они говорят, что первая любовь никогда не проходит
Миниатюрная личная коллекция разнообразных сортов и разновидностей кофе, красующаяся за стеклянной хрупкой витриной, всегда была Мишиной маленькой мечтой, которая, кажется, вот-вот осуществится: именно поэтому шестнадцатилетний смышленый мальчишка в качестве подработки выбрал смехотворную должность бариста в какой-то богом забытой кофейне. Несмотря на это, Миша никогда не был романтиком, а Даня, заглядывающий в это ничем непримечательное заведение каждую пятницу и заказывающий горячий шоколад исключительно со сливками, отличался от других очаровательной улыбкой и уже давно прослыл начитанным эстетом, который мог часами рассказывать юному знатоку кофе разнообразные истории из своей жизни и факты о животных с канала Дискавери. Быть может, кто-то сочтёт это за чистую случайность, но в следующую пятницу, когда голубоглазый филолог вновь почтил визитом полюбившееся ему место, на маленьком телевизоре, аккуратно расположившемся прямо над Мишиной головой, крутили именно Дискавери с репортажем про кенгуру, а немного поодаль от небольшого блюдца с кексами дымилась чашка пряного рождественского латте. Потому что Даня любит латте, а Миша готовит его лучше всех в этом месте. Бьюсь об заклад, Даня взбудоражился бы, доказывая, что какого бы дела Миша ни коснулся, — оно определённо будет выполнено лучше всех на свете. Они познакомились прошлой осенью одиноким и тоскливым пятничным вечером в девять часов почти перед самым закрытием, когда от недосыпа Даня готов был рухнуть в любую понравившуюся ему гору неприятной и влажной листвы, а Миша уже было развязывал узелок фартука на затылке. Преподаватель литературы неуважительно, безалаберно и совсем не по-джентельменски ввалился в это крошечное место, снаружи украшенное выцветшей вывеской, осведомляющей о том, что здесь находится нечто, по каким-то признакам напоминающее кофейню или подобие на неё. Небольшое и совсем небогатое, потому и невычурное, уютное и атмосферное местечко заменило юному филологу рабочий кабинет, где стопками хранятся непроверенные детские сочинения, анализирующие поведение Онегина и других литературных персонажей. А когда Миша мастерски и умело изловчился в приготовлении маккиато, тем самым заставляя Даню искренне и по-детски наивно впечатлиться, то шесть круглых столиков и приглушённая музыка Битлз, играющая на фоне, заменила Дане ещё и родной дом. Синеглазый филолог с премилой ленивой улыбкой несколько часов подряд трепался о своей устаревшей тактике преподавания, или о бестолковости и неграмотности некоторых учеников, или о своей любви к Ирландии и виниловым пластинкам, а Миша с искренним наслаждением вслушивался в каждое слово, совсем забывшись в тембре его голоса и запоминая все его предпочтения, даже самые незначительные, и даже совсем не касающиеся бодрящих напитков и сладостей. Только через пять с половиной часов, несколько десятков беспощадно съеденных шоколадных кексов и после того, как юный литературовед покинул это место, Миша с ужасом осознал, что забыл спросить имя этого очаровательного незнакомца. В четыре часа утра, с остервенением натянув на себя фартук и резиновые перчатки, юный кофеман корил себя за свою забывчивость и ветреность, усердно натирая тарелки и чашки с засохшими остатками кофейных напитков. Следующие шесть дней воодушевлённый, но слегка опечаленный, бариста находился в томительном и угнетающем ожидании, буквально вздрагивая и подскакивая на месте от каждого шороха, звука и звона колокольчиков, подвешенных на самой двери. Он вспоминал эти огромные руки с большим кольцом на указательном пальце правой руки, тёплую улыбку и залитое румянцем грубое мужское лицо на словах «порой я подливаю в кофе пару капель коньяка». Через пару минут хитро взирающий и ничем не выдающий свою задумку Миша чайной серебряной ложечкой звонко постукивал о стенки чашки, решая угостить нового приятеля ирландским кофе, вдыхая пряные ароматы виски. Он не хотел, чтобы язык собеседника заплетался, но посчитал, что приятный сюрприз только расслабит замечательного преподавателя, явно уставшего от натужной и тяжёлой рабочей недели. Когда в следующую пятницу Миша, потерявший всякую надежду на повторный вечер, услышал до боли осточертевший колокольный перезвон, то даже не обратил на него внимание ровно до того момента, пока до поджатых пальцев знакомый, приятный мужской баритон не озвучил своё скрытое желание попробовать глясе, приготовленный талантливыми золотыми руками премиленького кареглазого мальчика. Воодушевлённый и почувствовавший свою значимость, юный бариста с трепетом взялся за дело, дрожащими руками добавляя шарики шоколадного мороженого поверх кофе. Когда мужчина осторожно взял белую миниатюрную чашечку в правую руку, стараясь на обжечься, смачно отхлебнул, расплылся в довольной улыбке и выразил своё удовольствие протяжным стоном, Миша понял, что отныне он принадлежит ему. — Ты даже не сказал, как тебя зовут, — аккуратно подметил бариста, невесомо выкладывая на небольшую тарелку пышущие жаром ванильные кексы. — Серьёзно? — мужчина усмехнулся и двумя пальцами ловко подцепил лакомство, откусывая приличный кусок и прикрывая глаза: настолько прекрасно мальчишка справлялся с готовкой. — Прости. Я Даня. — Вот так просто? — Миша вздёрнул бровь и последовал примеру своего собеседника. — Даня? Без фамилии и отчества? — А зачем вся эта формальность? — искренне недоумевал филолог. — Ты знаешь обо мне больше, чем все мои знакомые вместе взятые, и я не думаю, что фамилия — такой уж важный аспект нашего общения. Усмехнувшись, юноша молча восхитился его остроумием и умением рассуждать подобным образом, затем подпёр щёки ладонями и с неприкрытым возрастающим интересом принялся вслушиваться в каждую произнесённую Даней фразу. Мельком услышав о том, что по-настоящему сильно Даню интересовало искусство, наука и инди-рок, в памяти Миши самопроизвольно всплыло местоположение одного крохотного музыкального магазинчика, где его знакомый зарабатывал себе на жизнь продажей виниловых пластинок. Улыбнувшись сахарной вате в своей голове, Миша понял, что отныне над новогодним подарком можно не задумываться.миша присылал дане стихи и песни, под которые тот засыпал, а даня писал мише длинные сообщения о том, что солнце вращается вокруг него, и что он обязательно заглянет в кофейню в эту пятницу. что еще им нужно?
Даня рассуждал обо всём: начиная бытовыми вопросами по типу «как думаешь, кто всё-таки действительно выстроил Стоунхендж?» и заканчивая философскими рутинными «как думаешь, стоящая ли штука — теория о реинкарнации?». В эти моменты для Миши не существовало окружающего мира и пространства: вся его жизнь в пятничные вечера сходилась в единой точке Даниных зрачков и его ни на секунду не закрывающегося рта. Складывалось ощущение, что читай Даня вслух статью из Википедии про нейробиологию, юноша бы слушал с таким же подлинным обожанием, почтением и неподдельным интересом, разинув рот. В действительности, так оно и было. В один из пасмурных пятничных вечеров Даня с грохотом и шумом забежал в уже ставшее родным место, всполошив весь персонал и Мишу в частности, по пути к стойке выжимая свой шарф и чертыхаясь на питерские осенние ливни. В такие моменты юный бариста вспоминал предпочтения своего нового друга, оперативно хватал две кофейные чашки и любовно взбивал молочную пену для горячего, расслабляющего о согревающего мокко. Просто Миша знал, что в дождливые вечера Даня любит наслаждаться именно им и присутствием рядом человека, который бы выслушивал накопившуюся за неделю информацию. Тем более, слушатель был уж больно симпатичным. Миша наблюдал за постоянным посетителем из-под своей густой чёлки, нервно теребил воротник своего дешёвого, поношенного, но согревающего свитера, аккуратно добавляя молочную пену в напиток и еле заметно улыбаясь своим мыслям. Даня чуть встрепенулся, стоило Мише поставить на небольшой деревянный столик две обжигающие чашки с мокко; поначалу в его глазах читалось непонимание и, казалось, он был слегка ошарашен, но после цвет его радужки приобрёл более тёмный оттенок, тем самым завораживая, одурманивая и заставляя юношу улыбаться самыми кончиками губ. И Миша отказывался признаваться в том, что его грудная клетка готова разорвать хрупкий бархат лёгких при произношении Даней его имени с забавным растягиванием гласных.и он готов был отплясывать Дане кадриль ночами напролёт: настолько тот был замечательный.
***
Полуночное шуршание листков в линейку, исписанных разнообразными цветными чернилами, кажется таким правильным, под тихое, едва различимое сопение, доносящееся из соседней комнаты. В правый глаз болезненно бьёт насыщенным янтарным светом уличный, на ладом дышащий фонарь, от недосыпа веки становятся всё тяжелее, а ошибок в детских сочинениях, к сожалению, меньше не становится, и Даню не покидает устойчивое и искушающее желание растопить злополучными тетрадями камин, а затем проспать беспробудным сном где-нибудь до семи часов вечера и, приготовив самый отвратительный ужин на свете, помочь юному кареглазому мастеру расслабиться после тяжёлой и утомительной рабочей рутины. Мише нравилось ощущение домашнего уюта, заставляющего отвлечься на что-то более приземлённое после муторного рабочего дня; Мише нравилось, когда огромные мужские ладони ловко наносят на его сальные волосы мятный шампунь, втирающими движениями заставляя бариста мурчать от удовольствия и умелого массажа головы. Юноша любил свою работу, но плавиться от ставшими родных прикосновений ему нравилось намного больше, осознавая, что вся Данина нежность принадлежит только ему. С желанием позволить юноше насладиться глубоким сном после пятничного марафона чёрно-белых фильмов, синеглазый филолог, морщась от очередного глотка отвратительно приготовленного растворимого кофе, решил уединиться со своими непроверенными тетрадками на кухне. С появлением в его жизни забавного сорванца, завораживающего своим южным загаром даже в середине ноября, существование мужчины приобрело какой-никакой смысл, и Даня никогда не был счастлив и расслаблен так, как сейчас.я обещаю крепко тебя обнимать и читать сказки оскара уайльда на ночь
Его измученный бессонницей разум отказывался принимать окружающую действительность, и, быть может, именно поэтому опустившиеся на затёкшие плечи аккуратные (совсем детские, совсем мальчишечьи) ладони заставили Даню на долю секунды усомниться в своей адекватности. Ладони начали приятно разминать застоявшуюся кровь, и потемневшие синие глаза непроизвольно закатились от накатывающего удовольствия. Затуманенный усталостью разум шептал, что филолог, вероятно, окончательно чокнулся и оглох, ибо умудрился не услышать топот босых ног по холодному полу, однако самого Даню подобные вещи интересовали в самую последнюю очередь. Шариковая ручка выпала из неслушающихся пальцев, а накапливающаяся внизу живота нуга приятно потянула от удовольствия, и Даня бы побился об заклад, что не возжелал бы навеки остаться в таком положении с массирующими юношескими руками и приятным пряным дыханием, опаляющим затылок. — Завтра выходной, Дань, — сонный голос с хрипотцой заставлял все его внутренности превращаться в единую медовую кашу, а грудную клетку ходить ходуном; лёгкие сдавливало от накатившейся нежности к обладателю этого очаровательного тембра. — Даже уже сегодня. Иди спать. Юношеские руки позволили себе опуститься ниже по широкой мужской груди, оставив плечи, и забраться под растянутую футболку, невесомо поглаживая живот. Дане хотелось умереть от удовольствия: до чего он был влюблён. Лёгкие разрывало, и юный литературовед продолжал задаваться вопросом о том, почему многие отождествляют любовь с болью в сердце; почему этот ничем непримечательный орган, циркулирующий кровь по организму, так сильно романтизируют? Ведь любовь прокрадывается прямиком в лёгкие, живёт там и прогрессирует, в самые неподходящие моменты прерывая дыхание. Неразделённая любовь подобна ацетону, с противным шипением разъедающим и сдавливающим всю грудную клетку, не оставляя там ни одного живого места; именно поэтому безответно влюблённым порой так тяжело дышать. Замёрзшая кожа с каждым круговым движением покрывалась мурашками, а заплетающийся язык отказывался образовывать отдельные слова в предложения и производить членораздельные звуки. — Осталось чуть-чуть, — мужчина сглотнул, прикрывая глаза и сдерживая себя от протяжного удовлетворённого стона. — Ещё десять минут. Юношеские пальцы, ловкие и изящные, без особого нажима, но так, чтобы перехватило дыхание, провели по мужской шее и линии челюсти, пока сухие губы, потрескавшиеся от мороза, оставляли горячий, мокрый, невесомый поцелуй на затылке, и Даня почувствовал, как пропадает, а сердце медленно покрывается карамелизированной коркой. Ладонь нащупала острый кадык, кончиками пальцев притягивая за подбородок, заставляя закинуть голову, чтобы юноша в тягучем, сладком, кофейном поцелуе прижался своими губами к мягким, влажным, мужским губам, оттягивая нижнюю. Большие пальцы вырисовывали на раскрасневшихся щеках замысловатые круги, а Даня едва сдерживал себя от улыбки прямо в отдающий шоколадом поцелуй. В исключительной памяти начитанного филолога всплывали те волшебные моменты, когда последним октябрьским утром Даня был ошарашен заманчивой находкой ещё тёплых шоколадных кексов, оставленных кем-то под дверью. И он прекрасно помнил, что его спасённый завтрак послужил подарком от Миши на Хеллоуин.он готов читать его тело вслепую, как шрифт брайля
— Надо сделать тебе какао, — Мишин шёпот прорезал тишину, гудящую приливающей кровью в Даниных висках, и, прежде, чем отстраниться, юноша невесомо коснулся распухшими и покрасневшими губами носа, оставил влажный след на лбу и мазнул поцелуем разгорячённую кожу. Пустой желудок решился напомнить о своём существовании именно в тот момент, когда перед синеглазым филологом свой аромат источали пышущие жаром бутерброды с ветчиной, а дурманящий шоколадный аромат какао, заботливо приготовленного одним очаровательным бариста, нагло врезался в ноздри, вызывая обильный процесс слюноотделения. Богом забытые ученические тетрадки с препаршивыми сочинениями безобразной стопкой остались покоиться у мужских босых ног, две дымящиеся чашки с пряным напитком щекотали обоняние, а прелестный, волшебный и худощавый Миша, нарезая сыр тонкими ломтиками, улыбался этой своей сонной, утренней улыбкой, совсем не придавая значения оголённым выпирающим ключицам (потому что, давайте будем честными, все любезно подаренные неуклюжим Даней футболки безжизненным мешком висели на тощем теле, едва ли не покрывая острые колени; Миша считал кражу пижамных штанов и огромных свитеров занятием всеобъемлюще милым, а Даня просто самозабвенно его любил). С подтянутыми к острому подбородку коленями юный бариста казался уютным и домашним до поджатых пальцев, и синеглазый филолог, наслаждаясь приятным чувством горячей заполненности в своём желудке, влюблялся в мальчишку снова и снова, осознавая, что нет в четвёртом часу утра во всей вселенной человека, рассуждающего о пришельцах, прекраснее него.тёплый, самый тёплый голос на планете. наверное, так звучал бы шоколад