На берегу моря.

Несколько раз за день ему подсовывали дурацкие разрисованные буклетики - последние тринадцать штук он мял без намека на удовольствие, просто, что бы от него отстали, запирался в комнате и рисовал. К нему не стучались в дверь - по крайней мере, он этого не слышал -, к нему бесцеремонно вламывались. Кричали, угрожали забрать все, если он не начнет вести себя по-взрослому, хотя сами вели себя хуже. Один раз его ударили, потом долго извинялись, сделали вид, что он простил. Не простил. Было обидно и противно - руки тети были измазаны в какой-то невкусной пасте, он долго тер щеку мочалкой (она стала еще более красной, чем после удара, когда на утыканной родинками коже выступил некрасивый след с узнаваемыми контурами), но ему казалось, что он до сих пор ей пахнет. Вечером приходил дедушка. Его даже удавалось терпеть, он хотя бы делал вид, что желает ему добра, но скрыть обреченность во взгляде бывает не так-то просто. Рассказывал, как его тоже отправили куда-то, как он сначала не хотел, тоже отпирался как мог, ненавидел, но в конце концов понял, что это необходимо. Джейк кивал так, как будто бы понимал. На следующий день все повторялось. Крики, разбитая кружка и обвалившаяся книжная полка. Ему пришлось собирать ее заново, вытирая сопли и стараясь не смотреть в сторону модельки самолетика из простой бумаги, уродливо смявшейся при падении. Он даже привык к этому хаосу, а слова про упертого осла намеренно пропускал мимо ушей, но такая стабильность не могла длиться вечно. Рано или поздно надоедает предлагать кому-то выбор - хотя сам Джейк едва ли назвал бы этот выбор хорошим. Ему не предлагали выбирать между жизнью и смертью, ему предлагали выбрать способ, каким он должен умереть. Ни один из них не был милосердным, а еще ему чертовски хотелось жить. Тетя зашла к нему вечером, сказала собирать вещи. Он смотрел на нее непонимающе - вернее, все он, конечно, понимал, но до последнего надеялся, что таким образом она просто наказывает его. Но нет. Позже пришел дедушка, истолковал ему ситуацию, даже не пытался выглядеть так, как будто бы ему не жаль. Он принес чемодан. Джейк сказал, что этот чемодан без ручки, дедушка сказал, что ему все равно придется нести его. У чемодана была ручка, довольно прочная, обтянутая кожей, но Джейк не чувствовал этого, когда на следующее утро стоял на пороге, ожидая такси. Он взял чемодан в салон и долго соскребал с него наклейки. Их было много. Чемодан побывал в Австралии, Египте, Токио, во всем мире. А может быть это просто была чья-то глупая шутка. Джейку было все равно. Даже когда ошметки с давно высохшим клеем оказывались под ногтями. Он не думал о том, как будет выковыривать их оттуда острием от своего циркуля - наверное, все подростки так делают. Он не думал ни о чем, кроме несправедливости мира по отношению к нему. Он смотрел на подростков, разбивших чье-то стекло футбольным мечом и удиравших - они не заметили, что чуть не угодили под колеса, просто бежали, не переставая смеяться. Джейк тоже хотел ни о чем не думать. В такие моменты ему становилось завидно и обидно. Вместо того, что бы быть обычным ребенком, он ехал в какой-то глухой интернат в лесу. Его запихнули в серый костюм, торжественно придушили таким же асфальтированным галстуком и упаковали в салон, в котором пахло сигаретами. Таксист даже не пытался заговорить со странным подростком, которому тоже захотелось покурить. *** И он с ним не особенно церемонился. Вернее, Джейку бы хотелось, что бы было так, иначе бы он чувствовал всю неизбежность, не испытывал бы этой противной жалости и одновременно ненависти к себе за то, что, наткнувшись на сочувствующий взгляд своего немого попутчика, он послушано вылез из салона. Такси выехало за железные ворота высотой с Великую Китайскую Стену (ограничители свободы часто кажутся непреодолимыми), которые будто бы открывались и закрывались сами по себе. Людей он, во всяком случае, не заметил. Как вначале не заметил и женщины, бесшумно вышедшей ему навстречу. Она безмятежно курила трубку и смотрела на часы, не на Джейка. Отсчитала какое-то количество секунд (минут?). Теперь она смотрела на него. Ее губы, казавшиеся безжизненными, как-то необыкновенно чарующе изогнулись в улыбке, но этой улыбки почти не было в ее глазах (Джейк прожил у тети почти год и научился такое видеть): - Добро пожаловать, Джейк, - сказала она мягко. Раньше ему казалось, что он выдумал сочувствие к себе во всех людях, что это было отвратительным продуктом все той же жалости, но он подумал, что это не так, потому что в ее голосе не было сочувствия и сожаления. Он кивнул, скорее самому себе. - Курение вас убьет, - его голос был резким, он еще не умел вести себя по-взрослому, поэтому все его эмоции были частью этого голоса, легко угадывались даже по одним глазам. - Возможно, - как-то слишком просто ответила женщина, а Джейк заметил это и подумал, что это, должно быть, одна из ее привычек. Не соглашаться, но и не отрицать. Она выглядела так, как будто бы эта привычка была действительно ее достойна. - Я мисс Перегрин, помогу тебе обустроиться у нас. По любым интересующим тебя вопросам можешь обращаться ко мне. - Не думаю, что у вас задержусь. - Это не значит, что тебе не окажут гостеприимства. Позволь мне познакомить тебя с моим домом. Джейк хмыкнул. Он не стал отказываться. Ему понравилось, что мисс Перегрин не стала ему врать про то, что ему здесь понравится или что это место обязательно станет домом для него. Он ценил правду. *** Мисс Перегрин водила его по коридорам дома не меньше часа, рассказывая о многих вещах - все здесь, казалось, имело свою особенную историю и легенду. Она оказалась на редкость хорошим рассказчиком, умевшим не только заинтересовать слушателя, но и поддерживать этот интерес на протяжении всего рассказа, ни в коем случае не допуская даже мысли о том, что он может угаснуть. Как оказалось, все дети сейчас были на занятиях, поэтому они не столкнулись практически ни с кем, чему Джейк был несказанно рад. Последнее, чего он хотел бы сейчас - удивленные взгляды и перешептывания. Он узнал о мисс Перегрин кое-что. На этом шахматном поле она, безусловно, была и королем, и королевой, но вместе с тем с каждым человеком вела себя довольно по-дружески, даже несколько фамильярно. Она была очень харизматична и это сбивало с толку - он не хотел слишком сильно доверять ей, как и любому другому человеку, везде искал подвох, но она, казалось, заранее предусмотрела все так, что бы разглядеть этот подвох не было возможным, Джейк поймал себя на этой мысли, как и на той, что все было устроено так, что бы люди проникались к ней доверием. Это ему не понравилось. Он смог взять себя в руки, заставил себя вспомнить, к чему может привести излишняя доверчивость, поэтому его отношение к мисс Перегрин не перешло черту - она была мила, но он не решился отнести ее к людям, которые ему симпатичны. Она была человеком под знаком вопроса. Они подошли к еще одной закрытой двери - таких здесь было много. На полосатой стене справа висели старинные часы. Стрелка часов давно перешагнула через цифру «12» - она чем-то отличалась от остальных цифр, но он пока не смог понять, чем именно. - Чуть не забыла, - мисс Перегрин непринужденно взмахнула рукой, как будто бы в самом деле могла что-то забыть, хотя Джейк в это почему-то не верил, - все необходимые учебники ты найдешь на своей тумбочке. Чуть позже я пришлю тебе расписание уроков и распорядок дня. Как я уже говорила, если возникнут какие-то вопросы или просто захочется поговорить, всегда можешь обратиться ко мне, - мисс Перегрин снова посмотрела на свои карманные часы, которые периодически доставала и во время своего рассказа. Джейку даже захотелось поинтересоваться, уложилась ли она во время, отведенное на него, но вовремя прикусил язык и промолчал. Она либо отличалась большой любовью к часам, либо просто была слишком занятым и организованным человеком, так или иначе, он подумал, что было не самой хорошей идеей ее раздражать. Попрощавшись с Джейком, мисс Перегрин свернула в один из коридоров, который, кажется, вел к лестнице. Коридоров было много, а память у него была устроена как-то по-дурацки. Самые неважные вещи прочно оседали в его голове, в то время как другие, гораздо более значительные, обладали свойством быстро ускользовать. Джейк обреченно нажал на ручку и подтолкнул дверь ногой. Она ударилась об стену и ему показалось, что на него посыпалась штукатурка, а странная картина, висевшая на стене, выразительно подпрыгнула. Половицы страдальчески скрипнули, когда он вошел в комнату, где ему предстояло жить. У стены в ряд выстроились три кровати. Каждая из них была аккуратно застелена - он поморщился, почувствовав себя неуютно, когда вспомнил кровать в своей комнате, на которой всегда валялось скомканное одеяло и пачка комиксов, которые он покупал в киоске напротив дома каждую неделю. На тумочке около ближайшей к нему кровати лежала стопка книг. Самая верхняя, с красным корешком, была чем-то вроде учебника по анатомии, чуть ниже - две книги, судя по всему, так или иначе связанные с роботехникой. За одну из последних книг, подумал Джейк, ее владельца, живи он в Средневековье, сожгли бы на костре. Он правда не знал, зачем его соседу книга про магию Вуду, но не рискнул читать дальше, потому что и так вообразил, что будет жить с сумасшедшим ученым и... Каким-то чудиком, интересующимся осознанными сноведениями и, в целом, всем, что связано со снами. Джейк быстро одернул себя - такое качество как предвзятость было ему не очень приятно в людях, особенно в себе. Сверху на той тумбочке еще лежало что-то, очень похожее на дневник сновидений. В остальном тумбочки ничем не отличались - с правой стороны неизменно лежали два одинаковых красных яблока, вначале он подумал, что они ненастоящие. Они имели слишком насыщенный цвет и странно блестели, но решил, что это не имеет значения. Вероятно, содержимое тумбочек отличалось, но он подумал, что не стоит туда заглядывать. Во-первых, потому что каждый имеет место на личное пространство. Во-вторых, ему не хотелось, чтобы его случайно застали за таким неблагородным занятием. Тогда уже у его сожителей испортиться впечатление о нем, а излишняя подозрительность по отношению к себе была ему ни к чему. *** Он не стал раскладывать вещи - достал лишь самое необходимое. Джейк надеялся пробыть тут не больше недели - за это время он сможет осмотреться и придумать план побега. Разумеется, он хотел сбежать. Разве может подросток, которого пытаются запереть в каком-то интернате, жаждать чего-то большего, чем свободы? Он пытался запомнить дорогу, что бы хотя бы приблизительно знать, куда идти. На несколько километров вокруг был лес, он даже не представлял, где находится, но это казалось неважным. Он думал лишь о том, что бы выбраться, представлял, как доберется до сестры (кажется, она живет где-то у моря), как она будет счастлива его увидеть. Уже скоро они будут сидеть на берегу моря, пить апельсиновый сок и разговаривать о всяких глупостях, он забудет и о мисс Перегрин, и об этом доме. Джейк верил в эти иллюзии, потому что это все, что ему оставалось. Джейк лег на свою кровать, будто бы нарочно помял одеяло, уткнулся лицом в подушку. Он не хотел плакать, слезы - удел слабых. Но он все равно тихо заплакал, потому что не смог не заплакать. Как и не мог прекратить, даже расцарапав себе ладони, даже думая о том, с каким презрением к нему будут относиться, если случайно увидят его таким. Он плакал до тех пор, пока не услышал пение птицы. Джейк вытер слезы рукавом и, сбросив кроссовки (на подошвах была едва заметная надпись красным маркером - Джейк) и затолкав их под кровать, подошел к окну. На когтистой ветви дерева, тянущейся к окну, сидел черный дрозд. Когда Джейк подошел к окну, он улетел. Джейк захотел улететь вместе с ним.