая пальцами. – «Я злой и узасный Леззи, я не зенюсь на илланской теллолиске». Реджинальд улыбнулся той же ровной улыбкой, которую приберегал для английской швали, взял ступню Марты и уложил себе на колено — то, что поближе к окну. Поправив скатерть, нырнул пальцами под сбившуюся штанину, лениво гладя голень. — Я вообще не женюсь, — заметил он с лёгким высокомерием, которое, увы, Марту не проняло ни на секунду. Она ухмыльнулась, отвернувшись к подошедшему официанту, и сама взяла свой чай. — Всё такой же пустоцвет и ничего не смог с этим сделать? Реджи поморщился. Ему до чёртиков захотелось дёрнуть мерзавку за ногу. — А ты всё так же пожираешь своих кавалеров и не скрываешь, что тебе это нравится? Мальчишка, принёсший им заказ, потемнел от прилившей к щекам крови и принялся расставлять тарелки куда быстрее. Марта почти пищала от удовольствия. — Сам и проверишь. Если что-то пойдёт не так, кому передать твои обглоданные кости? Сестре или королеве? — Не приближайся к Дженни, чудовище. Если ты научишь её пить и грязно ругаться, то... ох, ради всего святого, поставь ей произношение. Когда она пытается изображать британку, то становится похожа на кокни[4]. — Это твоё предсмертное желание, жалкий человечишка? — Реджи кивнул, и Марта торжественно пообещала: — Клянусь, что научу твою сестру ругаться, как полагается в высшем свете. Кстати, — оживилась вдруг она, наклоняясь так, что вырез открыл не только полосу кожи, но и округлости груди, прикрытые тонким слоем белого хлопка, — о всяческих странных личностях. Что скажешь про панков? Забавная у них музыка, я так думаю. Есть в ней что-то, а? Взгляд зацепился за ярко блестящую на солнце прядку, выбившуюся вперёд — точно на неровно вздымающуюся грудь. Бледно-синяя ткань рубашки была слишком плотной, но Реджи не составляло труда представить и тонкую лямку под ней, и широкую полосу кружева, проходящую по линии сосков, и то, как глупо он будет выглядеть, запутавшись в шнуровке. «Да чтоб вас всех...» — подумал он с тоской, когда ступня, никогда не бегавшая по камням и грязи, соскользнула с его бедра. — Их видение свободы не может не восхищать. И музыка не нагоняет такую тоску, как мурлыканье просветлённых хиппи. Достойное развитие контркультуры, полагаю. Марта смотрела на него, не моргая, а затем уложила щёку на подставленную ладонь. На запястье зазвенели, переворачиваясь и сползая к локтю, многочисленные браслеты. — Реджи, милый, — вздохнула она, — возьми уроки у своей сестры и научись говорить как кокни.***
День летнего солнцестояния В тупик Мэри Кинг они пробрались через узкий лаз, закончившийся внутри одного из домов. Душный влажный воздух, сохранивший оттенки запахов трехсотлетней давности, сдавил горло не хуже петли. — Нас не поймают в этой помойке? — сипло спросила Джен. Её колотило. — Обидно будет. — Кентон задержит патруль, если они найдут эту дыру, — шёпотом ответил Освальд. — Но если они пойдут через основной ход, придётся выбираться самим. Только они сюда не заходят. Он с тревогой смотрел на Джен. Будь у него альтернативы, он бы никогда не потащил её сюда, но... Не Реджинальда же звать? Прикрыть-то он прикроет, но нотациями плешь проест и разгонит всех призраков. Тогда ни ритуала не получится, ни простого контакта. — Очень плохо? Девушка мотнула головой, вытирая лоб. Испарина, проступившая на лице, блестела в свете фонарей крупными каплями. — Жарковато, — прошептала Джен тише прежнего, и у Освальда защемило в груди. Это для него в этих катакомбах «ходит кто-то прозрачный», а силы Джен видят только пустоту и отголоски смерти и боли, пропитавшие камни. — Пойдём, — кивнул он, понимая, что нет смысла тянуть. — У меня всё готово, и осталось только начать. К утру вернёмся по домам, и не будет больше никаких странностей, и мы проживём чертовски долгую и счастливую жизнь. Даже если Реджи узнает, то помешать нам не сможет. Джен нахмурилась, вспомнив о звонке, чудом заставшем её всего пару часов назад. Что-то было не так. Может, брат и не был пьян. Может, что-то он ей не стал рассказывать, что-то важное... — Пойдём, — свела она густые, пшенично-рыжие брови. — Излом ждать не будет.***
День летнего солнцестояния Блям-м. Блям-м!.. Марта удалилась в дамскую комнату, прежде этого с возмутительной прямотой сообщив, что не желает видеть разорение шотландской аристократии при попытке заплатить за ужин, и оставив плату с более чем щедрыми чаевыми. Реджи позориться и возражать не стал, но с сардонической улыбкой подумал, что эта же женщина час спустя поклянётся отрезать ему интимные места, если он хоть немного надорвёт её дешёвую кофточку. В такие моменты он осознавал, насколько хорошо быть неспособным оставить потомство. Если его наследником станет такой же неразборчивый мазохист, родня полопается от смеха. Блям-м-м... «Полагаю, некоторая извращённость — не грех, — почти с ожесточением думал он, пытаясь заглушить назойливый звук, которого просто не могло здесь быть, — а в моей ситуации даже более чем оправдана. Если что-то нельзя простить Марте Эшмонд, то это простить в принципе невозможно. А она только... взбалмошная. Богатая девчонка с причудами, но не злая. И если ей нравится вести себя вызывающе, не мне это осуждать». Он расслабленно закинул ногу на ногу, потирая кончиками пальцев колено, и прикрыл глаза. До обидного безалкогольный вечер, но в память отчётливо впечатался взгляд Марты, пока её ступня проверяла, с чем придётся иметь дело. И это пьянило. «Она не обозвала меня хромоножкой, хотя, без сомнений, хотела. Очень милосердно. Прелестное рыжее создание». Блям-м! Реджинальд качнулся, едва не опрокинувшись на спину, и резко поставил ноги на пол. Боль стрельнула от ступни до бедра, уходя отголосками вверх по позвоночнику, но не помешала встать. Удушливая тревога, старательно забиваемая всем, чем только можно, последние дни, отозвалась стуком в ушах и спазмом где-то в районе желудка, а во рту появился привкус горечи. Он покинул зал, так и не свернув к нише, за которой прятались двери уборных. Мысль о скандале, который непременно порадует Марту и прикончит его собственную репутацию, уже не казалась забавной. Хотелось перевести дыхание. На улице каждый клочок заливало золотом, готовым в любой момент сойти в тусклый багрянец и прозрачные сумерки. На небе не было ни единой тучки, способной оправдать нескончаемый дождь, звучащий даже не в ушах, а в сознании Реджинальда. Прижавшись к стене, молодой мужчина с усилием растёр лицо. Что-то было не так. Господи, да очевидно же, что не так! Нужно извиниться перед Мартой... ...чудесной, благополучно разведённой, пахнущей мускусом, жимолостью и жасмином... ...и ехать домой. Сначала в квартиру, за ключами, после — в Эдинбург. Найти машину, не ждать поезда, и... ...никогда больше не посмотрит в твою сторону, остолоп, только потому, что тебе что-то там почуд... К телефонной будке он почти подбежал. Номер вдруг вылетел у него из головы, и едва не минуту Реджи стоял, вцепившись в трубку. Чтобы сосредоточиться, он закрыл глаза, а когда открыл — увидел, как слабо в золотистом, тускнеющем свете подрагивают его пальцы. Цифры всплыли в памяти сами собой. А после он ждал. Звучащие у уха гудки ломали что-то внутри, и его рассудок заполнял страх. Даже в те самые худшие моменты, о которых он старался не вспоминать, он не был настолько всепоглощающим. Реджинальд не думал, что в вечер воскресенья Джен может уехать к подруге или спрятаться в библиотеке с огромной тарелкой бутербродов и крошить на страницы. Он просто ждал. Когда в трубке раздалось «да?», пальцы едва не разжались. — Дженни? — выдохнул Реджинальд, сам себя не узнав. — Ты... ты дома? В порядке? — Дрожь сковала запястья и поднималась по предплечьям, а в горле запершило от какой-то чудовищной истерики. — Ты не пытаешься устроить революцию вместе со своей Калли?! Это были самые неправильные слова из всех, что он мог сказать.***
День летнего солнцестояния — Всё будет хорошо, — мурлыкала ему на ухо Марта, приобняв под локоть. — Этот карманник боялся тебя больше, чем ты его. Зачем было выворачивать ему ручку? Полисмен же рядом был. Он с трудом различал её слова: мешал стихающий, остаточный гул, похожий на барабанящий по жести дождь. «Всё проходит, всё проходит, слышишь? Можешь выдохнуть. Просто ты наконец возвращаешься в норму. Просыпающаяся сила оглушает: так уже было, но в детстве, и ты не помнишь. Ты „слышал“ карманника или то, что всё же отравишься в этой забегаловке с непомерными ценами. Или Марта тебя прирежет ради веселья, но тут ты сам будешь виноват...» — Ну как? Порядок? — спросила его Марта, выпустив руку и обнимая за талию. Тело под тонкой расшитой рубашкой казалось горячим, и по спине Реджинальда прокатились мурашки. Он кивнул. — Вот и славно. Но забыла предупредить: если ты порвёшь мою одежду — не жить тебе. Громкий хлопок пониже спины каким-то волшебным образом окончательно заглушил гул «капель», и Реджи широко ухмыльнулся. Ему действительно стало лучше.***
Излом Стоя посреди чёрно-белой кухни, режущей глаза контрастностью под яркими лампами, он пил ледяную воду и слушал, как шумит вода в душе и чуть слышно поёт Марта. Удивительно, но теперь Реджинальда почти не раздражало, что она не всегда попадает в ноты и выбрала для измывательства глубоко отвратительную матросскую песню. Он легко закрывал глаза даже на то, что эта женщина возьмёт его любимое полотенце и вытрет свою хиппо-панковскую задницу, что возмутительно само по себе. На какой-то момент он, кажется, вообще забыл, что значит «возмутительно» и просто расхохотался от этой мысли. В голове не мутилось, а сердце не сбивало ритм, замирая, когда он смотрел на Марту — уж точно не больше, чем того требовала ситуация. Он был спокоен, складывая собственную одежду и снимая её, и знал, что утром найдёт эти стопки идеально ровными. Тем же утром ему станет тошно от неправильности этого прагматизма, но всё, что происходит утром, не имеет никакого отношения к ночи. И не должно. Не с Мартой Эшмонд — определённо. Реджинальд улыбнулся грязно-чернильному сумраку за оконным стеклом, отпихивая подальше совершенно бестолковую панику, мешающую дышать, и в два глотка допил воду: пение в ванной комнате смолкло.***
Излом Почему-то Джен думала, что тьма должна её бояться. Отца она не знала, а мать никогда ни о чём подобном не говорила, но откуда-то в ней взялась эта убеждённость. Наверное, дело в брате. «Nemo me impune lacessit[5], — любил повторять он в детстве, когда им позволялось вернуться из школы домой. — Мы колючие, сестрица». Этой тьме было плевать на колючки, но дотянуться до двух человечков ей не хватало сил. — Быс-стрее... — Прости, прости, прости, Дженни! — Освальд, сидящий за её спиной, листал свои записи так быстро, что шелест готов был слиться в один цельный звук. — Мне нужно совсем немного! В голове звенело. Бесконтактный психокинез держал тьму только потому, что этого хотела Дженевра, но силы уходили. Она вливала их в бездонный колодец, не позволяя сомнениям и здравомыслию убить уверенность, а вместе с ней и их двоих. И Джен, и Реджи, и Освальд знали первое правило выживания людей с особыми силами: столкнувшись с неизвестным, не вступай в бой до прибытия помощи. Нулевое — то самое здравомыслие — подразумевало, что вы никогда и ни при каких обстоятельствах не покинете безопасное место в одиночку. Она обернулась, краем глаза уловив движение позади: Освальд метнулся к рюкзаку, в беспорядке вытаскивая конспекты и выписки. Некоторые листы подёрнуло по краям гнилостно-тёмным налётом. «Здесь должно гореть зелёное пламя и слышаться хрип и вой, — отстранённо подумала Джен, делая плавный вдох. Тяжёлый запах болезни и трупное зловоние обволакивали каждый сантиметр тела, с готовностью заполняя лёгкие. — А из теней — лезть иссохшие руки с длинными когтями. И музыка. Страшная музыка». Она не представляла, сколько прошло времени, и почти не чувствовала ног. Если бы Освальд велел ей отойти, у неё бы не вышло сделать и шага. От вони мутило, но куда хуже было ощущение нависающего потолка. Ей не хватало совсем немного, чтобы задевать его макушкой. Крохотная полутёмная каморка в чумных подземельях под Эдинбургом, куда никому нет нужды спускаться. Чем бы ни была тьма, пришедшая на зов ритуала, но свечи она уже погасила. Сколько продержатся фонарики — на столько хватит и смелости маленькой и бестолковой ведьмы. «Мы не маги и не чародеи. Мы Альпины, потомки королей, нас больше, чем вересковых пустошей, и мы ничего не боимся, Дженни. Не боимся». Джен скосила взгляд на плечо. Коса, лежащая на груди, не поседела, как ей представлялось, а стала напоминать солому. Болели ногти и дёсны. — Освальд, — позвала она ровно, но ей не ответили. Молодой некромант сидел, так и склонившись над полупустым рюкзаком, и смотрел в стену. Нижняя челюсть прыгала; пальцы, сжавшие края жёсткой ткани, свело. Она всегда считала себя умной. Из этого следовало, что она держит под контролем все низменные и нелепые стремления и помнит об утилитарной логике — единственном выходе, когда выбор становился слишком трудным. И сейчас она была абсолютно однозначна. Освальд пришёл в себя ещё в коротком полёте, но не смог ничего предпринять: столкновение с полом выбило из него и воздух, и — на краткие секунды — сознание. Когда перед глазами прояснилось, дверь, отделявшая его от комнаты с Джен, уже захлопнулась.***
22 июня 1970 года, понедельник Где-то в Лондоне Реджинальд проснулся от звука дождя. В комнате было сумрачно, и он, сощурившись, поглядел на запястье Марты: свои часы ему пришлось снять. Стрелки показывали без двадцати шесть, а на подушке темнели размазанные капли. Он почти вслепую добрёл до ванной, умылся и долго стоял, опустив руку в холодную воду, а другой прижимая к переносице мокрое полотенце. Предчувствия больше не было. Только оглушающая пустота. Марта отвела его в постель, вяло и полусонно кусая в шею. Оставленные ею синяки ныли, но слабо, рассасываясь с небывалой для человека скоростью. Не гудела и привычная боль в правой ноге. Теплоту Марты Реджинальд ощущал десятком вновь обретённых чувств — неуверенно, но отчётливо. Когда через два часа зазвонил телефон, мужчина уже полностью собрался и пытался объяснить Марте, что должен уехать. Новость отозвалась липкой слабостью в ногах. Он тихо попросил собеседника повторить, а затем передал трубку любовнице. — Не стоит беспокоиться, сэр, — услышала та незнакомый мужской голос, — мисс МакАльпин действительно ничего не угрожает. Будут долгие разбирательства, но это... — Мы уже выезжаем, — твёрдо оборвала его Марта Эшмонд.***
Эдинбург остался точно таким же, как и в последнее возвращение Реджинальда. С первых же шагов ветер превратил длинные локоны Марты в воронье гнездо, ему самому плюнул в лицо сырой моросью и вырвал из рук бумажку с записанным адресом. Её ловко поймал Томас Блэк. — Я обязательно уговорю его познакомить вас с Калли, — шептал он Марте на ухо, не пытаясь подстроиться под шаг коллеги. — Прелестная девушка. А как поёт! Про ублюдков-англичан и чёртовых копов — очень душевно. — Вы разве не англичанин? — удивилась женщина, и Том пожал плечами: — В этом вся соль. Реджинальд, обогнавший их и идущий уже по другую сторону дороги, не вслушивался в их хихиканье. Он проклинал себя, обещал запереть Дженни, несмотря на то, что она давно совершеннолетняя, и навалять Освальду. Или сдать Освальда полиции и выпороть сестру? Н-нет, тогда «навалять» станет обоюдным и потеряет всяческий воспитательный эффект. «Что их понесло в тупик? Да и как? Взломали замки? Это, наверное, уже вандализм, и придётся просить о большом одолжении, чтобы дело замяли. Но если провалились или отыскали какой-то подвал...» — Вы можете навестить мистера Стоуна, — вмешалась в лихорадочный ход его мыслей медсестра. Из-под тёмной чёлки на Реджинальда смотрели серо-голубые глаза, светлые и прекрасные, как мир вокруг. — С мисс МакАльпин сейчас врач. — Благодарим вас, — вместо Реджи откликнулась Марта. Подёргав его за рукав, прошептала: — Ты уверен, что дойдёшь, а не рухнешь от счастья в лифте? — Дойду, — наклонившись, прошептал он и бережно коснулся губами её щеки. — Спасибо. Внутри всё дрожало, как желе, хотя встреча с Джен откладывалась на неопределённое время. Пожалуй, решил он, выстукивая ритм быстрого рила в ожидании нужного этажа, можно пока развлечься, решая, бить Освальда или не бить, пока он в постели. Если набежит его родня, а следом и их с сестрой, начнётся парад взаимных оскорблений, а не драка. Нельзя терять момент. Довольная, хоть и смертельно белая рожа этого некроманта-недоучки решила исход дела. — Реджи! — выдохнул он, под сиплый смешок приподнявшись, но совсем ненадолго. То, как тяжело он вытянулся на подушках, несколько смягчило сердце Реджинальда. — Хвала небесам, ты приехал! Это моя вина, но ты должен понять: мы старались ради Джен! — Вы забрались в катакомбы под Эдинбургом ради неё самой? Будь сейчас зима, Реджи стоял бы и комкал перчатки, но без них ему пришлось ограничиться переминанием с ноги на ногу. Стоун казался едва живым, и выбивать из него признания казалось излишне жестоким. — Да, — заболтал головой Освальд, словно и сам верил в такую глупость. — Да. Поверь, когда мы вернёмся домой, ты всё узнаешь. Здесь о таком говорить как-то... — Неразумно, — подсказал Реджи. — Да-да-да!.. Гос-споди, как же болит голова... Но ты должен знать, — открылись закатившиеся было глаза, — Дженни великолепна. Она... она же... Если бы не она, м-мне бы конец. Вы м-монстры, слышишь? А я ошибся, Реджи, это только моя... — Отдыхай. Пока в палату не зашли, он обошёл кровать и растёр сухие руки. Неразумно тратить только-только обретённые силы, но... этот осёл его друг. — Сделай одолжение — слушайся врачей. Лечить некромантское отродье не слишком приятно, уж поверь. Освальд бледно улыбнулся, изобразив приподнятую шляпу. К его щекам прилил первый румянец.***
— Привет. Она лежала в одеялах, зябко кутая руки и то и дело дёргая капельницу. Врач, настоявший на своём присутствии, сидел в кресле в углу, не сводя взгляда с посетителя, как если бы он был опасным негодяем. — Привет. Реджинальд сделал шаг, но она жестом попросила не приближаться. Она то и дело отводила глаза. — Освальд сказал, что ты молодец. — Слова застревали в горле, но Реджи заставил губы растянуться в улыбке. — И что бы там ни произошло, вы выбрались благодаря тебе. — И тому парню, который караулил. Но это было глупо, — дёрнула она плечом в криво надетой больничной пижаме — как брат совсем недавно. — Освальд сам не знал, куда лезет, а я его поддержала. Дура. Реджи, — позвала она тише, — разберись с ним сам. Пожалуйста. А я хочу уехать хотя бы на время. Мне страшно. Она ни разу не сказала «трусливый ты хорёк» и не велела замолчать. Только лежала, дрожа от холода и слабости, и смотрела в сторону. Реджинальд задохнулся от жалости и бесконечной любви. Ловко перешагнув через какие-то провода, он наклонился, целуя сестру в лоб и обеими руками сжимая безвольную ладонь. — Куда угодно, — пообещал он, мягким импульсом отдавая ей все силы, до которых получилось дотянуться. — Обеща... ю. Он не почувствовал отдачи, будто бережно собранная жизнь не разлилась по измученному телу, а упала в бездну. Ладонь, резиновой перчаткой лежащая в руках, была чуть тёплой и неподвижной. Реджинальд отстранился. Она лежала в той же позе, глядя исподлобья, но не хмурясь. Лицо казалось выжидающим. — Дженни? — спросил мужчина и, не дожидаясь ответа, быстро провёл по её лицу, будто собирая паутину. Врач поднялся, занеся руку, чтобы стукнуть в дверь и позвать помощь, но не успел. Рот его начал округляться, а в горле заклекотало. Реджи не оборачивался, зная, чем кончается пренебрежение правилами безопасности в присутствии тварей. Она улыбалась ему изуродованными остатками губ его сестры, и он слышал шёпот, обещающий самые желанные вещи. Она клялась именем господа, и ей хотелось поверить. Реджинальд не был экзорцистом или спиритом, он ничего не понимал в призывах, но твёрдо знал лишь одно: мёртвые не возвращаются. Никак. Никогда.***
Он сказал, что не помнит, как задушил Дженевру, и не смог объяснить, что изъело труп и что заставило доктора МакКиннона повредиться рассудком. Не получила объяснения и безобразная драка с Освальдом Стоуном, хотя об этом-то Реджинальда особо и не спрашивали. В мистику здесь не слишком верили. Это же не Ирландия.***
21 июня 1970 года, воскресенье Где-то в Лондоне Монетка, коллекционный шиллинг, качнулась на ребре в последний раз и упала профилем королевы Елизаветы вверх. Дверь захлопнулась.