***
Какого хера Милкович делал здесь? Наверное, он и сам себе не смог бы ответить на этот вопрос сейчас, плавно раскачиваясь на волнах алкогольного дурмана в самом центре потной полуголой толпы с опустевшим стаканом из-под виски в левой руке и полувозбужденным членом в правой. Он просто зашел в первый попавшийся клуб с желанием напиться и хотя бы на несколько часов потерять связь с реальностью. Забыться. Забыть. О ненавистной работе, каждое утро встречающей его щербатой физиономией вечно недовольного шефа, день которого считался прожитым зря, если он пару раз не унизил и не оскорбил молча принимающего все новые ушаты говна на свою голову сотрудника, втайне мечтающего размозжить голову вонючего ублюдка бейсбольной битой, но лишь терпеливо кивающего на каждую новую фразу начальника о своей никчемности и убогости. Микки нужны были деньги, чтобы содержать семью, и поэтому мужчина терпел, крепко стискивая зубы и подгоняя ход стрелок часов, моля чертов рабочий день поскорее закончиться. Забыть о нелюбимой жене, хуй знает, каким местом получившей благословение Терри на брак, заветную подпись в свидетельстве и пожизненную грин-карту, с которой Милкович, наверняка, развелся бы сразу после смерти отца-тирана, если бы не огромных размеров пузо, в которое русская тыкала его носом, выбивая наличность. И маленький комочек, первым действием которого после появления на свет стало обгадиться на руках отца, бережно прижимающего к себе орущего на весь дом младенца, улыбаясь чистым голубым глазам в окружении едва заметных полупрозрачных ресничек. Впрочем, цвет глаз – единственное, что у Микки с Евгением было общего. Белобрысый и немного кудрявый гиперактивный и редко когда затыкающийся паренек с каждым годом все больше напоминал Милковичу соседа и половину жителей их района, но, уж точно, никаким местом не был похож на него. И об этом Микки тоже сегодня хотел забыть. Ему всего двадцать восемь, но от своей чертовой жизни он уже слишком устал. В редкие минуты слабости, когда доведенный уже до ручки мужчина начинал задумываться о том, чтобы послать все к херам и сбежать на другой конец штата или нырнуть в Мичиган с огромным булыжником на шее, Микки выходил из поезда за пять-шесть остановок до своей и шел в первый попавшийся бар. Каждый раз в новый, но с единственной и неизменной целью – нажраться до беспамятства. Так и сегодня вечером, выслушав очередные оскорбления от шефа и молча стерпев получасовую выволочку по телефону от жены, Милкович отметился проездным на станции в центре Лэйквью, наугад выбирая направление движения, и, отсчитав две сотни шагов по ярко горящей неоном улице, нырнул под одну из вывесок, дергая на себя тяжелую черную дверь. О том, что это был клуб для узкого круга людей с широкими анусами, Микки начал подозревать, пробираясь к бару сквозь толпу раскачивающихся в такт гремевшей из колонок музыки полуголых мужских тел, переплетением рук и языков, хозяйствующих в чужих ртах и штанах, намекающих новому посетителю «Ласточки» о направленности заведения. И окончательно убедился в своих подозрениях, когда с десяти долларов за семибаксовый стакан виски на сдачу он получил поцелуй в щеку от бармена, чуть переборщившего с блестками на голом торсе и подводкой карих глаз, а сидевшая по правую руку и увлеченно беседующая пара молодых людей неожиданно начала сосаться у всех на глазах. Но уходить Микки не спешил. Еще одно правило: зашел – бухай. И пусть по барной стойке бегают тараканы, как в «Алиби» месяц назад, или стопка разбавленной вдвое текилы стоит двадцатку в «Инферно», через час и десяток опрокинутых залпом стаканов Милковичу станет все равно. Так зачем тогда уходить? Поблагодарив бармена за напиток и осушив бокал в два больших глотка, Микки протянул тому пару полтинников, в ответ получая почти полную пузатую бутылку с кривой черной этикеткой, и, привычным движением правой руки периодически наполняя стеклянную емкость, принялся за свое, уверенно двигаясь к намеченной цели. Напиться. Забыть. Несколько часов, проведенных в компании неизменного друга Джека, заметно расслабившего уставшее тело и очистившего мозг от всех посторонних мыслей, пролетели для Милковича как один миг, об окончании времени свидания со старым приятелем сообщая последней каплей янтарного напитка, упавшей в пустой стакан перед разочарованным взглядом голубых глаз брюнета. Раньше после такой дозы Микки давно бы уже вырубился или заблевал все санузлы злачного заведения, но пришедшие с годами и опытом выдержка и устойчивость к алкоголю теперь вынудили лишь заказать вторую бутылку, в сверкающих кольцами пальцах размалеванного бармена теряя еще одну милковичевскую сотку. – Скучаем? – и привлекая к себе внимание облокотившегося на стойку высокого зеленоглазого красавчика в расшитой серебристыми пайетками майке без рукавов, с ярко красными губами и огненно-рыжими волосами, зачесанными назад. – Нет, – поморщившись от шторма в девять баллов в голове при повороте на голос, ответил Микки, откручивая крышку и наполняя бокал, выделенное на пару глотков виски время тратя на то, чтобы получше рассмотреть подкатившего к нему незнакомца, пританцовывающего на месте под гремевшую под потолком музыку. – Я давно за тобой наблюдаю, и могу с уверенностью сказать, что да, – придвигаясь ближе и наклоняясь ниже, почти прокричал в ухо Микки рыжий, по-хозяйски подхватывая пузатую бутылку и вливая в себя ее содержимое прямиком из горла. – Пить одному – это разве веселье? – облизнув мокрые губы и широко улыбнувшись ими брюнету, отметил парень, разворачиваясь вокруг своей оси и запрыгивая на высокий стол, острой коленкой левой ноги начиная тереться о бицепс Милковича. – Я не из ваших, – решил сразу очертить границы дозволенного Микки, чуть напрягаясь от откровенного уже заигрывания молодого человека, на его слова лишь улыбнувшегося шире и сделавшего еще один глоток из бутылки брюнета. – Откуда ты знаешь? – наклоняясь к лицу Милковича, проговорил зеленоглазый. – Ты наверняка еще даже не пробовал, – и, резко отклонившись назад, опираясь крепкими руками на стойку, перекинул длинную ногу через голову Микки, скользя костлявой задницей по гладкой поверхности столешницы и устраивая свою промежность аккурат напротив удивленного лица мужчины. И Милкович хотел было сказать ему, что и пробовать он не желает, но тонкие холодные пальцы, обхватившие вмиг вспотевшую шею брюнета, кончиками своими щекоча под ушами, все возможные слова протеста заперли глубоко в его горле. Микки никогда прежде не замечал за собой склонности к пидерастии и не думал о том, чтобы раздвинуть границы сексуальных предпочтений, но привлекательность некоторых особей одного с ним пола не раз отмечал. И сейчас, мужчина был уверен, напротив него, раскачиваясь в такт ревущей из колонок музыке, массируя его собственную шею так умело и сексуально, сидел один из лучших представителей мужского рода, с яркими выразительными чертами улыбающегося лица и бледной кожей, умелым художником-природой украшенной крохотными пятнышками веснушек. А брюнет любовался. Зелеными глазами с чуть расширившимися зрачками и тонкими розовыми губами, контрастирующими с белизной гладкой кожи, отражающими свет неона яркими рыжими прядями волос, уложенными в модную прическу, и длинной тонкой шеей – определенно, парень был чертовски красив. И, стоит отметить, знал, как себя подать и заинтересовать собеседника в своей персоне. Наклоняясь и выгибая спину, он скользил пальцами по влажной коже шеи Милковича, лаская и нажимая сильнее, постепенно спускаясь на плечи и вновь возвращая ладони обратно, в медленно теряющих фокусировку голубых глазах брюнета отмечая правильность свершаемых действий, улыбаясь своей маленькой победе и хитро щурясь капитулирующему сознанию расслабляющегося в его руках мужчины. Окончательно забывшего, кажется, о своей натуральности в момент, когда коротко стриженные ногти рыжего парня царапнули Микки под ухом, пропуская по нервам мощный разряд тока, отозвавшийся первым толчком возбуждения в синих джинсах брюнета. Нет, Милкович не голубой. Просто его никто и никогда не ласкал раньше так и ни разу не трахал глазами, кусая розовые губы в нескольких сантиметрах от его собственных, напрочь выбивая из головы любые протесты и отказы. Возможно, он был слишком пьян, чтобы задуматься о неправильности происходящего. Вспомнить, что он примерный семьянин, и дома его ждет жена, если сильно повезет, в готовности исполнить супружеский долг. Вспомнить о том, что он должен быть примером сыну и гордостью почившего отца. Микки должен был помнить. Но разве в «Ласточку» он не пришел, чтобы забыть? И именно в этот момент, опуская свои ладони на крепкие бедра рыжеволосого незнакомца и сильно их сжимая, Милкович забыл. Забылся окончательно, резко сдергивая парня со стойки на свои колени и целуя его. Отвязно, мокро и так пошло-глубоко. Пожалуй, впервые с желанием. Через несколько минут они уже танцевали: Йен (как представился зеленоглазый, стоило ему освободить свой рот от жадного языка брюнета) – высоко задрав над головой теперь общую бутылку «Джека» и довольно улыбающийся, откидывая голову назад; и Микки (едва не забывший свое имя после поцелуя) – пристроившийся сзади, потираясь возбужденным членом об узкую задницу партнера, тихо рычавший в загривок рыжего, дрожавшей ладонью неумело надрачивая в черных узких джинсах того постепенно твердеющий орган. А через час – оказались в одной постели. Обнаженные, мокрые и до ужаса заведенные, они пьяно смеялись и громко стонали, доставляя друг другу удовольствие: Микки – неумело и неопытно, и от того еще сильнее возбуждающе; и Йен – со знанием дела, едва ли не профессионально, своим примером показывая Милковичу, как все делать правильно. Капли пота и скользившие по горячим телам тонкие струйки виски, третью бутылку которого брюнет заказал на вынос, горчили на языках, облизывающих друг друга и танцующих свой страстный танец в темноте двух спаянных ртов. Тонкие бледные пальцы и те, что чуть темнее и короче, оставляли на коже следы, стирая с плеч Йена веснушки и нанося новый рисунок на чистые Микки, тонкими царапинами и пока розовыми отметинами обещая каждому из двоих служить напоминанием этой прекрасной ночи. Общее дыхание и пара сердец, захлебывающихся бешеным ритмом – им было хорошо вместе сейчас, и ни тот, ни другой не думали остановиться, под хриплое дыхание и горловые стоны в потолок постепенно приближаясь к главному. – Развернись, – разрывая очередной поцелуй со вкусом спиртного, приказал Йен, поднимаясь с Милковича, полными какой-то животной похоти и обжигающей страсти глазами собирая с груди того ярко-алые засосы. – На живот, – пояснил он в мгновение небольшого замешательства партнера, испуганно посмотревшего на него снизу вверх, и, так и не дождавшись от Микки ответного шага, самостоятельно развернул горячее тело брюнета, переступая его ноги коленями и поднимая в правильную позу. Сказать, что Милкович напрягся – ничего не сказать. Почему-то только сейчас в затуманенном алкоголем и возбуждающими ласками рыжего любовника сознании Микки проскользнула мысль о том, на что именно он подписался, сковывая все еще желающее продолжения и до предела заведенное тело каким-то непонятным страхом и так не вовремя появившимися сомнениями. – Слушай, я... – хотел было озвучить их Микки, но пара смоченных в слюне тонких бледных пальцев, ущипнувших его анус и тут же попросивших прощения более нежным и мягким прикосновением, продолжить ему не позволили. – Тебе понравится, – впрочем, как и уверенный голос потоптавшегося коленями на матрасе в поисках удобной стойки Йена, мысленно одернувшего себя за поспешность и наклонившегося к влажной спине, легкими поцелуями вдоль позвоночника отвлекая брюнета от движений руки. Но разве можно от этого как-то отвлечь? Микки на своем собственном опыте убедился: можно. Он почти не почувствовал боли, когда в его сжатую девственную дырочку рыжий проник первой фалангой, полностью сосредоточив свое внимание на другой ладони партнера, в этот самый момент обнявшей его потяжелевшую мошонку, перекатывая пальцами яички, и острых зубах, прихвативших кожу правой ягодицы, заставляя вскрикнуть и выгнуться дугой. Уже с двумя пальцами внутри. Рыжий растягивал его медленно, с искренней заботой о комфорте брюнета, точечным массажем простаты любовника доказывая ему свои слова делом. И был чертовски прав – Милковичу пиздец как нравилось. Когда в Микки уже свободно скользили три пальца, а заметно покрасневшая и разработанная дырочка меж двух разведенных в стороны ягодиц блестела достаточным количеством смазки (и когда только Йен успел ее достать?), зазывно подмигивая облизывающемуся парню, пристроившемуся сзади, зеленоглазый достал презерватив. А в голубых глазах мужчины, в коленно-локтевой стоявшем перед ним с широко разведенными коленями, вновь промелькнуло сомнение. Микки не голубой. Но сейчас, сгорая от желания и думая только о том, как охуенно в его заднице будет ощущаться член Йена, если только эти чертовы пальцы едва не довели его до экстазийного припадка, Милкович отмахнулся от этой мысли, зарываясь лицом в пропитанные потом и виски простыни, самому себе тихо шепча: – Один раз – не пидорас. И повторил эту фразу еще с десяток раз про себя, когда, громко крича в матрас от нестерпимого удовольствия и едва не теряя сознание от максимальной чувствительности каждого движения скользившего в нем толстого члена, он понимал – никогда в своей жизни он еще не испытывал такого. А Йен, довольно улыбаясь все новым стонам и просьбам засаживать глубже, сжимал его бока сильнее и ускорял темп, в горячей, влажной и такой охуенно узкой заднице захлебывающегося удовольствием Милковича окончательно теряя себя. И вновь вернулся в этот бренный мир, лишь когда мощной струей сильнейшего оргазма наполнил презерватив внутри Микки горячей спермой под громкий крик кончающего вместе с ним брюнета, закатившего глаза под веки и едва не отключившегося в сильных руках любовника от переполняющих его чувств.***
Уже под утро, возвращаясь домой к нелюбимой жене и не своему сыну, Микки Милкович, заметно прихрамывая на правую ногу, но довольно улыбаясь, вновь вспомнил заветные слова, в ответственный момент позволившие расслабиться и сделать важный шаг в познании себя и своей сексуальности. «Один раз – не пидорас» – думал он, останавливаясь посреди улицы, запрокинув голову назад и смотря в небо, почти уже трезвым и абсолютно точно счастливым встречая рассвет, расползшийся по небу оранжевыми лучами встающего солнца, так напоминающими своим оттенком цвет разметавшихся по подушке волос оставленного спящим в измятой кровати рыжего парня. «Всего один раз» – повторил он себе, прикрывая веки, мысленно возвращаясь к событиям самой прекрасной в его жизни ночи. Но уже через несколько месяцев, после десятка тайных свиданий и сотни часов в страстных объятиях молодого любовника, ушел из семьи. В новую жизнь шагая уже совершенно другим человеком.Tbc…